Еще одним поводом для интенсификации нападок на внутреннюю и внешнюю политику Рузвельта явилось вступление советских войск на территорию Польши после победоносного завершения Белорусской операции в июне – августе 1944 г. и образование Польского комитета национального освобождения. Негативная позиция, занятая Рузвельтом в ответ на настойчивые усилия лоббистов польского эмигрантского правительства в Лондоне связать ему руки обещанием поддержать притязания лондонской группировки, не осталась незамеченной. Президент не имел намерения встречаться с премьером эмигрантского правительства Миколайчиком, и только соображения, связанные с желанием обеспечить поддержку в год выборов польской этнической группы американских избирателей заставили его переменить решение {81}. Но оппозиция посчитала этот символический жест явно недостаточным. Открыто заговорили об ответственности правительства США за недопущение создания «советской империи» в Восточной Европе. Хотя президент не разделял полностью этой оценки советской политики и в целом подходил к поискам путей решения польского вопроса на основе достигнутых в Тегеране устных договоренностей {82}, тем не менее он счел для себя невозможным оставить без внимания затеянную его противниками шумную пропагандистскую акцию. Ее целью было представить Рузвельта политиком с замашками монарха, утратившим чувство ответственности перед нацией, проявляющим постоянно некомпетентность, отсутствие твердости в контактах со Сталиным и пренебрежение интересами больших этнических групп американского электората.
Успех уникальной по своим масштабам операции – высадки союзников в Северной Франции 6 июня 1944 г. вызвал не только прилив энтузиазма в странах антигитлеровской коалиции (открытие второго фронта сулило сокращение сроков войны), но и новую активизацию тех сил в правящем классе США, которые мечтали закончить войну «американским миром» и готовы были пойти на сговор с гитлеровцами на общей платформе борьбы с «мировым коммунизмом». Часть командного состава армии и военно-морского флота США лелеяла надежду, что операция «Оверлорд» будет прелюдией к глобальной акции, результатом которой станет утверждение американского военного превосходства повсюду и в Европе в первую очередь. Поведение американской дипломатии и деятельность спецслужб все более начинали отражать нарастание этих настроений, основанных на представлениях о превосходстве американской мощи и на планах достижения доминирующего положения США в мире.
2-я Квебекская конференция Рузвельта и Черчилля (11–16 сентября 1944 г.), состоявшаяся накануне президентских выборов, на этом особом внутреннем фоне выглядела как уступка силам, заинтересованным в дистанцировании от «коммунистического» союзника и демонстративное проявление англо-саксонской солидарности. И в ходе подготовки конференции, и в процессе последующего информирования о ней Москвы не было ни грана той открытости, которую обещали друг другу лидеры держав в Тегеране. Достаточно сказать, что, несмотря на неоспоримое право СССР на участие в решении германского вопроса, его рассмотрение на Квебекской конференции проходило даже без уведомления советской стороны, что являлось нарушением союзнического долга. О принятых в Квебеке соглашениях по политическим вопросам советское правительство не получило от правительства США и Великобритании фактически никакой информации. Более того, злополучная «памятная записка», родившаяся в результате обсуждения 18 и 19 сентября 1944 г. в Гайд-Парке (штат Нью-Йорк) Рузвельтом и Черчиллем вопроса о будущем атомном оружии, предусматривала сохранение в строжайшем секрете от Советского Союза любой информации о ведущихся работах по атомному проекту. Американский историк Уоррен Кимболл отмечает, что весь ход работы конференции и ее решения были пронизаны близкой сердцу Черчилля идеей англо-американского союза и англо-американской гегемонии в мире {83}.
Именно эта идея владела и теми общественными силами США, которые центральным лозунгом «политического года» сделали лозунг борьбы с «коммунистической опасностью». Нападки на администрацию не ограничивались обвинениями в «сговоре с СССР за счет интересов Польши» и в чрезмерной жестокости ее планов в отношении послевоенной Германии {84}. Все громче слышны были речи, призывающие рассматривать Советский Союз как будущего военного противника Соединенных Штатов. Джозеф Дэвис 27 июня 1944 г. сделал следующую запись в своем дневнике: «День полон событий. Утром выступление по радио о России; затем завтрак со Стивом Эрли. В Пентагоне состоялась беседа с начальником военной разведки. Я рассказал ему о том, что один из членов его штаба – в чине генерала – на обеде с сенаторами убеждал их агитировать за немедленное заключение мирного соглашения с Гитлером. По словам этого генерала, такая мера спасла бы наших парней, а «ведь каждый из них, кто будет убит сейчас, нужен будет для войны с Россией через какое-то время». Совершенно очевидно, что если это станет известно советскому руководству, то единству союзников будет нанесен непоправимый урон, и никто не может предвидеть глубину последствий его не только для совместных действий против общего врага, но и для будущего мира» {85}.
