– Настасья, сюда больше не возвращайся. Иди в Бирюково. Людей сторонись…

Голова исчезла, люк с гулким уханьем захлопнулся, оставляя Настю в кромешной темноте…

…Ну вот и все! Кажись, подошел к концу и ее земной путь.

Сестра Василиса из последних сил навалилась на бочку, задвигая ее на прежнее место. Над головой послышался топот – значит, эти уже в сарае, и времени почти не осталось. Ничего, главное, она успела – Господь смилостивится, удастся и Игнату прощальную весточку послать, и девочку спасти. Девочка чем-то на ту женщину похожа, волосы такие же огненные, только глаза другие, обычные. Правильно она сделала, что медальон Настасье отдала. Та женщина, она же не всегда лютая, она ж к тому, у кого медальон, ласковая. Может, и получится девочке добраться до людей, не пропасть в тайге. А Игнат все поймет и, даст бог, простит за то, что она уже в который раз по-своему все решила…

Взгляд упал на лампу. Соблазн был велик – плеснуть на сорочку керосина, пустить следом огонь… Нет, она не станет, не возьмет грех на душу, останется сильной до самого конца. Уже недолго, скоро Господь смилостивится…

Сестра Василиса упала на колени, зашептала молитву…

Когда люк, ведущий в погреб, открылся, она уже ничего не боялась, она была готова встретиться с тем, кому служила так рьяно большую часть своей грешной жизни…

…В кромешной тьме легко удариться в панику. Захотелось завыть, заорать в голос. Настя бы и завыла, если бы не инстинкт самосохранения. Инстинкт нашептывал, что шуметь нельзя, потому что если люк откроется, может стать еще хуже. Надо затаиться и переждать, а потом попытаться выбраться из этого земляного мешка.

Земляного? Ой ли?.. Настя пошарила по полу – под рукой была не земля, а самый настоящий камень. Пальцы чувствовали его шероховатую поверхность, местами влажную и склизкую.

Надежда на то, что глаза смогут привыкнуть к темноте и она увидит хоть что-нибудь, не оправдались. Окружающая тьма была непроглядной, зато почти осязаемой и даже обоняемой. Тьма пахла тленом и гнилью. Только не той понятной гнилью, что в погребе, а чем-то особенно мерзостным.

А еще в темноте были звуки. Звуки доносились откуда-то сверху. Настя ничего не могла расслышать, только неразборчивый гул. В голове яркой лампочкой зажглась мысль, первая разумная мысль с того момента, как она оказалась в подземелье. У нее же есть спички! Слава тебе, Господи! Она взяла спички с собой в погреб вместе с керосинкой. Настя принялась лихорадочно шарить по карманам телогрейки. Коробок нашелся, и она едва удержалась от радостного вопля. Огонь хотелось зажечь сейчас же, сию же минуту, даже руки задрожали от нетерпения, но она не стала. Все тот же инстинкт самосохранения убеждал, что зажигать огонь еще рано, надо затаиться и подождать, когда шум над головой стихнет.

Она затаилась: обхватила колени руками, сжалась в комок. От каменных плит тянуло холодом, по сравнению с которым холод в погребе казался просто приятной прохладой. Несмотря на только что данное себе обещание затаиться, Настя встала, сделала осторожный шаг, потом еще один и еще один. Через шесть шагов вытянутые вперед руки уперлись в стену.

Шесть шагов – какая же площадь у этой каменной норы?..

Шум наверху стих. Теперь тишину нарушало лишь гулкое биение ее собственного сердца. Для надежности Настя еще немного подождала и только потом отважилась зажечь спичку. В неровном слабом пламени многого разглядеть не удалось. Только холщевую сумку на каменном полу и рядом – медальон, прощальный подарок матушки Василисы. Настя успела поднять медальон за секунду до того, как огонь больно лизнул пальцы.

Думать о том, что же случилось там, наверху, было страшно, но намного страшнее было думать о том, что ждет ее саму. Настя повесила медальон на шею, зажмурилась, зашептала слова молитвы.

Молитва помогла, руки перестали дрожать, а мысли разбегаться. Так, спичек у нее – коробок. С одной стороны, это много. А с другой – сколько горит одна спичка? Секунд двадцать-тридцать? Надо что-то придумать, найти что-то такое, что горело бы подольше, чем спичка. В голову приходил только один вариант – юбка. Если порвать ее на лоскутки и поджигать их по очереди, то, возможно, удастся хотя бы сориентироваться в этом жутком месте.

