Резонанс от будоражащих часть американской публики алармистских выступлений на тему о «советской угрозе» был ощутимым благодаря комментариям недружественно настроенных по отношению к Советскому Союзу весьма многочисленных органов американской печати и радио, а также многих бывших изоляционистов в конгрессе во главе с республиканцем, председателем сенатской комиссии по иностранным делам Артуром Ванденбергом, перевоплотившихся в самых ярых сторонников закрепления за США мандата на роль кормчего для сбившегося с пути, раздираемого ненавистью мирового сообщества. Изоляционизм, говорил он, для любого реалиста умер 7 декабря 1941 г. {18}.

После Пёрл-Харбора оба оппонента Рузвельта, республиканцы Г.К. Гувер и А. Лэндон, поддержали вступление в войну, а вскоре Гувер публично признал, что война изменила его отношение к тому, какой должна быть роль Америки в мире. В 1942 г. вышла книга Гувера «Проблемы прочного мира», в которой он решительно возражал против возвращения к изоляционизму после окончания войны и даже опроверг версию о том, что этот самый изоляционизм когда-либо существовал в чистом виде {19}. Вчерашние непримиримые противники внешней политики Рузвельта солидаризировались с ней, заявляя о своей поддержке интернационализма президента, но без его «советского склонения» и с акцентом на американское военное превосходство.

Не желая уступать инициативу своим вновь обретенным сторонникам из лагеря «непримиримых», Рузвельт предпринял ряд шагов с целью добиться от Кремля либерализации его позиции в отношении Церкви и культурного общения. Самый незначительный успех в этом деле давал ему надежду на благоприятный исход будущих контактов с Москвой по вопросам послевоенного устройства с точки зрения внутренних (для США) условий {20}. Драма В. Вильсона, оказавшегося беспомощным перед критикой его внешней политики, тревожным синдромом отзывалась в сознании президента.

Миссия посла Джозефа Дэвиса в Москву в мае 1943 г., предпринятая по инициативе Рузвельта и во многих отношениях подготовившая первую встречу «большой тройки» в Тегеране, свидетельствовала, что президент в принципиальных вопросах союзнических отношений не был намерен капитулировать перед своим противником, толкавшим его на проведение жесткой линии в «русском вопросе», на отказ от совместного с Советским Союзом определения структуры послевоенного мира и механизма его сохранения на длительный период. Учет уроков прошлого придавал Рузвельту решимость и в тех случаях, когда его действия, он знал, не получат одобрения даже у кое-кого из его ближайшего окружения, а тем более в госдепартаменте. И вместе с тем решения конференции в Касабланке, Вашингтоне и Квебеке, принятые без консультации с советским руководством и вызвавшие трения в отношениях между союзниками, не могут рассматриваться изолированно от обработки американской публики, которую проводили противники советско-американского сотрудничества. При этом те, кто втайне мечтал о разрыве с Советским Союзом, а публично изо всех сил старался внушить мысль о «дистанцировании» от него в силу «имперских» (по определению) намерений Москвы, делали это изобретательно и неутомимо {21}. В беседе с В.М. Молотовым издатель газеты «Нью-Йорк таймс» А. Сульцбергер 5 июля 1943 г. признал, что американское общественное мнение подвергается массированной обработке жаждущими реванша изоляционистами {22}.

Мишенью их нападок были и тесные американо-английские связи {23}, но главные стрелы были направлены против сотрудничества с тоталитарным режимом Сталина, чьи намерения и после роспуска Коминтерна связывали с планами мировой революции. Заигрывание с идеей о восстановлении подобия «санитарного кордона» вокруг Советского Союза, которому охотно предавались херстовские газеты, рассуждая о послевоенной реконструкции Европы, постоянное возвращение к теме Прибалтики, польскому вопросу (особенно после Катыни) смущали и беспокоили многих опытных американских дипломатов и политических деятелей, по-разному относящихся к Советскому Союзу, но сознающих опасность углубления трений между союзниками. На фоне принимаемых Вашингтоном и Лондоном без согласования с СССР решений о планах ведения войны и об отмене таких решений (в частности, о втором фронте) эта критика могла создать в Москве впечатление ненадежности США как союзника и тем самым нанести непоправимый урон будущим отношениям между двумя странами, не говоря уже об их совместных военных усилиях.