Брекенридж Лонг писал в своем дневнике, что возникающие между союзниками разногласия интерпретировались большинством ведущих органов печати однозначно: Советский Союз является источником всех трудностей на пути к согласованным решениям {86}. Возможно, он и не имел в виду редакционную статью газеты «Чикаго трибюн» от 24 сентября 1944 г., приписывавшую все победы над Германией и Японией исключительно США и ухитрившуюся даже не упомянуть при этом СССР и Великобританию {87}, но все это было явлениями одного и того же порядка. К этому добавилась критика со стороны либеральных групп в связи со ставшими известными планами администрации Рузвельта добиваться признания формулы, предусматривающей тесное сотрудничество четырех великих держав (США, СССР, Великобритании и Китая) в целях сохранения мира после победы {88}. В ходе предвыборных дебатов во многих публичных выступлениях представителей антирузвельтовских сил также все сильнее звучала тема будущей судьбы Германии. И вновь слышался совершенно определенный подтекст: Германия должна рассматриваться как союзник во всех будущих политических комбинациях, призванных служить противовесом Советскому Союзу.
Рузвельт прекрасно видел, что усиление подобных настроений тянет страну назад, к 20-м годам. Он верил, что в состоянии достигнуть рабочего взаимопонимания со Сталиным и либерализации советской системы, используя экономические и финансовые рычаги, последовательно добиваясь большей открытости советского общества. Это подтвердил А. Гарриман уже после войны. Рузвельт решительно отверг доводы в пользу отказа от участия США в деятельности будущей международной организации безопасности. Печальный опыт прошлого был усвоен им основательно. Что касается будущего Германии, то призывы к «мягкому» обращению с ней подтолкнули президента предпринять ряд шагов с целью окончательно зафиксировать стремление Соединенных Штатов добиться совместно с Советским Союзом устранения военной угрозы со стороны Германии путем ее разоружения и мер контроля. 17 августа 1944 г. Рузвельт заявил о намерении Соединенных Штатов совместно с другими державами антигитлеровской коалиции оккупировать Германию после ее капитуляции, дабы не повторить ошибку 1918 г. {89}. Вслед за тем последовала беседа К. Хэлла с главой делегации СССР на международной конференции в Думбартон-Оксе, в ходе которой, как сообщал в Москву А.А. Громыко, Хэлл «всячески подчеркивал то положение, что будущее мира, будущие успехи или неудачи в области поддержания мира и развития международного сотрудничества будут в большей степени зависеть от сотрудничества между Соединенными Штатами и Советским Союзом» {90}. Характерно, что итоги Думбартон-Окса (август – сентябрь 1944 г.), в принципе давшие жизнь ООН, были оппозицией подвергнуты жесточайшей критике.
Особенно остро реагировал на возвращение к планам «самостоятельных» (не согласованных с союзниками) действий США на мировой арене и ревизии в принципе согласованных решений о будущем Европы Гопкинс. Во время вынужденных «каникул», проведенных на больничных койках зимой 1943 – весной 1944 г., он много размышлял о мире после победы. Первые итоги этих размышлений Гопкинс решил изложить в статье для журнала «Америкэн мэгэзин», приуроченной к началу новой избирательной кампании. Хотя рукопись так и не попала на стол редактору, тем не менее ее внимательно прочитали в военном министерстве и госдепартаменте. Затем с ней познакомились Рузвельт, генерал Маршалл и К. Хэлл. Вскоре Гопкинса уведомили о принятом решении воздержаться от публикации статьи {91} ввиду того, что и президент, и государственный секретарь считают постановку в ней острых вопросов внешней политики преждевременной. Администрация предпочитала не касаться их в ходе предвыборной борьбы. О чем же, однако, писал Гопкинс?
