— Мы тоже будем убираться, — мрачно сказала Ханеле, не отрываясь от большого листа. Она вспомнила ведра с горячей водой, свои покрасневшие, грязные руки и поджатые губы мачехи: "Если бы ты меньше витала в облаках, Хана, ты бы чище мыла пол. При сватовстве семья жениха должна увидеть, что ты хорошая хозяйка".

— Моше почему-то ничего не делает, — ядовито сказала девочка и тут же пожалела об этом. Мачеха вздернула красивую бровь и отчеканила: "Моше учится, вместе с отцом. Хозяйство — не мужское занятие. Ты обязана будешь после свадьбы вести дом, и зарабатывать деньги, чтобы твой муж мог учиться. А ты до сих пор шьешь так, — Лея вздохнула, — что все переделывать приходится. Принеси воды, — велела мачеха. Пройдя к Ханеле, женщина бесцеремонно вынула у нее из рук книгу.

— Псалмы, — невинно проговорила Ханеле, подняв дымно-серые, большие глаза. "Я за больных читаю, мама Лея".

— Хорошо, — Лея вышла. Ханеле, оглянувшись, соскочив на пол, прошлась по половицам, наступив на одну из них, как следует покачавшись.

— Ничего не заметно, — удовлетворенно сказала она. Там был тайник — девочка сама его сделала. Ханеле положила туда ключ от кабинета отца — еще давно, убираясь в подвале, она нашла старую шкатулку. В ней, среди всякого хлама, лежала связка потускневших ключей.

Отец делал вид, что ничего не знает — просто, уходя, не запирал книжные шкафы. Ханеле садилась с ногами на стул — на нем сидел еще дедушка Исаак, и с головой уходила в книги. Каждый день, когда она приносила обед отцу в ешиву, он закрывал дверь и занимался с ней — час, не больше, но для Ханеле это было лучшее время дня. Они сидели друг напротив друга, как будто она и вправду — была учеником. Отец, слушая ее чтение, отвечая на ее вопросы, — иногда вздыхал. Его серые глаза ласково смотрели на дочь и Ханеле один раз спросила: "Что, папа?"

— Ты похожа на свою мать, — просто ответил он. Ханеле положила руку на золотой медальон, — она наотрез отказывалась его снимать. Один раз, вечером, она услышала из-за стенки гневный голос мачехи: "Ты просто не хочешь настоять на своем, Авраам! Если бы ты велел ей убрать этот медальон в шкатулку, она сразу бы это сделала. Меня она просто ни в грош не ставит, как ты сам знаешь".

Отец сказал что-то мягкое, успокаивающее, — Ханеле не расслышала, что. После этого, утром, когда она варила отцу кофе, он спустился вниз, и, поцеловал ее в затылок: "Носи на здоровье, милая". Мачеха весь тот день особенно к ней придиралась.

Уже сидя в крохотной, чистенькой кухоньке Горовицей, вдыхая запах свежей выпечки, Ханеле подумала: "Еще бы братика, или сестричку. Моше хороший, мы с ним дружим, но ведь он теперь в ешиве целый день. Только на Шабат и можно поиграть. Мама Лея к гробнице праматери Рахили ездила, молилась там, чтобы дети у них с папой родились. Мне тоже надо к Стене сходить, попросить за них".

Она разломила булочку и услышала шаги Дины.

— Спит уже Рахели, — улыбнулась та, присаживаясь за стол. "Очень вкусно, — похвалила Ханеле и робко попросила: "Можно, тетя Дина, одну булочку для Моше взять, он за мной придет сейчас?"

— Конечно, — Дина улыбнулась и поднялась: "Вот и он, в дверь стучат".

Моше стоял на пороге — он тоже был высокий, крепкий, с рыжими, сколотыми под черной, бархатной кипой, пейсами. "Тетя Дина, — умоляюще попросил он, — можно мне собачку погладить? Я быстро. Ханеле, — он рассмеялся, — там папа стоит, ждет".

— Беги, — Дина распахнула дверь в сад. Моше, оглянувшись, прошмыгнул через кухню. Сестра услышала его довольный голос: "Что, соскучился? Это я пришел. А кто у нас хвостом так виляет?"

Дина уложила булочки в холщовую салфетку. Дети, помахав ей на прощанье, пошли к мужчине, что стоял на углу улицы.

— Не смотри, — велел себе Степан. "Это грех, нельзя, она чужая жена. Не смей".

