Скорее всего, Дж. Дэвис не был осведомлен тогда, что его собеседник питал особое расположение к Германии и домогался отказа Вашингтона от поддержки воинствующих антигерманских сил в Европе. Дэвис же был убежден, что политика его страны в сложившийся ответственный и чреватый риском самых катастрофических последствий момент должна быть принципиально иной {24}. Опасаясь, что промедление дорого обойдется прежде всего странам Запада, Дэвис выдвигает смелый план подключения США к переговорам между Москвой, Лондоном и Парижем с целью укрепления климата доверия между сторонами и предотвращения разрыва СССР с Западом в результате чемберленовской политики проволочек. В секретных посланиях Ф. Рузвельту и К. Хэллу 18 апреля 1939 г. он предлагает дать ему отставку с поста американского посла в Брюсселе и направить в Москву в качестве частного лица, но с особой миссией, с тем чтобы там на месте, пользуясь доверием советского руководства, осуществить от имени администрации Ф. Рузвельта посредничество в ходе проходивших в атмосфере взаимной подозрительности переговоров. «Они (англичане и французы. – В.М.), – писал он Рузвельту, – потеряют Советы, если не будут вести себя осторожно!» {25}

Мысль Дж. Дэвиса была совершенно ясна: продолжение переговоров с русскими в той же неторопливой, вязкой манере с привлечением к ним второстепенных политиков только подогревает и без того болезненную подозрительность Сталина и легко может привести к провалу. Насчет того, что за этим последует, у Дж. Дэвиса давно имелось вполне сложившееся мнение, которое он неоднократно доводил до сведения Белого дома. События в марте – апреле 1939 г. только подтвердили его опасения, что Сталин способен сделать резкий поворот в случае, если окончательно решит, что Запад медлит неспроста.

Значительный интерес представляет в этом смысле хранящийся в архиве Библиотеки конгресса подготовленный Джозефом Дэвисом документ «Предложение о моей поездке в Москву» – плод напряженных размышлений по поводу взрывоопасной ситуации в Европе и шансов предотвращения полного разрыва между западными демократиями и СССР. Попал ли этот документ на глаза Ф. Рузвельту – еще надлежит выяснить, но в принципе это не меняет дела. Сам Дж. Дэвис полагал, что он является своеобразным дополнением к тем соображениям о миссии в Москву с целью добиться прогресса в англо-франко-советских переговорах, которые были им изложены в телеграммах К. Хэллу. Написано «Предложение» и отослано в Вашингтон из Брюсселя тогда же, 18 апреля 1939 г., но оно несет на себе следы более поздней чисто редакционной правки автора, что может служить только доказательством неизменности точки зрения Дэвиса на этот памятный для него эпизод. Концовка документа передает напряженность момента и надежды на положительную реакцию Вашингтона:

«Они (советские руководители. – В.М.) очень сильно боятся и не доверяют Англии, они не доверяют и Франции, но у них нет недоверия к нашим (речь идет о США. – В.М.) мотивам. Конечно, никто не может предсказать будущее и, может быть, их отношение изменится, но непосредственный факт, с которым мы сталкиваемся, состоит в следующем: чтобы избежать войны, мы должны добиться заключения соглашения на обозримое будущее и тем самым остановить трагедию. По мере того, как эти переговоры в Москве движутся от плохого к худшему, меня преследует мысль, что я, возможно, был бы в состоянии оказать услуги в укреплении взаимного доверия сторон и содействовать выработке соглашения о единстве действий на случай, если Гитлер совершит нападение.

Это послание развивает положения моей телеграммы Корделлу (Хэллу. – В.М.). Меня преследует чувство, что, если участники переговоров не смогут договориться, все завершится катастрофой. Ясно, как день, что если они (русские. – В. М.) не смогут добиться заключения соглашения о военном союзе, предусматривающего взаимные обязательства, им не останется ничего другого, как только пойти на сделку с Гитлером, с тем чтобы выиграть время для подготовки против возможного нападения Гитлера.

Если мое предложение отправиться в Москву кого-либо смущает, я готов уйти в отставку с поста посла США в Бельгии и поехать в Москву в качестве частного лица. Однако я не превышу полномочий, которые Вы на меня возложили, и, Вы это знаете, никогда не сделаю ничего, чему бы Вы не дали зеленую улицу» {26}.

