Подкравшийся к бивуаку человек, надо отдать ему должное, был ловок и по–лисьему хитер. Менял место быстро, а двигался так скрытно и тихо, что любой дал бы застать себя врасплох. Любой — но не Бореас Мун. Бореас Мун обладал солидным опытом по вопросам «расплохов».
— Вылезай, человек! — крикнул он, стараясь придать голосу уверенность и грубость. — Впустую все твои фокусы! Я тебя вижу. Вон ты где.
Один из больших камней, которыми был усыпан склон холма, дрогнул на фоне звездного темно–синего неба. Пошевелился и принял форму человека.
Бореас покрутил вертел с жарившимся на нем мясом, потому что запахло горелым. Делая вид, будто небрежно опирается на локоть, положил руку на держало лука.
— Невелик мой скарб. — В нарочито спокойный тон он вплел шершавую металлическую нить предостережения. — Не так уж много у меня пожитков. Но я к ним привязан. И буду защищать не на жизнь, а на смерть.
— Я не бандит, — глубоким голосом сказал мужчина, который подкрадывался, маскируясь под менгир. — Я пилигрим.
Пилигрим был высок и крепко сколочен, роста не меньше семи футов, а если б его взвесить, то Бореас пошел бы на спор, что в качестве противовеса понадобилось бы не меньше десяти пудов. Пилигримский посох — дубина толщиной с оглоблю — в его руке казался тросточкой. Бореаса Муна искренне удивило, каким таким чудом этот огромный бычок ухитрился так ловко подкрадываться. И немного обеспокоило. Его лук — композитная семидесятифунтовка, из которой он за полсотни шагов мог уложить лося, — показался ему вдруг маленькой и хрупкой детской игрушкой.
— Я пилигрим, — повторил могучий мужчина. — У меня нет дурных…
— А второй, — быстро прервал Бореас, — тоже пусть выйдет.
— Какой вто… — начал было пилигрим и осекся, видя, как из мрака с противоположной стороны бесшелестно, словно тень, возникла стройная фигура. На этот раз Бореас Мун ничуть не удивился. Второй мужчина — то, как он двигался, выдало опытному следопыту мгновенно, — был эльфом. А дать застать себя врасплох эльфу — не позорно.
— Прошу прощения, — сказал эльф странно неэльфьим, слегка хрипловатым голосом. — Я прятался от вас не с дурными намерениями, а от страха. Я, пожалуй, повернул бы вертел.
— И верно, — сказал пилигрим, опираясь на посох и громко сопя. — Мясо на этой стороне уже вполне…
Бореас повернул вертел, вздохнул, кашлянул. Снова вздохнул.
— Соблаговолите присесть, — решился он наконец. — И подождать. Скотина того и гляди допечется. Да, полагаю, плох тот, кто поскупится покормить странников на тракте.
Жир с шипением потек в огонь, огонь взвился, стало светлее.
На пилигриме был фетровый колпак с широкими полями, тень которого довольно успешно прикрывала лицо. Эльфу головной убор заменяла чалма из цветного материала, лица не скрывавшая. Увидев его при свете костра, оба вздрогнули. И Бореас, и пилигрим. Но даже тихого вздоха не издали, когда увидели, что лицо это, некогда, вероятно, по–эльфьему красивое, было обезображено чудовищным шрамом, пересекающим лоб, бровь, нос и щеку до самого подбородка.
Бореас Мун кашлянул, снова повернул вертел.
— Этот запашок, — отметил, а не спросил он, — привел господ к моему бивуаку? Или нет?
— Верно. — Пилигрим покачал полями шляпы, а голос у него немного изменился. — Я унюхал жаркое издали. Однако соблюл осторожность. На костре, к которому я неосмотрительно приблизился два дня тому, поджаривали женщину.
— Это правда, — подтвердил эльф. — Я побывал там на следующее утро, видел человеческие кости в пепле.
— На следующее утро, — протяжно повторил его слова пилигрим, а Бореас мог бы поспорить, что на его скрытом тенью лице мелькнула неприятная усмешка. — И давно ты скрытно идешь по этому следу, уважаемый эльф?
— Давно.
— И что не позволяло тебе показаться?
— Рассудок.
— Перевал Эльскердег, — Бореас Мун повернул вертел и прервал неловкую тишину, — место, действительно пользующееся не самой лучшей славой. Я тоже видел кости в кострах, скелеты на кольях. Повешенных на деревьях. Здесь полным–полно диких жестоких культов. И существ, которые только и ждут, как бы тебя сожрать. Кажется.
