Голубой обеими руками ухватился за рукоять топора, глубоко врезавшегося в нагрудник Крылатого, сгорбился и уперся в стремена, пытаясь выбить противника из седла. Крылатый с размаху ударил его булавой раз, другой, третий. Кровь брызнула из–под козырька шлема на голубые латы и шею сивки. Крылатый ударил гнедого шпорами, прыжок коня вырвал острие секиры из его нагрудника, качающийся в седле Голубой выпустил из рук рукоять топора. Крылатый перехватил булаву правой рукой, налетел, страшенным ударом пригнул голову Голубого к конской шее. Схватив поводья сивки свободной рукой, нильфгаардец дубасил булавой, голубые латы звенели, как железный горшок, кровь текла из–под промятого шлема. Еще удар — и Голубой рухнул головой вперед под копыта сивки. Сивка отскочил, но гнедой Крылатого, явно натренированный, с грохотом лягнул упавшего. Голубой еще был жив, о чем свидетельствовал отчаянный рев боли. Гнедой продолжал топтать его с таким упорством, что раненый Крылатый не удержался в седле и свалился рядом.

— Позабивали дружка дружку, сукины дети, — охнул ловчий, державший Цири.

— Господа лыцари, чума на них и зараза, — сплюнул другой.

Слуги Голубого поглядывали издали. Один завернул коня.

— Стой, Ремиз! — крикнул Скомлик. — Куда ты? В Сарду? На виселицу торописси?

Слуги остановились, один глянул, заслонив глаза рукой.

— Скомлик, ты, што ль?

— Я. Подъезжай, Ремиз, не боись! Лыцаревы разборки не наша забота!

Цири вдруг решила, что пора кончать с апатией. Она ловко вырвалась у державшего ее ловчего, подскочила к сивке Голубого, одним прыжком взлетела в седло с высокой лукой.

Возможно, ей и удалось бы сбежать, если б слуги из Сарды были не в седлах и не на отдохнувших конях. Они запросто догнали ее, вырвали поводья. Она соскочила и помчалась к лесу, но конные догнали ее снова. Один на скаку схватил ее за волосы, рванул, поволок. Цири крикнула, повисла на его руке. Конник кинул ее прямо под ноги Скомлику. Свистнула нагайка. Цири взвыла и свернулась клубком, заслоняя голову руками. Нагайка свистнула снова и хлестнула ее по рукам. Она отпрыгнула, но Скомлик подскочил, пнул ее, потом прижал ботинком крестец.

— Сбежать удумала, змейство?

Свистнула нагайка. Цири снова вскрикнула. Скомлик опять пнул ее и проехался нагайкой.

— Не бей меня! — крикнула она.

— Ага, заговорила, зараза! Расшнуровала хайло–то. Вот я те щас!

— Опомнись, Скомлик! — крикнул кто–то из ловчих. — Жизню хошь и из ей выколотить аль как? Она стоит сильно, штоб ее доконать–та!

— Ясны громы, — сказал Ремиз, слезая с коня. — Неужто та, котору Нильфгаард ишшет уже неделю как?

— Она.

— Ха! Все гарнизоны ее ишшут. Кака–то важна для Нильфгаарда персона! Вроде какой–то сильный маг наворожил, што она должна быть гдей–то тут. В тутошних местах! Болтали в Сарде. Где отыскали–та?

— На Сковородке.

— Не могет того быть!

— Могет, могет, — зло сказал Скомлик, скривившись. — Взяли мы ее, награда наша! Чё стоите навроде кольев? А ну спутать пташку и на седло! Топаем отседова, парни. Живо!

— Благородный Сверс–та, — начал один из ловчих, — вроде бы ишшо дышит…

— Долго не подышит. Пес с им. Едем прямо в Амарильо, парни. К префекту. Предоставим ему девку–та и отхватим награду.

— В Амарильо? — Ремиз почесал затылок, глянул на поле недавней брани. — Там–то уж нам палач точно! Чево скажешь префекту–та? Лыцари побиты, а вы, стал быть, целы? Как все дело на явь выйдет, префект велит вас повесить, а нас этапным ходом отошлет в Сарду… А тады Варнхагены шкуру с нас живьем сдерут. Вам–та, может, и в Амарильо дорога, а по мне так лучшей в леса податься…

— Ты ж — мой свояк, Ремиз, — сказал Скомлик. — И хоша ты есть песий хвост, потому как сестру мою поколачивал, все ж как–никак родня. Потому шкуру твою сберегу. Едем в Амарильо, говорю. Префект знат, что промеж Сверсами и Варнхагенами вражда. Встренулись, побили один другого, обнаковенная меж ими штука. Чево мы–та могли? А девку, гляньте на мои слова, мы нашли позжее. Мы ловчие. Отноне ты тож ловчий, Ремиз. Префект того не знат, всколькиром мы со Сверсом поехали. Не сочтет…

— Ты ничего не запамятовал, Скомлик? — протяжно спросил Ремиз, глядя на второго слугу из Сарды.