Политический зондаж традиционным методом глубокого «прослушивания» общественных настроений давал весьма разноликую картину. Отвечая на поставленный советником президента Сэмом Розенманом вопрос о том, к кому прислушивается большинство американцев – к сторонникам углубления советско-американского военного сотрудничества или к их критикам, Джозеф Дэвис в своем письме от 29 июля 1943 г. высказался с большой долей определенности, не выбирая выражений. Он писал: «Общественное мнение нашей страны… признает ту основополагающую истину, что сотрудничество с Россией (независимо от ее политического строя и религиозных убеждений) жизненно важно для нас как в Европе, так и на Тихом океане, идет ли речь о международной политике или просто о деловом партнерстве с целью поддержания будущего мира на земле, по крайней мере на какое-то время. Здравый смысл, присущий нашему народу, также подсказывает, что нельзя рассчитывать на сотрудничество с партнером, если позволяешь себе оскорбительные высказывания в его адрес…

Суть дела в том, что пестрая банда, куда входят те, кто всегда был против Рузвельта, а также крайние реакционеры и (что довольно-таки странно) некоторые леваки, столковавшись друг с другом после того, как опасность уменьшилась, вышли из своего укрытия, сплотились и обрели отвагу. И вся эта свора подняла дикий визг. Настали собачьи времена. Мы накануне острых политических боев.

Существует также настоящий сговор между органами печати, враждебно относящимися к президенту и составляющими почти 70 % так называемой «газетной цепи»… Есть много признаков того, что действия этой прессы очень хорошо координируются и осуществляются по плану. Я не знаю, заметили ли Вы, что как раз перед последним выступлением президента по радио, вчера вечером, по крайней мере по одному каналу радиовещания, была запущена в эфир программа, содержащая яростную атаку на дело международного сотрудничества и прославляющая американский флаг…» {24}

Заместитель государственного секретаря Брекенридж Лонг по своим убеждениям принадлежал к иному, нежели Дэвис, направлению внешнеполитического мышления. Неудивительно, что и всю проблему он рассматривал под несколько иным углом зрения. Но и его покоробили проявления высокомерия и снобизма в поведении госдепартамента, позволявшие истолковать его мотивы как нежелание видеть в СССР равного партнера по коалиции и склонявшегося в своих суждениях о послевоенном мире все больше к идее установления «Pax Americana». Так, говоря о результатах конференции «Трайдент» (Вашингтон, май 1943 г.), Лонг оценивал их как непростительную уступку русофобии, роняющую достоинство американской дипломатии, а главное, чреватую опасными последствиями для самих США. Попытка «решать вопросы ведения войны без участия СССР и даже без уведомления его о принятых решениях», по мнению Лонга, представляла собой пример нерасчетливого подчинения стратегических целей тактическим соображениям, вызванным преходящими обстоятельствами. Он писал: «Я заявил совершенно откровенно и без церемоний (речь шла, как это явствует из дневника Б. Лонга, о беседе с К. Хэллом и С. Уэллесом 9 августа 1943 г. – В.М.), что Россия является самым важным элементом в рамках совместных военных усилий союзников в настоящее время. Если бы Россия вышла из войны, это привело бы к ужасным последствиям для нас в Европе и сделало бы бесконечно трудным достижение победы над Японией» {25}.

Все, что накопилось в межсоюзнических (и главным образом в советско-американских) отношениях в промежутке между визитом Дэвиса в Москву в мае 1943 г. и Квебекской встречей Рузвельта и Черчилля (август 1943 г.) и их трактовкой в органах печати США, беспокоило Рузвельта. Репортеры, собравшиеся на первую после окончания Квебекской конференции встречу с президентом 21 августа 1943 г., сразу почувствовали это. Отвечая на вопрос о возможности трехсторонней встречи на высшем уровне, он в самой резкой форме обрушился на Дрю Пирсона, заявившего в одной из своих статей о том, что государственный секретарь США К. Хэлл «давно является противником Советского Союза». «Я не постесняюсь сказать, – говорил Рузвельт, – что все написанное им (Пирсоном. – В.М.) от начала до конца является ложью. Впрочем, здесь нет ничего нового, ибо этот человек – хронический лжец» {26}. Никогда журналисты не видели президента задетым открытым выражением враждебности к союзнику и таким разгневанным. Кстати, многим присутствовавшим на пресс-конференции показалось, что свои слова Рузвельт адресовал не только Пирсону, но и им самим.