— Не кажется, — поправил эльф, — а наверняка. И чем дальше в горы, тем хуже будет.
— Вашим милостям тоже на восток дорога? За Эльскердег? В Зерриканию? А может, еще дальше, в Хакланд?
Ни пилигрим, ни эльф не ответили. Да Бореас в общем–то и не ждал ответа. Во–первых, вопрос был бестактным. Во–вторых, глупым. С того места, где они находились, идти можно было только на восток. Через Эльскердег. Туда, куда направлялся и он.
— Жаркое готово. — Бореас легким и не лишенным театральности движением раскрыл свой складной нож. — Прошу, господа. Не смущайтесь.
У пилигрима был охотничий нож, а у эльфа — кинжал, на вид отнюдь не кухонный. Но все три служившие явно для более серьезных дел лезвия сегодня пошли в ход для вполне мирных действий — разделки мяса. Некоторое время слышны были только работа челюстей и шипение отбрасываемых в уголья обглоданных костей.
Пилигрим удовлетворенно отрыгнул.
— Чудная зверушка, — сказал он, рассматривая лопатку, которую обглодал и облизал до такой степени, что теперь она выглядела так, будто три дня пролежала в муравейнике. — На вкус — козел, но мягкое, как крольчатина. Не припоминаю, чтобы когда–нибудь ел подобное.
— Это был скрекк, — сказал эльф, с хрустом разгрызая хрящи. — Я тоже не помню, чтобы когда–нибудь его ел.
Бореас тихо кашлянул. Едва слышная нотка сарказма в голосе эльфа говорила: он знал, что ел мясо огромной крысы с кровавыми глазами и страшенными зубищами, один только хвост был в три локтя длиной. Следопыт вовсе не охотился специально на гигантского грызуна, а застрелил в порядке самообороны. Однако решил его испечь. Он был человеком рассудительным и практичным. Конечно, есть крысу, питающуюся на свалках и помойках, он бы не стал. Но до перевала Эльскердег, до ближайшего способного продуцировать отходы сообщества было добрых триста миль. Крыса, или, как больше нравилось эльфу, — скрекк, должна была быть чистой и здоровой. Она не контактировала с цивилизацией. Так что не могла ни замарать, ни заразить.
Вскоре последняя, самая маленькая, дочиста обглоданная и высосанная косточка полетела в костер. Луна выплыла над зубчатым хребтом Огненных Гор. От раздуваемого ветром костра сыпались искры, улетали в небо и гасли среди мерцающих звезд.
— Ваши милости, — рискнул задать очередной малотактичный вопрос Бореас Мун, — давно ль в пути? Здесь, на Пустошах? И давно ли, осмелюсь спросить, оставили позади Врата Сольвейг?
— Давно, недавно, — сказал пилигрим, — понятия относительные. Я прошел Врата на второй день после октябрьского полнолуния.
— А я, — сказал эльф, — на шестой.
— М–да, — продолжал Бореас, ободренный реакцией. — Удивительно, как мы там не сошлись, ведь и я там в то время шел, вернее, ехал, потому как тогда у меня еще была лошадь.
Он замолчал, отбрасывая неприятные воспоминания, связанные с потерей лошади. Он был уверен, что и его случайные собеседники сталкивались с подобными приключениями. Передвигаясь все время пешком, они ни за что не догнали бы его здесь, под Эльскердегом.
— Отсюда я делаю вывод, — продолжал он, — что ваши милости отправились в путь уже после войны, после заключения цинтрийского мира. Мне, разумеется, нет до этого никакого дела, но осмелюсь предположить, что вашим милостям не по душе пришелся порядок и картина мира, созданного и установленного в Цинтре.
Тишину, довольно надолго повисшую у костра, прервал далекий вой. Вероятно, выл волк. Хотя в районах перевала Эльскердег никогда и ни в чем нельзя было быть уверенным до конца.
— Если быть откровенным, — неожиданно заговорил эльф, — то после цинтрийских соглашений у меня не было оснований любить установленный мир и его картину. Не говоря уж о порядке.
— В моем случае, — сказал пилигрим, скрещивая на груди могучие руки, — все было аналогично. Хотя убедился я в этом, как бы сказал один мой знакомый, post factum.