Скомлик медленно обернулся, потом мгновенно выхватил нож и с размахом вбил его слуге в горло. Слуга взвизгнул и повалился на землю.

— Я ничего не забываю, — холодно сказал ловчий. — Ну таперича мы уж тута токмо одни свои. Свидетелев нету, да и голов для дележки награды не больно много. По коням, парни, в Амарильо! Впереду еще добрый шмат пути, тянуть нечего!

Выехав из темной и влажной буковины, они обнаружили у подножия горы деревушку — несколько крыш внутри кольца из низкого частокола, огораживающего излучину небольшой речки.

Ветер принес запах дыма. Цири пошевелила занемевшими пальцами рук, притянутых ремнями к луке седла. Вся она вконец одеревенела, ягодицы болели немилосердно, докучал полный пузырь. Она не слезала с седла с восхода солнца. Ночью не передохнула, потому что ее руки привязали к рукам лежавших по обе стороны ловчих. На каждое ее движение ловчие отвечали руганью и обещаниями поколотить.

— Деревня, — сказал один.

— Ага, — ответил Скомлик.

Они спустились с горы, копыта лошадей захрустели по высоким, спаленным солнцем травам. Вскоре вышли на покрытую выбоинами дорогу, ведущую прямо к деревне, к деревянному мостику и воротам в частоколе.

Скомлик остановил коня, приподнялся на стременах.

— Што за деревня? Никогда тута не бывал. Ремиз, знашь это место?

— Ране, — сказал Ремиз, — деревню звали Бела Речка. Но как начались беспорядки, несколько тутошних пристали к бунтовшшикам, то Варнхагены из Сарды пустили тута красного петуха, людишек перебили альбо погнали в неволю. Таперича одни нильфгаардские поселенцы здеся обретаются, новопоселенцы, стал быть. А деревушку в Глысвен перекрестили. Поселенцы тутошние недобрые, упрямые люди. Говорю — не надыть тута останавливаться. Едем дале.

— Коням передых нужон, — запротестовал один из ловчих. — И еда. Да и у меня кишка кишке кукиш кажет. Што нам новопоселенцы, говно, замухрышки. Махнем им перед носом приказом префекта, префект–та тожить нильфгаардец, как и они. Увидите, в пояс нам поклонятся.

— Ну уж, — буркнул Скомлик, — видал кто нильфгаардца–та, который в пояс кланяется? Ремиз, а корчма какая–никакая есть в энтом Глысвене?

— Есть. Корчму Варнхагены не спалили.

Скомлик обернулся в седле, глянул на Цири.

— Развязать ее надыть. Нельзя, штобы кто узнал… Дайте ей попону. И чего–нить на башку… Эй… Ты куда, девка?

— В кусты надо.

— Я те дам кусты, потаскуха! Садись у дороги! И помни: в деревне ни слова. Думашь, хитра больно? Пикнешь токо, так горло перережу. Ежели я за тебя флоренов не получу, никто не получит.

Подъехали шагом, конские копыта застучали по мостику. Из–за частокола тут же выглянули поселенцы, вооруженные копьями.

— Сторожат у ворот–та, — буркнул Ремиз. — Антересно, чего ради?

— Ага, — буркнул Скомлик, приподнимаясь на стременах. — Ворота стерегут, а от мельницы частокол развален, возом можно проехать…

Подъехали ближе, остановили лошадей.

— Мир вам, хозяева! — крикнул весело, хоть и не совсем натурально Скомлик. — В добрый час!

— Кто такие? — кратко спросил самый высокий из поселенцев.

— Мы, кум, армия, — соврал Скомлик, откинувшись в седле. — На службе его восходительства господина префекта в Амарильо.

Посланец провел рукой по древку копья, глянул на Скомлика исподлобья. Он явно не мог припомнить, на каких крестинах ловчий стал его кумом.

— Нас сюды прислал господин префект, — продолжал врать Скомлик, — штоб узнать, как идут делишки у его земков, добрых людей из Глысвена. Его восходительство шлет, стал быть, пожелания и спрашивает, не надыть людям из Глысвена какой помочи?

— Справляемся понемногу, — сказал поселенец. Цири отметила, что он говорит на всеобщем с таким же акцентом, как и Крылатый, хоть стилем речи старается подражать жаргону Скомлика. — Привычные мы сами себе управляться.