Он ничего не мог с собой сделать, — уже взяв Моше и Ханеле за руки, он обернулся. Степан увидел ее большие, голубые глаза и белую, цвета сливок кожу под ухом, в котором покачивалась бирюзовая сережка. Он еще успел заметить золотой блеск у нее на виске — из-под платка было видно совсем немного волос. Потом госпожа Горовиц закрыла дверь, и он повел детей домой.

Дина поднялась наверх. Заглянув в детскую, — дочь спокойно спала, — она присела за круглый стол в гостиной, покрытый белоснежной, льняной скатертью.

Она потянула к себе шкатулку красного дерева. Улыбнувшись, Дина достала перевязанные шелковой лентой письма.

— Милая моя сестричка Дина! — начала читать женщина. "Вместе с этим письмом рав Азулай везет тебе письма от ваших кузенов в Америке, и от Марты, я тебе о ней рассказывала. Ее письмо я перевела, так что читай. У нас все хорошо, практика Иосифа процветает, наш Давид растет, и радует папу и маму. Он хочет стать врачом, как отец. Я преподаю девочкам, на дому. Приезжайте к нам, пожалуйста. Мы будем очень рады увидеть маленькую Рахиль. Посылаем вам свое благословение, и, конечно, рав Азулай доставит пожертвования от нашей общины. Целую тебя, и запомни — когда вы приедете, я вас обязательно покатаю на своем боте. Марта вышла замуж за моего отца, чему мы все очень рады. У нее тоже есть доченька, моя младшая сестра, назвали ее Элизабет. С любовью, Джо.

Дина взяла другой листок, и приложила его к щеке. "Очень хорошая бумага, — полюбовалась она. "А как пишет — ни единой ошибки в святом языке, и почерк какой!"

— Дорогая кузина Дина! — начиналось письмо. "Мы очень рады, что, наконец-то, получили весточку от вас и Аарона. Меня зовут Эстер Горовиц, я сестра Иосифа Мендеса де Кардозо, вы его знаете. Мой муж, Меир Горовиц, — троюродный брат вашего мужа. Мы были бы счастливы, если бы приехали к нам погостить. У нас два мальчика — Хаим и Натан, и у моей золовки Мирьям — две приемные дочки и сын, Элияху, так что вашей дочке будет с кем поиграть. Вскоре мы переезжаем в Нью-Йорк, покупаем там дом. У нас еще есть дома в Филадельфии и Бостоне, — места для всех хватит. На лето мы сможем съездить к Мирьям и ее мужу, они живут в очень красивом месте, на берегу озера Эри, детям там понравится. Милая кузина, мы собрали кое-какие деньги для вашей общины, в Амстердаме их заберет ваш посланник. Ждем вас с нетерпением, семья Горовиц.

— Кое-какие деньги — восторженно пробормотала Дина. "Рав Азулай сказал, что никогда в жизни такого богатого пожертвования не видел".

Она взяла третье письмо — от бумаги пахло жасмином. Дина, вглядевшись в незнакомые буквы, вздохнула: "Английский. Если мы в Америку поедем, надо будет выучить. Кузина Эстер знает ладино, она написала, и муж ее — тоже, но все равно — на улице-то надо говорить".

Дина нашла приписку с переводом и улыбнулась: "Милая кузина Дина, меня зовут Марта Холланд, урожденная де Лу. Джо, вам должно быть, обо мне рассказывала. Посылаю вам копию родословного древа нашей семьи, ваша дочка там уже есть. Не забывайте мне писать, пожалуйста, с известиями от вас и от семьи Судаковых. С искренним уважением, Марта".

Дина закрыла шкатулку и посмотрела на родословное древо, что висело в раме орехового дерева на стене. "Как много, — зачарованно вздохнула она, — а вот и брат рава Судакова, что сюда приезжал. Теодор. Вот кузен Меир…, - она водила пальцем по бумаге и вдруг услышала сзади звонкий голос: "А где тут я, мама?"

Женщина рассмеялась и подхватила дочь на руки. "Вот, посмотри". Рахели внимательно разглядывала рисунок. Дина горько подумала: "Евы сын — так и пропал, бедный. Аарон мне сказал — крестили его, а потом священники мальчика забрали. Он же и не знает о том, что он еврей, несчастное дитя. Аарон — хоть и жил далеко, но мать ему все рассказала, и языку святому научила. А этот…, - Дина вздохнула. Дочь потребовала: "Покажи, кто, где живет, мама!"

— Только никому не рассказывай, — как всегда, предупредила Дина. Муж купил атлас у какого-то араба-старьевщика. Том держали в запертом ящике комода — не след кому-то было видеть, что в доме, есть светская книга.