— Кроме того, — продолжал Тубланк, — когда мы убьем этого типа, нам не будет нужды прятаться где–нибудь ближайшие полгода, потому что никто не станет за нами гоняться или нас разыскивать? Никто не напустит на нас выпивох или любителей заработать наградные? Мы не станем объектами родовой вражды либо кровной мести? Иначе говоря, милсдарь Риенс, нам предстоит замочить для вас обыкновеннейшего, ничем не примечательного, не имеющего никакого веса фраера?

Мужчина со шрамом не ответил. Тубланк глянул на неподвижно сидевших на скамейке братьев. Рицци, Флавиус и Лодовико, как всегда, молчали. В этой троице на их долю приходилась работа, а разговоры разговаривать было делом Тубланка. Потому что только Тубланк посещал в свое время храмовую школу. Убивал он ничуть не хуже братьев, но сверх того еще умел читать и писать. Ну и молоть языком.

— И вот, чтобы убить такую серь, милсдарь Риенс, вы нанимаете не первого попавшегося портового пьянчужку, а нас, братьев Мишеле? За сто новиградских крон?

— Ваша обычная ставка, — процедил мужчина с рубцом. — Верно?

— Неверно, — холодно возразил Тубланк. — Мы промышляем не тем, что замачиваем обычных фраеров. А коли уж беремся… Милсдарь Риенс, гусь, которого вам желательно видеть трупом, обойдется вам в двести. Двести честных, блестящих крон с вычеканенной меткой новиградского монетного двора. Знаете почему? Потому что в этом дельце имеется запашок, милостивый государь. Не говорите мне, какой именно, обойдемся. Но за него надо заплатить. Двести, я сказал. Ну по рукам, и можете считать, что ваш… дружок испекся. Не хотите — ищите кого другого.

В воняющем гнилью и прокисшим вином подвале повисла тишина. По глиняному полу, быстро перебирая лапками, бежал таракан. Флавиус Мишеле с треском растоптал его молниеносным движением ноги, почти не изменив позы и совершенно не изменив выражения лица.

— Согласен, — сказал Риенс. — Получите двести. Пошли.

Тубланк Мишеле, с пятнадцати лет промышляющий убийствами, ничем не выдал удивления. Он не надеялся выторговать больше ста двадцати, ну ста пятидесяти. И тут сообразил, что низковато оценил сочившийся от этого дельца «запашок».

Знахарь Мырман очнулся на полу собственного дома. Он лежал на спине, спеленутый, как баран. Сильно болел затылок. Он помнил, что, падая, ударился головой о дверной косяк. Болел висок, по которому его стукнули. Пошевелиться он не мог, потому что на грудь тяжело и безжалостно давил высокий, застегнутый на крючки ботинок. Знахарь, щурясь, глянул вверх. Ботинок принадлежал высокому мужчине с белыми, как молоко, волосами. Лица Мырман не видел, оно скрывалось во мраке, которого не пробивал стоявший на столе фонарь.

— Не отнимайте жизнь… — простонал Мырман. — Пощадите ради богов… Деньги отдам… Все отдам… Покажу, где спрятаны…

— Где Риенс, Мырман?

При звуке этого голоса знахарь затрясся. Он был не из пугливых, и его мало чем можно было пронять, но в голосе беловолосого было все то немногое, что пронять могло. И нечто большее.

Нечеловеческим усилием воли знахарь переборол страх, ползающий по внутренностям отвратным слизняком.

— А? — Он прикинулся изумленным. — Что? Кто? Как вы сказали?

Мужчина наклонился, и теперь Мырман увидел его лицо. Увидел глаза. И желудок ушел у него аж до прямой кишки.

— Не крути, Мырман, не верти хвостом, — послышался из тени знакомый голос Шани, медички из Академии. — Когда я была у тебя три дня назад, то здесь, на этом вот табурете, за этим самым столом сидел субъект в плаще, подбитом ондатрой. Он пил вино, а ведь ты никогда никого не угощаешь, только самых близких друзей. Он подъезжал ко мне, нагло уговаривал пойти потанцевать в «Три Звоночка». И даже задумал было лапаться. Пришлось дать по рукам. А ты сказал: «Оставь ее, милсдарь Риенс, не пугай. Мне с академичками надо жить в мире и крутить интересы». И вы оба хохотали, ты и твой милсдарь Риенс с ошпаренной мордой. Так что не разыгрывай идиота, потому что эти люди не глупее тебя. Давай выкладывай, пока вежливо просят.

