Стеллер сообщает, что это были довольно рослые, плотные и широкоплечие люди с короткими шеями. Лица их были смуглые, носы приплюснутые и губы толстые, глаза чёрные, как смоль, равно как и волосы, висящие прядями, иные были с редкими бородами, иные же и вовсе без бород; в разные части лица были у них воткнуты длинные косточки и вставлены камешки. На всех были надеты сшитые из китовых кишок рубашки с рукавами, на некоторых же брюки и сапоги из тюленьей кожи, шляпы с перьями; у двоих из них были ножи, что доказывало, что в них они более всего нуждались[45].

К этому описанию наружности американцев Миллер, видимо, со слов хорошо их наблюдавшего Вакселя, добавляет, что «нос у них заткнут был травою, которую иногда вынимали, и тогда истекало из него множество мокроты, кою языком облизывали».

Вскоре американцы показали, что они отнюдь не отличаются миролюбивыми замашками, а потому с ними нужно вести себя осторожно. Когда лейтенант Ваксель, желая свести с ними знакомство поближе, прибыл в сопровождении переводчика на берег, они его окружили и старались завладеть шлюпкой; лишь предусмотрительно захваченные моряками и пущенные в ход ружья заставили их попадать на землю. Повидимому, это недружелюбие явилось последствием тех подарков, которыми хотели обрадовать туземцев накануне наши моряки. Зная их пристрастие к вину и табаку, моряки, высадившись на берег и приняв от них по куску китового жира, предложили водки. Но результат получился самый неожиданный: «Сей напиток, — сообщает Миллер, — был одному гостю совсем незнакомый и неприятный. Выплюнув, закричал он громко, якобы жалуясь своим, как худо с ним поступают. Не было никакого способа к его удовольствованию. Давали ему иглы, бисер, железный котёл, табашные трубки и другие вещи, но он не взял ничего…» Не помог и табак.

Доверие к иностранцам, казалось, было потеряно навсегда. Однако на другой день, как ни в чем не бывало, «не имея никакого страху», они подплыли на семи каноэ к самому борту корабля и, не всходя на палубу, взамен подаренных им вещей «дали две сделанные из коры шляпы с костяною статуйкою на одной». В своём донесении об экскурсии на берег Ваксель замечает, что «все оные острова безлесные и пустые, и видно, что те американцы приехали на своих байдарах к сим островам с матёрого берега для промыслу морских зверей и рыбы».

Забрав 52 бочки скверной, нездоровой воды, 6 сентября двинулись, наконец, в путь на запад — прямо на Камчатку. При отходе корабля туземцы высыпали на берег и дружно заорали во все горло. Миллер по этому поводу замечает: «Сие не меньше почитать можно за дружественное засвидетельствование, коим они нашим благополучного пути желали, как за радостное восклицание, что от незнакомых гостей избавились».

С большим трудом и медленно подвигались против встречного ветра, снова принёсшего пасмурную туманную погоду. Приблизительно на широте 51°, сквозь разорванные клочья тумана, увидели ряд островов, а на одном из них высокую, покрытую снегом гору, названную в честь святого этого дня горою Св. Иоанна. Сами того не подозревая и все ещё думая, что плавание продолжается вдоль материкового берега Америки, наши моряки плыли теперь вдоль гряды Алеутских островов, увидя их первыми из европейцев. Так была открыта цепь Алеутских островов, присоединённых после плавания Беринга к России.

Лишь только прошли длинную гряду островов, цепь событий на «Св. Петре» даёт резкую кривую, и беды одна другой ужаснее завершаются трагическим финалом. Моряки попали в ряд штормов чудовищной силы, задувших с запада. Постепенно крепчая, ветер к 25 сентября достиг силы урагана. Даже самый опытный и бывалый, всю жизнь проведший в плаваниях старый штурман Эзельберг ужаснулся и говорил, что не видывал никогда такой страшной бури. По словам же Стеллера, более сильной бури и того, что происходило вокруг, даже самое пылкое воображение не в состоянии было бы себе представить. Охваченные чувством страха и одиночества, совершенно подавленные картиной всесокрушающей силы, моряки каждую минуту ожидали гибели судна.

