Цири осторожно протянула руку, нежно погладила темное оружие с блестящим словно зеркало лезвием.

— Возьми его, — медленно проговорил Эстерхази, глядя на Цири широко раскрытыми глазами. — Возьми. Возьми его в руки, девочка. Возьми…

— Нет! Нет! — неожиданно выкрикнул Бонарт, подскочил к Цири, схватил за плечо и резко и сильно оттолкнул. — Прочь!

Цири упала на колени; гравий, покрывавший двор, болезненно уколол ладони.

Бонарт захлопнул короб.

— Еще не сейчас, — проворчал он. — Еще не сегодня. Еще не пришло время.

— Вероятнее всего, — спокойно согласился Эстерхази, глядя ему в глаза. — Да, скорее всего еще не пришло. А жаль.

— Не очень–то это много дало, Высокий трибунал, читать мысли того мечника. Мы были там шестнадцатого сентября, за три дня до полнолуния. А когда возвращались из Фано в Рокаину, нас догнал Оль Харшейм и семь лошадей. Господин Оль приказал гнать что есть мочи за остальными людьми. Потому как днем раньше, пятнадцатого сентября, была резня в Клармоне… Наверно, напрасно я об этом говорю, Высокий трибунал наверняка знает о бойне в Клармоне…

— Прошу давать показания, не заботясь о том, что трибунал знает.

— Бонарт опередил нас на день. Пятнадцатого сентября он привез Фальку в Клармон…

— Клармон, — повторил Высогота. — Знаю я этот городок. Куда он тебя привез?

— В большой дом на рынке. С колоннами и арками у входа. Сразу было видно, что живет там богатей…

Стены комнат были увешаны богатыми гобеленами и роскошными декоративными тканями, изображающими религиозные, охотничьи сцены и идиллические картинки с участием нагих женщин. Мебель украшала инкрустация из различных сортов дерева и бронзовые оковки, а ковры — такие, что ноги увязали в них по щиколотки. Цири не успела рассмотреть детали, потому что Бонарт шел резво и тащил ее за цепь.

— Здравствуй, Хувенагель!

В радужной мозаике, отбрасываемой витражами, на фоне охотничьей картины стоял крупный мужчина в сияющем золотым шитьем кафтане и обшитой выпорками делии. Хоть и был он в расцвете мужского века, однако же лысина уже явно переросла норму, а щеки свисали, как брыли у породистого бульдога.

— Милости прошу, Лео, — сказал он. — И тебя, госпожа…

— Никакая не госпожа. — Бонарт показал цепь и ошейник. — Здороваться нет нужды.

— Вежливость никогда не помешает, тем более что она ничего не стоит.

— Кроме времени. — Бонарт потянул за цепь, подошел, бесцеремонно пошлепал толстяка по животу.

— Недурно ты подобрел, — оценил он. — Честно говоря, Хувенагель, когда ты оказываешься на пути, через тебя проще перелезть, чем обойти.

— Жизнь в достатке, — добродушно пояснил Хувенагель, тряся щеками. — Милости прошу, Лео. Приятный гость, потому сегодня я и рад безмерно. К тому же дела идут на удивление хорошо, так что даже плюнуть хочется, казна чуть не лопается! Только сегодня, к примеру, один нильфгаардский ротмистр тыла, провиант–мастер, занимающийся доставкой вооружения на фронт, одарил меня шестью тысячами армейских луков, которые я с десятикратной надбавкой продам в розницу охотникам, браконьерам, разбойникам, эльфам и другим прочим разным борцам за свободу. К тому же дешево купил у одного здешнего маркиза замок…

— А на кой хрен тебе замок?

— Для представительности. Но ближе к теме. Одной сделкой я обязан тебе, Лео. Безнадежный, казалось бы, должник рассчитался. Буквально минуту назад. Руки у него аж тряслись, когда он отсчитывал деньги. Этот тип видел тебя и подумал…

— Знаю, что он подумал. Письмо мое получил?

— Получил. — Хувенагель тяжело уселся, придавив животом стол, так что звякнули кубки и фужеры. — И все подготовил. Ты не видел афиши? Не иначе как голодранцы сорвали… Люди уже сходятся к цирку. Касса звоном полна… Садись, Лео. Время есть. Поболтаем, выпьем винца…

— Не хочу я твоего винца. Небось казенное. Слямзенное из нильфгаардских обозов.