«Ах ты, шклярка заумная, — подумал знахарь. — Ах ты, гадина предательская, ты, харя рыжая, уж я тебя найду, уж я тебе отплачу… Только бы выбраться из этой истории…»

— Какой Риенс? — заныл он, извиваясь и тщетно пытаясь высвободиться из–под давящего на грудину башмака. — И откуда мне знать, кто он и где он? Мало ли кто сюда приходит, всякие разные, так что же я…

Беловолосый наклонился еще больше, медленно вытащил кинжал из–за голенища второго ботинка, а первым сильнее нажал на грудь знахаря.

— Мырман, — сказал он тихо. — Хочешь, верь, хочешь, не верь. Но если ты сейчас же не скажешь, где находится Риенс… Если немедленно не раскроешь, как связываешься с ним… то я тебя по кусочкам скормлю угрям в канале. Начну с ушей.

В голосе беловолосого было нечто такое, что заставило знахаря тут же поверить каждому его слову. Он глядел на клинок и знал, что он острее тех ножей, которыми сам вскрывал язвы и чирьи. Его так затрясло, что упирающийся в грудь ботинок стал нервно подпрыгивать. Но он молчал. Вынужден был молчать. Пока что. Потому что если Риенс вернется и спросит, почему он его выдал, Мырману придется показать почему. «Одно ухо, — подумал он, — одно ухо я должен выдержать. Потом скажу…»

— Зачем терять время и пачкаться кровью? — неожиданно послышался из мрака мягкий женский альт. — Зачем рисковать? Ведь он начнет крутить и врать. Позвольте мне применить свои методы. Заговорит так быстро, что искусает себе язык. Придержите–ка его.

Знахарь взвыл и дернулся в путах, но белоголовый прижал его коленом к полу, схватил за волосы и вывернул голову. Рядом кто–то опустился на колени. Мырман почувствовал запах духов и мокрых птичьих перьев, ощутил прикосновение пальцев к виску. Хотел крикнуть, но горло ему перехватил ужас, и он сумел только пискнуть.

— Ты уже намерен кричать? — по–кошачьему замурлыкал мягкий альт у самого его уха. — Рановато, Мырман, рановато. Я еще не начинала. Но сейчас начну. Если эволюция создала в твоем мозгу какие–нибудь извилины, то я их сейчас тебе немного углублю. Вот тогда ты узнаешь, как можно кричать.

— Итак, — сказал Вильгефорц, выслушав донесение, — наши короли начали думать самостоятельно. Самостоятельно планировать, поразительно быстро эволюционируя от мышления тактического к стратегическому. Любопытно. Еще недавно, под Содденом, единственное, что они умели, так это, размахивая мечом, галопировать с диким гиканьем во главе отряда, даже не интересуясь, не остался ли этот отряд позади, а может, вообще скачет совсем в другую сторону. А сегодня, извольте, в Хаггенском замке они решают судьбы мира. Любопытно. Очень любопытно. Но, если быть откровенным, я этого ожидал.

— Знаем, — согласился Артауд Терранова. — И помним: ты предостерегал. Поэтому тебе и сообщаем.

— Благодарю за память, — усмехнулся чародей, а Тиссая де Врие тут же поняла, что о сообщенных фактах он знал давно. Но смолчала. Выпрямившись в кресле, она подровняла кружевные манжеты, поскольку левый лежал несколько иначе, чем правый. Почувствовала на себе неприязненный взгляд Террановы и веселый — Вильгефорца. Она знала, что всех или нервирует, или забавляет ее ставший притчей во языцех педантизм. Но это ее совершенно не волновало. — Что скажет на это Капитул?

— Для начала, — ответил Терранова, — мы хотели бы услышать твое мнение, Вильгефорц.

— Для начала, — улыбнулся чародей, — надо немного выпить и перекусить. Времени у нас достаточно, позвольте мне быть добрым хозяином. Вижу, вы озябли и утомлены. Сколько пересадок в телепортах, можно узнать?

— Три, — пожала плечами Тиссая де Врие.

— Я был ближе, — потянулся Артауд. — Мне хватило двух. Но сложных, признаюсь.

— Везде такая паскудная погода?

— Везде.

— Ну так давайте подкрепимся едой и старым красным вином из Цидариса. Лидия, можно тебя попросить?

Лидия ван Бредевоорт, ассистентка и личный секретарь Вильгефорца, возникла из–за портьеры словно легкое привидение, глазами улыбнулась Тиссае де Врие. Тиссая, хорошо владея лицом, ответила милой улыбкой и наклоном головы. Артауд Терранова встал, почтительно поклонился. Он тоже прекрасно владел лицом. Лидию он знал.