— Смилуйтесь, — душераздирающе завопил допплер. — Не выдавайте меня людям! Вы знаете, что они творят с нами?

— Именно что знаем, — кивнул трактирщик. — Над пойманным допплером богослужители читают экзорцизмы. А потом связывают, облепляют толстым слоем глины с опилками и обжигают до тех пор, пока глина не превратится в кирпич. По крайней мере, так делали раньше, когда эти чудища попадались чаще.

— Варварский обычай, воистину человеческий, — поморщился Даинти, отодвигая пустую уже тарелку. — Впрочем, возможно, это и справедливое наказание за бандитизм и воровство. Ну, давай говори, подлец, где мои кони? А ну быстренько, а то протяну твою носяру между ног и засуну в задницу! Где мои кони, спрашиваю?

— Про… продал, — простонал Тельико Луннгревинк Леторт, а отвисшие уши вдруг собрались у него в шарики, напоминающие миниатюрные кочанчики брюссельской капусты.

— Продал? Вы слышали? — вскипел низушек. — Он продал моих лошадок!

— Ясное дело, — сказал Лютик. — У него было время. Он здесь уже три дня. Я три дня вижу тебя… то есть его… Черт побери, значит ли это, что…

— Конечно, значит! — зарычал купец, топая покрытыми шерстью ногами. — Он обокрал меня в пути, в дне пути от города! Приехал вроде бы как это я, понимаете? И продал моих лошадей! Я его убью! Удушу своими руками!

— Расскажите, как это случилось, господин Бибервельт.

— Геральт из Ривии, если не ошибаюсь? Ведьмак?

Геральт утвердительно кивнул.

— Все складывается как нельзя лучше, — сказал низушек. — Я — Даинти Бибервельт из Почечуева Лога, фермер, коновод и купец. Называй меня просто Дан, Геральт.

— Рассказывай, Дан.

— Ну так вот. Мы с конюхами вели лошадей на рынок в Чертов Брод на продажу. В одном дне пути от города выпал нам последний постой. Мы заночевали, предварительно управившись с бочонком водочки на жженом сахаре. Посреди ночи я просыпаюсь, чую, пузырь чуть не разрывается, ну слезаю с возу, дай, думаю, при оказии кину взгляд, как там коняшки на лугу. Выхожу, туман хоть глаз коли, вдруг вижу, идет кто–то. Кто тут? — спрашиваю. Он ни гугу. Подхожу ближе и вижу… себя самого. Словно в зеркале. Думаю, не надо было водку хлебать, отраву проклятую. А этот вон… потому как это был именно он, как даст мне в лоб! Увидел я звезды и накрылся ногами. Утром просыпаюсь в каком–то идиотском кустарнике, на голове — шишка с огурец, кругом — ни души, от нашего обоза тоже ни следа. Бродил я целый день, пока наконец–то тракт отыскал, два дня брел, корешки жевал да сырые грибы. А он… эта засранная Дудулина, или как там его, заместо меня поехал в Новиград и загнал моих лошадей! Я ему сейчас… А своих конюхов высеку, по сто плетей каждому по голому заду, слепым жопам! Чтобы собственного хозяина не узнать, чтобы дать себя так охмурить! Дурни, капустные лбы, морды протокольные…

— Не обижайся на них, Дан, — сказал Геральт. — Мимик копирует с такой точностью, что его невозможно отличить от оригинала, или от жертвы, которую он себе высмотрел. Ты что, никогда не слышал о мимиках?

— Слышать–то слышал. Да думал — выдумки.

— Не выдумки, как видишь. Допплеру достаточно внимательно присмотреться к жертве, чтобы мгновенно и безошибочно воспроизвести нужную структуру материи. Заметь, это не иллюзия, а абсолютно полное изменение. До мельчайших деталей. Каким образом мимики это делают, неизвестно. Чародеи предполагают, что тут действует та же составляющая крови, что и при ликантропии, но я думаю, это что–то совершенно иное либо же в тысячи раз более сильное. В конце концов, у оборотней всего две, самое большее — три ипостаси, а допплер может превращаться во что угодно, лишь бы более–менее точно совпадала масса тела.

— Масса тела?

— Ну в мастодонта, например, он не превратится. И в мышь тоже.

— Понимаю. А цепь, которой ты его связал, зачем?

— Серебро. Для ликантропа убийственно, у мимика, как видишь, только сдерживает трансформацию. Вот он сидит тут в присущем ему виде.

Допплер разлепил склеившиеся губы и зыркнул на ведьмака злыми мутными глазами, радужницы которых уже потеряли свойственный низушкам ореховый цвет и стали желтыми.