— Обижаешь, охотник. Это Эст–Эст из Туссента. Гроздья собирали, когда наш милостивый император Эмгыр был таким вот маленьким карапузом, какавшим в горшок. Это был славный год. Для вина. Твое здоровье, Лео.

Бонарт молча поднял чару. Хувенагель почмокал, весьма критически поглядывая на Цири.

— Стало быть, эта вот большеглазая косуля, — сказал он наконец, — должна будет гарантировать успех объявленной в письме забавы? Известно мне, что Виндсор Имбра уже у города. И ведет за собой нескольких добрых резачков. Да и парочка здешних рубак видела афиши…

— Ты когда–нибудь разочаровывался в моем товаре, Хувенагель?

— Не доводилось, факт. Но и давно от тебя ничего не получал.

— Я работаю реже, чем раньше. И вообще подумываю полностью перейти на заслуженный отдых. Хе–хе!

— Чтобы было на что жить, необходим капитал. Возможно, у меня есть для тебя предложение… Выслушаешь?

— Поскольку больше развлечься нечем, — Бонарт ногой пододвинул стул, заставил Цири сесть, — выслушаю.

— А не думал ли ты двинуться на север, к примеру, в Цинтру, на Стоки, а то и за Яругу? Может быть, слышал, что каждому, кто туда двинется и пожелает там поселиться на завоеванных территориях, Империя гарантирует земельный надел в четыре лана? И освобождение от налогов на десять лет.

— Я, — спокойно ответил охотник за наградами, — не гожусь в хлеборобы. Я не могу копаться в земле или ходить за скотиной. Я слишком впечатлительный. При виде говна или червяка меня начинает тошнить.

— Ну, один к одному, как я, — затряс щеками Хувенагель. — Из всех сельхоззанятий я одобряю только самогоноварение. Остальное — отвратительно. Говорят, что сельское хозяйство — основа экономики и оно–де обеспечивает благосостояние страны. Однако я считаю недостойным для себя и унизительным ставить свое благосостояние в зависимость от того, воняет там где–то навозом или нет. Я кое–что предпринял в должном направлении. Нет нужды пахать землю, Бонарт, нет необходимости откармливать скотину. Достаточно ее иметь. Если располагать приличным количеством земли, можно тянуть из нее доходы. Можно, поверь мне, жить в полном достатке. Да, в этом направлении я действительно кое–что предпринял, отсюда, кстати, и мой вопрос о поездке на Север. Потому что, видишь ли, Бонарт, у меня там для тебя нашлось бы занятие. Постоянное, хорошо оплачиваемое, не требующее больших затрат времени. И в самый раз для человека впечатлительного: никакого дерьма, никаких дождевых червей и слизняков.

— Готов выслушать. Без всяких обязательств, разумеется.

— Из наделов, которые император обещает выделить переселенцам, можно при толике предприимчивости и небольшом исходном капитале собрать в купу недурную латифундию.

— Понимаю. — Охотник прикусил ус. — Понимаю, куда ты клонишь. И догадываюсь, какие шаги предпринимаешь ради обеспечения собственного благосостояния. Сложностей не предвидишь?

— Предвижу. Двоякие. Во–первых, необходимо найти лиц, которые, прикинувшись переселенцами, поедут на Север отбирать у коренных жителей и принимать наделы. Формально для себя, фактически для меня. Но отысканием наемников займусь я. На твою же долю падает вторая из сложностей.

— Я — весь слух!

— Некоторые подставники, получив землю, не пожелают ее отдать. Они забудут о полученных деньгах и заключенном договоре. Ты не поверишь, Бонарт, сколь глубоко обман, подлость и стервозность укоренились в природе человека.

— Поверю.

— Поэтому придется убеждать бесчестных, что бесчестность не окупается. Что она наказуема. И этим займешься ты.

— Звучит красиво.

— Звучит так, как оно есть. У меня накопилась практика, я уже проделывал такие фортели. После формального включения Эббинга он вошел в Империю, где раздают наделы. И позже, когда был проведен Акт о разграничении, получилось так, что Клармон, этот красивый городок, оказался на моей земле и, стало быть, принадлежит мне. Вообще вся эта территория принадлежит мне. Аж вон до туда, до затянутого седой дымкой горизонта. Все это мое. Все сто пятьдесят ланов. Имперских, конечно, не кметских. А это дает шестьсот тридцать влук, или восемнадцать тысяч девятьсот морг.[25]