Из кармана телогрейки Настя достала складной ножик, подарок сестры Таисии. Ножик был тупой, но для ее целей сгодится и такой. Она надрезала подол юбки, с силой дернула за края – ветхая ткань громко затрещала. Через пару минут кропотливой работы от юбки остались только разнокалиберные лоскутки, которые Настя бережно сложила в торбу. Рука нашарила в торбе не то альбом, не то большую книгу, и в голове сразу же родилась крамольная мысль, что бумага тоже горит, но она прогнала мысль прочь. Сестра Василиса просила передать книгу Игнату Морозову, и было совершенно ясно, что вещь эта значит для нее очень много.

– Только в самом крайнем случае, – сказала Настя шепотом и чиркнула спичкой.

Шерсть занялась не хуже бумаги. Ткань горела быстро, но света от нее было все же побольше, чем от спички. Настя подняла голову вверх и тихо застонала. От мысли, что удастся выбраться из подземелья тем же путем, которым она сюда попала, пришлось отказаться. Люк был слишком высоко, метрах в двух над головой – не допрыгнешь. В слабой надежде, что можно подняться по стене, она потрогала каменную кладку. Ни выбоин, ни выступов, ни сколов – ничего такого, за что можно было бы уцепиться. Настя обошла свою темницу по периметру и уже не застонала, а завыла в голос. Выхода не было – кругом только почерневшие от времени и сырости стены. Она оказалась замурованной в гигантском каменном колодце…

Паника накрыла с головой, в одночасье превратила из цивилизованного человека в обезумевшее от страха животное. В кромешной темноте Настя ползала по холодному полу, обламывала ногти о замшелые камни стен и выла… Она уже не боялась, что сверху кто-то сможет ее услышать, наоборот, желала этого всем сердцем. Пусть услышат, пусть достанут ее отсюда. Что бы ни ждало ее там, наверху, все равно это намного лучше, чем быть заживо погребенной. Настя кричала так, что сорвала голос. Ее никто не услышал…

Истерика лишила последних сил, притупила чувства. Пол в колодце больше не казался таким уж холодным, голова сама склонилась на холщевую торбу.

Ей снилась матушка Василиса. Во сне она выглядела совсем по-другому – моложе, торжественнее и добрее.

– Настасья, не спи, – сказала она строго. – Ты не должна спать, ты должна идти, исполнить мою последнюю волю.

– Куда идти? – прохрипела Настя, во сне у нее, оказывается, тоже был сорван голос. – Это же западня! Отсюда нет выхода!

– Выход есть всегда, – матушка Василиса улыбнулась, – просто, чтобы отыскать его, нужно приложить силу.

– У меня нет больше сил.

– Есть, вставай! – монахиня погладила ее по щеке. Рука ее была холодной и скользкой. Настя закричала…

Она проснулась от собственного не крика даже, а хрипа, схватилась обеими руками за лицо и в ту же секунду вспомнила про спички.

В неровном пламени горящей тряпицы Настя разглядела жабу, точно такую же, как видела в погребе. Жаба таращила на нее выпученные глаза и нервно раздувала защечные мешки. Настя провела пальцем по скользкой, бородавчатой спине. Сейчас жаба не вызывала у нее никакого омерзения. Еще одна живая душа в этом страшном застенке.

Наверное, жаба думала иначе, она издала громкий булькающий звук и отпрыгнула к стене. Тряпица погасла. Когда Настя зажгла следующую, жабы уже не было, зато в стене, почти у самого пола, обнаружилась дыра. Не слишком большая, но просунуть в нее руку можно было запросто. Из дыры тянуло сыростью, пламя от тряпицы нервно заколебалось. Настя упала на колени, принялась сантиметр за сантиметром обследовать стену.

При ближайшем изучении кладка здесь оказалась не слишком добротной, из швов между камнями, если поскрести ногтем, сыпался песок. А матушка Василиса во сне сказала, что выход есть, надо только приложить силу. Настя нашарила в кармане нож, осторожно просунула лезвие между двумя камнями. Лезвие почти не встретило сопротивления, на пол с тихим шорохом просыпалась горсть песка.