— Я не понимаю вас, — сказал дон Тадео.

Дон Грегорио словно не расслышал этих слов. Сделав знак дону Тадео и двум французам, он удалился на несколько шагов, чтоб другие не могли услышать их разговора.

— Вы спрашиваете, зачем я искал вас, дон Тадео? — сказал он. — Извольте: я послан от имени всех патриотов, которых вы предводитель. Мне велено сказать вам: отечество в опасности, только вы можете спасти его. Ужели вы откажетесь?

Дон Тадео не отвечал ни слова. Он склонил свое бледное чело, и, казалось, сильное горе овладело им.

— Слушайте дальше: генерал Бустаменте бежал.

— Я знаю, — тихо прошептал он.

— Хорошо, но вот чего вы не знаете: этот изменник соединился с арауканцами. Через неделю, не позже, сильное войско вторгнется через наши границы под предводительством Антинагуэля и Бустаменте, неся с собою убийство и разрушение.

— Но эти вести… — хотел возразить дон Тадео.

— Из верного источника, — живо перебил его дон Грегорио. — Нам принес их испытанный лазутчик.

— Я передал вам начальство над войском, — сказал дон Тадео и прибавил с величайшей тоскою: — Моя дочь в плену, я должен спасти ее.

— О, — сказал горячо дон Грегорио, — что значит семейное несчастие, когда вся страна в опасности? Вас зовет отечество! Чили зовет вас! Или вы останетесь глухи к голосу родной земли?

— Боже мой! — вскричал дон Тадео прерывающимся голосом. — Вспомните, я отец, у меня одна только дочь, одна радость! Неужто вы хотите и ее отнять у меня?

— Гм, — желчно сказал дон Грегорио, делая шаг назад, — прощайте, дон Тадео, счастливо оставаться! Десять лет мы трудились для славы отечества, и теперь вы изменяете ему! Великодушно! Живите счастливо! Что за дело, что народ погибнет, что страна будет опустошена, лишь бы вы были счастливы! Прощайте! И пусть проклятия сограждан падут на вас!

— Стойте! — вскричал дон Тадео, тронутый до глубины сердца этими словами. — Хорошо! Я согласен. Я иду с вами! Я жертвую… О, дочь, дочь моя! — прибавил он дрогнувшим голосом. — Прости, прости меня!

— Слава Богу! Чили спасена! — вскричал дон Грегорио, обнимая своего друга.

— Дон Тадео, — сказал Валентин, — идите, куда вас призывает долг. Клянусь Богом, я возвращу вам дочь.

— Да, — прибавил граф, пожимая ему руку, — мы скорей погибнем, чем не исполним клятвы.

Дон Грегорио не хотел медлить. Каждый из его отряда посадил сзади себя по освобожденному из плена солдату, и через час они поскакали по направлению к Вальдивии.

— Дочь моя! дочь моя! — послышался в последний раз голос дона Тадео.

— Мы спасем ее! — крикнули вслед ему французы. Скоро чилийский отряд исчез во мраке. Остались на берегу только Валентин, Луи, Курумила, Жоан и Трантоиль Ланек. Валентин тогда сказал своим товарищам:

— Отдохнем немного. Завтра у нас будет дел много.

Они завернулись в пончо, легли у костра и заснули. Цезарь остался на часах.

Дон Тадео против воли принял управление делами в такое смутное время. Печальный и угрюмый, ехал он во главе отряда, который скорей сопровождал государственного преступника, чем был почетной охраной человека, призванного спасти отечество. Началась страшная буря. Всадники молча продолжали свой путь. Завернувшись в плащи, надвинув шляпы на брови, они старались защититься от урагана. Дон Тадео, казалось, ожил, заслышав свист бури. Он сбросил шляпу, чтоб дождь освежил его воспаленную голову. С развевающимися волосами, с блестящим взором, пришпорив коня, который заржал от боли, бросился он вперед, крича громким голосом:

— Вперед, друзья, вперед! Ура! За благо отечества, вперед!

Его спутники, увидя при блеске молнии перед собою эту величественную фигуру, скакавшую во всю мочь, словно наэлектризованные, бросились вперед с восторженными криками. И понесся этот полуфантастический поезд по равнине, залитой потоками дождя, посреди свирепства урагана, ломавшего ветви деревьев, и дон Тадео, сердце которого переполнилось горечью, был в припадке безумства, угрожавшем сумасшествием. Чем быстрее он скакал, тем более свирепствовала буря, тем сильнее становился припадок. Время от времени он поворачивал лошадь, страшно вскрикивал и, дав шпоры коню, пускался стрелой, словно преследуя невидимого врага.

Испуганные солдаты, не понимая, что это значит, с испугом глядя на своего предводителя, неслись за ним. Но топот их лошадей, их мрачный вид, может быть, еще больше усиливали припадок несчастного отца. Между тем Вальдивия была уже недалеко, и странная вещь: в такой поздний час светились бесчисленные огни, обрисовывали темную массу города. Дон Грегорио был в отчаянии, видя, в каком положении его искренний друг. Тщетно он придумывал, чем бы помочь, как возвратить ему разум, который тот, кажется, все более и более терял. Еще немного времени — и будет поздно. Вдруг он точно что-то вспомнил.

Дон Грегорио, видя, что шпоры не действуют, выхватил кинжал и стал колоть свою лошадь. Бедное животное опустило голову, фыркнуло и пустилось как стрела. Проскакав несколько минут самым безумным образом, дон Грегорио поднял свою лошадь на дыбы, быстро поворотил ее и понесся назад. Он скакал как раз навстречу дону Тадео, и они неминуемо должны были столкнуться. Подскакав, он железной рукой схватил под уздцы лошадь Тадео, и она остановилась. Дон Тадео вздрогнул и вперил свои воспаленные глаза в того, кто так внезапно прервал его бешеную скачку. Солдаты с беспокойством остановили коней.

— Дон Тадео де Леон, — воскликнул дон Грегорио решительным тоном, — или вы забыли о вашей дочери, донье Розарио?

При имени своей дочери по всему телу дона Тадео прошла судорога. Он поднес руку к своему горевшему лбу и, остановив блуждающий взгляд на том, кто обратился к нему с вопросом, вскричал раздирающим голосом:

— Дочь моя! Спасите мою дочь!

Вдруг смертная бледность покрыла его лицо, он закрыл глаза, выпустил из рук поводья и упал навзничь. Но друг его быстрее мысли соскочил на землю и поддержал его. Дон Тадео лишился чувств. Дон Грегорио с нежностью поглядел на него, взял как ребенка на руки и уложил на разостланные солдатами плащи.

— Он спасен, — сказал дон Грегорио.