— Ага, — подхватил Золтан Хивай. — Ведьмак, он и в Вызиме ведьмак.

— Чем это тут, — вставил Лютик, — так вкусно пахнет?

— Обедом, — сказал Ярпен Зигрин. — Мяском. А ну, Лютик, спроси: откуда, дескать, у вас мясо?

— Не спрошу, потому что знаю эту шутку.

— Не будь свиньей, спроси.

— Так откуда же у вас мясо–то?

— А само приползло… А теперь серьезно. — Ярпен отер слезы, которые проступили от смеха, хотя шутка, правду сказать, была с большой бородой. — С едой положение критическое, как всегда после войны. Мяса не найдешь. Даже птицы, и той нет. С рыбой тоже — швах… Плохо с мукой и картошкой, горохом и бобами. Фермы пожжены, склады разграблены, пруды спущены, поля пустуют…

— Торговый оборот приказал долго жить, — добавил Золтан. — Привоза нет. Функционирует только ростовщичество да натуральный обмен. Базар видели? Рядом с бедняками, распродающими и выменивающими остатки добра, набивают мошну спекулянты…

— Если вдобавок ко всему еще случится неурожай, зимой народ станет помирать с голоду.

— Неужто так скверно?

— Когда ты ехал с юга, должен был видеть деревни и селения. А ну, вспомни, ты во многих слышал собачий лай?

— Ядрена вошь! — хватил себя по лбу Лютик. — Я ж чуял… Ведь говорил я тебе, Геральт, что это было ненормально! Что чего–то недоставало! О! Теперь понимаю: собак не было слышно! Нигде…

Он вдруг осекся, взглянул в сторону ароматящей чесноком и травами кухни, и в его глазах засветился испуг.

— Не трусь, — фыркнул Ярпен. — Наше мяско не из лающих, мяукающих или кричащих «Смилуйтесь!». Наше мяско совсем другое. Прямо сказать — королевская пища.

— Ну, скажи наконец, краснолюдище!

— Когда мы получили вашу цидульку и стало ясно, что встретимся именно в Ривии, мы с Золтаном долго ломали голову: чем бы вас тут удивить. Комбинировали, комбинировали, аж нам от этого комбинирования… писать захотелось. Тогда зашли мы в приозерную рощицу ольховую. Глядим, а там прям–таки неимоверность виноградных улиток. Ну, взяли мы мешок и насобирали этих миленьких моллюсков, сколько в тот мешок влезло…

— Многие сбежали, то бишь сползли, — покачал головой Золтан Хивай. — Мы были малость подшофе, а они чертовски юркие… улитки–то.

Оба краснолюда снова поплакали от смеха над очередным бородатым анекдотом…

— Вирсинг, — Ярпен указал на копошащегося у печи корчмаря, — мастер по приготовлению улиток, а дело это, чтоб вы знали, требует немалых талантов. А он — прям–таки кухмистр от бога. Пока не овдовел, содержал с женой трактир в Мариборе с такой кухней, что сам король принимал у него гостей. Щас поедим, поверьте!

— А для начала, — кивнул Золтан, — перекусим свежекопченым сигом, пойманным на наживку в бездонных пучинах тутошнего озера. И запьем сивухой из бездонных пучин тутошних подвалов.

— И рассказывайте, други, — напомнил Ярпен, наливая. — Рассказывайте!

Сиг был еще теплый, жирный, пахнущий дымом ольховых стружек. Водка была холодная, аж челюсти сводило.

Вначале рассказывал Лютик. Цветисто, гладко, с лирическими отступлениями, красноречиво расцвечивая повествование такими вычурными и фантазийными орнаментами, которые почти заслоняли и прикрывали выдумки и фантастические построения. Потом рассказывал ведьмак. Рассказывал одну правду и говорил так сухо, скучно и бесцветно, что Лютик не выдерживал и то и дело встревал, что вызывало у краснолюдов нескрываемое недовольство.

А потом повествование закончилось, и наступила долгая тишина.

— За лучницу Мильву! — Золтан Хивай откашлялся, поднял бокал. — За нильфгаардца. За Региса–травника, который в своей хате угостил путников мандрагоровым самогоном. И за ту Ангулему, которой я не знал. Пусть им земля будет пухом. Всем. Пусть у них там, в ином мире, будет вдоволь всего, чего в этом недоставало. И пусть имена их живут в песнях и легендах во веки веков. Выпьем.

— Выпьем, — глухо повторили Лютик и Ярпен Зигрин.

«Выпьем», — подумал ведьмак.