Не убранные во-время паруса разлетелись в клочья, мачты сгибались в дугу, бывший в хорошем состоянии такелаж от беспрерывного беспорядочного мотания из стороны в сторону и сильнейших встрясок и толчков стал ослабевать и, наконец, лопаться. Длинными лёнтами развевались оборванные канаты и запутывались в реях, мачтах… С большой тревогой прислушивались моряки, как расходившийся в трюмах груз при стремительных размахах судна с силой швырялся о борта, грозя проломить их. Управлять судном не было никакой возможности. Из-за вихря брызг, срываемых ветром с гребней и залеплявших глаза, все вокруг было как в тумане. Могучие валы, подходя к судну, сбрасывали на палубу со страшной силой огромные массы воды.

Несмотря на тщательную закупорку помещений, вскоре не оказалось ни одной каюты, куда бы не просачивалась вода. А над головой совсем низко, с необычайной быстротой проносились облака, причём иногда, по замечанию Стеллера, в противоположных направлениях. Насыщенная электричеством атмосфера разряжалась на верхушках мачт большими языками пламени. Эти, неизвестные нашим путешественникам, «таинственные» «огни св. Эльма» были истолкованы некоторыми суеверными моряками как знамение свыше; по их желанию стали производить сбор денег на построение храма. Так обстояли дела наверху — на палубе.

Перенесёмся вниз, в каюты и посмотрим, что происходило там в эту памятную бурю. «Не подумайте, — писал потом Стеллер, — что я преувеличиваю наши бедствия; поверьте, что самое красноречивое перо не в состоянии было бы передать всего ужаса, пережитого нами». И, в самом деле, в наши дни усовершенствованных кораблей не легко представить, что творилось в те дни в душных, лишённых всякой вентиляции и света каморках «Св. Петра». Из них неслись непрерывные стоны и вопли отчаяния доведённых до полубезумного состояния двадцати больных. Ужасная качка и удары волн о палубу и борта никому не давали возможности забыться хотя бы на минутку, никто не мог, швыряемый во все стороны, ни лежать, ни сидеть, ни стоять. Что-либо готовить, конечно, нельзя было и думать; единственной пищей были оставшиеся в небольшом количестве сухари. Немного было и воды: несколько бочек с водой от ударов их в борта полопались. От испорченного спёртого воздуха, недостатка пищи и воды, а также качки и сильных переживаний один за другим стали умирать больные. С большим трудом удавалось выносить покойников на палубу и там предавать их морскому погребению — выбрасывать за борт. Словно чувствуя добычу, уже несколько дней корабль сопровождали акулы.

28 сентября буря ещё более усилилась; шёл град. «Мы плыли, с божьей помощью, куда нас гнало разгневанное небо, — замечает Стеллер. — Половина нашей команды лежала распростёртой, другие, в силу необходимости, держались как здоровые, но вследствие ужасающих волн и качки корабля все были как полоумные. Молились горячо и много; но проклятия, накопившиеся за десять лет пребывания в Сибири, лишали нас возможности быть услышанными».

И все же, несмотря на неслыханные бедствия, предоставленное стихии судно не погибло и, повидимому, от того только, что было очень крепким и находилось в надёжных руках: так, счисление, например, удалось держать во все продолжение бури, и оно находилось сравнительно в порядке.

11 октября стало стихать, но целый ряд признаков говорил, что вскоре следует ожидать повторения бури. Передышку использовали для заделки многочисленных повреждений на судне, а также подсчитали пищевые ресурсы. Большой недостаток воды встревожил всю команду, стали раздаваться голоса с предложением возвратиться к берегам Америки и там перезимовать. Собрались на совет в каюту Беринга все, кто только ещё мог держаться на ногах. Беринг был против этого предложения. Он советовал ещё раз попытаться достигнуть родных берегов, к тому же и ветер для путешествия в Америку был противный. Решили все же плыть к американским берегам, но, проплыв некоторое время, передумали и, последовав совету Беринга, повернули на юго-запад. Ветер вскоре отошёл к северу, пошёл снег, люди мёрзли, бодрости ни в ком уже не чувствовалось.