— И хорошо, что сидит, сукин сын, — буркнул Даинти. — Подумать только, он даже остановился здесь, в «Наконечнике Пики», где обычно останавливаюсь и я! Ему уже мнится, будто он — это я!

— Даинти, — покрутил головой Лютик. — Он и был тобой. Я встречаюсь с ним уже третьи сутки. Он выглядел как ты, и говорил как ты. Он даже мыслил как ты. А когда дело дошло до выпивона, то он и скупым оказался, как ты! А может, и еще скупее.

— Последнее меня не волнует, — сказал низушек. — Так что, может, верну хотя бы часть своих денег. Мне противно к нему прикасаться. Возьми у него мешок, Лютик, проверь, что там. Должно быть немало, если этот конокрад действительно продал моих лошадок.

— У тебя сколько было лошадей?

— Двенадцать.

— Считая по мировым ценам, — проговорил трубадур, заглядывая в мешок, — того, что тут есть, хватит разве что на одну, да и то ежели попадется старая и облезлая. А если по новиградским, то вообще на две, самое большее — три козы.

Купец смолчал, но вид у него был такой, будто он вот–вот пустит слезу. Тельико Луннгревинк Леторт низко опустил нос, а нижнюю губу еще ниже и тихонько забулькал.

— Одним словом, — наконец проговорил низушек, — ограбило меня и превратило в нищего существо, существование которого, простите за каламбур, я считал сказкой. Это называется: не повезло.

— Ни добавить, ни прибавить, — сказал ведьмак, окидывая взглядом съежившегося на табурете допплера. — Я тоже был уверен, что мимиков давным–давно истребили. Раньше, говорят, их много обитало в здешних лесах и на плоскогорье. Но их способность к мимикрии очень беспокоила первых поселенцев, и на них начали охотиться. Довольно успешно. А вскоре перебили почти всех.

— К счастью, — сказал трактирщик. — Тьфу, тьфу, клянусь Вечным Огнем, уж лучше дракон или дьявол, которые завсегда оказываются драконом или дьяволом, и ведомо, чего держаться. Но вурдалачество, в смысле оборотничество, всяческие изменения и перемены, эта мерзопакостная чертова процедура, обман и предательство людям на урон и погибель — уж это все придумано энтими, хрен знает как их еще и назвать–то, паскудами. Говорю вам, давайте вызовем стражу — и в огонь его, погань такую, в огонь.

— Геральт, — заинтересовался Лютик. — Хотелось бы послушать мнение специалиста. Векслинги, они что, действительно такие опасные и агрессивные?

— Их способность к копированию, — сказал ведьмак, — свойство, которое служит скорее защите, нежели нападению. Я не слышал…

— Дьявольщина, — зло прервал Даинти, хватив кулаком по столу, — если бить по морде и обкрадывать — не нападение, то что же тогда считать нападением? Кончайте мудрствовать. Все проще простого: на меня напали и ограбили, отобрали не только добытое тяжким трудом имущество, но и лично мою внешность. Я требую удовлетворения, я не усну…

— Стражу, стражу надыть скликать, — настаивал трактирщик. — И богослужителей призвать! И спалить энто чудище, энту нелюдь!

— Перестаньте, хозяин, — поднял голову низушек. — Надоели вы со своими «энтими». Заметьте, вам–то энтот, тьфу ты, этот нелюдь ничего не сделал. Только мне. Кстати, я–то ведь тоже нелюдь.

— Да что вы, господин Бибервельт, — нервно рассмеялся трактирщик. — Одно дело — вы, другое — он! Вы без малого человек, а он–то монстр. Удивляюсь я с вас, милсдарь ведьмак. Этак вы как–то спокойненько себе сидите. Для чего вы, прошу прощения, существуете? Ваша обязанность — убивать чудовищ или как?

— Чудовищ — да, — холодно сказал Геральт. — Чудовищ, а не представителей разумных рас.

— Ну знаете, милсдарь, — сказал трактирщик. — Теперь–то вы уж явно того, переборщили.

— Это уж точно, — вставил Лютик. — Перегнул ты палку, Геральт, с этой своей разумной расой. Ты только глянь на него.

Тельико Луннгревинк Леторт действительно в данный момент никак не походил на представителя разумной расы, а напоминал куклу, вылепленную из грязи и муки, глядящую на ведьмака умоляюще мутными желтыми глазами. Да и сопение, которое он издавал касающимся столешницы носом, было не к лицу представителю разумной расы.