Вирсинг, седовласый мужчина, бледный и худой как щепка, прямая противоположность привычному стереотипу корчмаря и мэтра кухонных таинств, поставил на стол корзину белого ароматного хлеба, потом огромное блюдо, на котором на подстилке из листьев хрена лежали улитки, шипящие и брызгающие чесночным маслом. Лютик, Геральт и краснолюды прытко взялись за дело. Пища была исключительно вкусна и к тому же невероятно забавна, поскольку приходилось ловко манипулировать странными щипчиками и вилочками.

Ели, причмокивали, подхватывали на хлеб вытекающее масло. Добродушно поругивались, когда то у одного, то у другого улитка выскальзывала из щипчиков. Два котенка от души веселились, гоняя и катая по полу пустые раковинки.

Запах, шедший их кухни, говорил о том, что Вирсинг жарит вторую порцию.

Ярпен Зигрин вяло махнул рукой, прекрасно понимая, что ведьмак не отстанет.

— У меня, — сказал он, высасывая ракушку, — в принципе ничего нового. Немного повоевал… Немного починовничал, меня ведь помощником старосты избрали. Придется делать карьеру в политике. В любом другом деле большая конкуренция. А в политике — дурак на взяточнике сидит и грабителем погоняет. Легче выбиться.

— У меня, — сказал Золтан Хивай, размахивая прихваченной щипчиками улиткой, — на политику смекалки нету. Я водяно–паровой металлургический заводишко варганю в компании с Фиггисом Мерлуццо и Мунро Бруйсом. Помнишь, ведьмак, Фиггиса и Мунро?

— Не только их.

— Язон Варда полег под Яругой, — сухо сообщил Золтан. — По–дурному, в одной из последних стычек.

— Жаль парня. А Персиваль Шуттенбах?

— Гном–то? Ну, у этого все в порядке. Хитер, бродяга. От набора отбрехался, какими–то древнейшими гномовскими законами прикрылся, дескать, ему религия воевать запрещает. И ведь отвертелся–таки, хоть каждой собаке известно, что он всех богов и богинь за одну маринованную селедку заложит. Сейчас у него ювелирная мастерская в Новиграде. Знаешь, купил у меня попугая, Фельдмаршала Дуба, и сделал из несчастной птицы живую рекламу, научив кричать: «Брылльянты! Брррыльянты!» И, представь себе, клюет народишко–то. У гнома клиентов до пупка и выше, полны руки работы и набитые карманы. Да–да, это ж Новиград. Там деньги на улицах валяются. Потому и мы наш заводик собираемся в Новиграде запустить.

— Люди станут тебе двери дерьмом мазать, — сказал Ярпен. — Камнями окна вышибать. И зачуханным карликом обзывать. И ничуть тебе не поможет, что ты, мол, фронтовик, что за них, мол, дрался. Будешь парией в том своем Новиграде.

— Как–нить выдюжу, — весело сказал Золтан. — В Махакаме слишком большая конкуренция. И сверх плеши политиков. Выпьем, ребяты? За Калеба Страттона. За Язона Варду.

— За Регана Дальберга, — добавил Ярпен, грустнея. Геральт покачал головой:

— Реган тоже?

— Тоже. Под Майеной. Одна осталась старая дальбергова жена… А, к чертям собачьим! Хватит, довольно, кончим об этом, выпьем! И поторопимся с улиточками, Вирсинг снова тащит.

Краснолюды, распустив пояса, выслушали повествование Геральта о том, как княжеский роман Лютика окончился на эшафоте. Поэт прикидывался оскорбленным и не комментировал. Ярпен и Золтан ревели и пускали от смеха ветры и слезы.

— Да, да, — наконец осклабился Ярпен Зигрин. — Как говорится в старой песенке, «хоть муж подковы лихо гнет, а вот от бабы не уйдет»! Несколько прекрасных примеров справедливости этой истины собрались сегодня за одним столом. Взять хотя бы Золтана Хивая. Повествуя о своих новостях, он забыл сказать, что женится. Вскоре, в сентябре. Счастливую избранницу зовут Эвдора Брекекекс.

— Бре–кен–риггс, — проговаривая каждый слог, поправил Золтан, насупившись. — Сколько раз можно повторять? Надоедает ведь, Зигрин. И давай поосторожней, ибо, когда мне что–то начинает надоедать, я могу и приперчить как следует!

— Где свадьба? И когда точно? — примирительно подхватил Лютик. — Спрашиваю, потому что, может, заглянем. Если пригласишь, ясное дело.