Более ясного предвосхищения последующего хода событий невозможно было себе придумать. Однако, кроме краткого упоминания о том, что 18 апреля 1939 г. он отослал личные послания президенту и государственному секретарю с изложением соображений о важности заключения соглашения между СССР, Англией и Францией, в книге Дэвиса, изданной в 1942 г. в Лондоне, никаких подробностей приведено не было. Бывший посол в Москве не решился обнародовать факт своего обращения в Вашингтон с предложением о посредничестве США в московских переговорах. Причина была достаточно весомой: его отвергли.

Президент отмолчался, но государственный секретарь вежливо отчитал Дэвиса, выговорив ему за «чрезмерное» беспокойство и несвоевременную инициативу {27}. При этом К. Хэлл сослался на соображения «внутреннего» порядка, очевидно, намекая на опасность новой вспышки антирузвельтовских выступлений изоляционистов и неблагоприятной реакции конгресса. По-своему он был прав. Приезд Дэвиса в Москву, конечно же, не мог остаться незамеченным и вызвал бы отчаянный переполох – в Вашингтоне, наверное, не меньший, чем в Берлине. Между тем США медленно втягивались в новую избирательную кампанию 1940 года, и открытое проявление особой заинтересованности правительства в успехе московских переговоров могло бы дорого обойтись Рузвельту, уже подумывавшему о третьем сроке пребывания в кресле президента. Обычные дипломатические контакты на уровне послов не выглядели предосудительными, но и они могли послужить материалом для обличений.

Эти соображения К. Хэлла и президента были понятны Дж. Дэвису, он прекрасно знал политические нравы и обычаи своей страны и обострение общей ситуации в связи с приближением выборов 1940 г., однако доводы государственного секретаря не произвели на него впечатления. Более того, в сложившейся наэлектризованной обстановке он посчитал их пустой отговоркой, не имеющей оправдания. Позднее, уже после начала войны, 11 сентября 1939 г., в письме С. Эрли Дж. Дэвис весьма нелицеприятно отозвался о ссылках К. Хэлла на «внутренние обстоятельства», которые помешали ему дать «зеленую улицу» идее неформального вмешательства США в критические переговоры в Москве. Назвав начавшуюся к тому времени войну горькой расплатой за политику «умиротворения» и напомнив заодно об отклонении госдепартаментом его предложения от 18 апреля 1939 г., Дэвис заключал: «Государственный департамент по причинам, которые ему лучше известны, не согласился со мной; я же больше не стал нажимать на президента» {28}.

Получив выговор от Хэлла, Дж. Дэвис замолчал, но ощущение, что мир подвигается к краю пропасти, вновь и вновь заставляло его возвращаться к драматически и, по его мнению, безнадежно складывающейся ситуации в ходе англо-франко-советских переговоров весной и летом 1939 г. Вероятность разрыва Сталина с идеей военного партнерства с западными демократиями и удвоения усилий с его стороны по обеспечению безопасности Советского Союза (пусть временной) путем прямого соглашения с Гитлером представлялась Дэвису уже стопроцентной реальностью. Отметим попутно, что Дэвису не позволили отправиться в Москву, одновременно тайно планируя поездку помощника госсекретаря Брекенриджа Лонга в Германию {29}. Рузвельт, Хэлл, Уэллес лично принимали решения по этим вопросам и осуществляли руководство всеми практическими мероприятиями в этом деле, в том числе и используя агентурные каналы.

Ни у кого нет достоверной информации о том, как реагировал Рузвельт на известные московские англо-франко-советские переговоры весной и летом 1939 г. Архивы и воспоминания хранят об этом молчание. Есть лишь косвенные свидетельства и информация общего характера, позволяющая высказать отдельные догадки. Одна из них принадлежит Элеоноре Рузвельт, затронувшей в своих воспоминаниях события, связанные с довольно-таки необычным происшествием в англо-американских контактах после Мюнхена. С визитом английской королевской четы в США в июне 1939 г. Само по себе явление это было необычным, внешне оно носило сугубо протокольный характер, но нельзя не допустить, что между президентом и его гостями из Букингемского дворца состоялся и деловой разговор. Георгу VI и королеве Елизавете в Гайд-Парке был оказан исключительно теплый прием. Общепризнано, что эта встреча стала знаковым событием. Но, что творилось в голове у президента, сказать сегодня невозможно. Приветливый, как обычно оживленный во время завтраков, обедов, автомобильных прогулок, он оставался непроницаемым. Позднее Элеонора Рузвельт в своих воспоминаниях высказала лишь общую мысль: «Убежденный, что несчастье надвигается на Европу, он хотел установить контакты с теми, которые, как он надеялся, были преданными демократии и доказали, что могут быть союзниками в борьбе против фашизма, когда разразится конфликт» {30}.