— А знаешь, я согласен! — вдруг заявил Макс, вставая из-за стола.

Как-то неожиданно легко оказалось выцарапать девчонку из жарких объятий друга. Вот только Лика, оказавшись в руках Власова, забилась еще сильнее.

— Отпусти меня!

Да кто ее слушает? Да кому есть дело до нее?

— Ну что ты за человек? — рассмеялся Олег, не предпринимая ни единой попытки вернуть девушку. — Ты ж сам отказался!

— Я передумал — ты умеешь убеждать, — натянуто улыбнулся Власов, с трудом удерживая извивающуюся Лику.

— Эх, Макс, не был бы ты моим другом, я б тебе сейчас по морде дал. Ладно уж, забирай, другую найду. Только до смерти не затрахай ее, а то знаю я тебя — сначала «не хочу, не буду», а потом как дорвешься, — усмехнулся Олег. — Послезавтра чтоб на работе была.

Под любопытные взгляды постояльцев и персонала уносил Макс барахтающуюся девушку в выделенный ему номер. Она кричала, билась, звала на помощь, но, как ни странно, никто даже не попытался его остановить — неужели здесь нет ни одного нормального мужика, способного заступиться за несчастную девушку? Ее можно насиловать прямо здесь, на их глазах, ее можно убивать… Никому не будет дела, всем важен лишь их собственный покой.

Она устала бороться. Его тело будто из железа — не страшны ему ни кулачки ее, ни ногти, ни зубы. Идет как танк, и нет ему дела ни до нее, ни до случайных свидетелей… Догола раздетая, повисшая на стальных мужских руках без единого шанса выбраться на свободу, Лика сгорала со стыда и не знала, куда прятаться ей от любопытных глаз, с интересом их провожающих — от безысходности вцепилась в плечи Макса, пряча наготу за его телом, и расплакалась. Захлебываясь в собственных слезах, Лика уткнулась ему в шею и все повторяла, все молила:

— Власов, не трогай меня! Ну пожалуйста, не надо! Отпусти меня!

Не отпустил. Притащил в номер и бросил на кровать.

— Максим, я прошу тебя, не надо!

Ее голос охрип от крика. Она ревет и пятится по шелку покрывала, уверенная, что на сей раз Власов не отпустит. Она ждет неизбежного, и сердечко вот-вот не выдержит и разорвется от страха и отчаяния…

Макс подошел к шкафу, надел штаны, потом достал рубашку и бросил на кровать.

— Успокоишься — приходи на кухню.

В то, что ее не тронут, поверилось не сразу. И все же Лика примолкла, оставшись одна в комнате, а потом всхлипнула и робко потянулась к брошенной рубашке — просторной и достаточно длинной, чтобы прикрыться.

Лика вытерла слезы и с опаской посмотрела на дверь комнаты — Власов не спешит возвращаться и добивать несчастную свою жертву. Чуть осмелев, девушка сползла с кровати и на цыпочках подкралась к коридору… До входной двери, до «спасения» всего несколько шагов; в коридоре темно — у нее есть реальный шанс пробраться незамеченной. Надо хотя бы попытаться! Осторожно ступая босыми ногами по холодному полу, Лика кралась на свободу…

— Дверь открыта, я тебя не держу, — у самых дверей донесся до нее спокойный мужской голос.

Лика обернулась — Власов сидел за столом и курил, даже не думая ее останавливать.

— Олежка будет рад, — добавил он, выдыхая клуб дыма.

Кого бояться больше, пьяного своего шефа или уголовника Власова, Лика не знала. Но факт остается фактом: где-то там, за дверью, действительно бродит Сажинский, и сможет ли она без приключений добраться до подсобки, чтоб забрать свои вещи и уехать домой, неизвестно. А здесь Власов, который изнасиловал ее сестру, а неделю назад чуть не убил и саму Лику… Который только что спас ее от своего друга, как бы странно это ни звучало. Лика робко прошла на кухню.

— Спасибо, что не дал ему…

Потемневший взгляд, скользнувший по ней, заставил заткнуться. Власов не ее, а себя спасал от риска быть впутанным в очередную грязную историю. Так что благодарности пусть при себе оставит; его нежелание становиться свидетелем насилия над ней ничуть не умаляет желания собственноручно ее удавить.

— Как тебя занесло-то сюда? Дочь Горского могла бы найти себе занятие подостойнее.

— Какая разница, Максим? Работа как работа. Сажинский никогда не позволял себе ничего подобного, а фамилию я никогда не афишировала.

— Он не знает, чья ты дочь?

— Судя по тому, что он сегодня устроил, нет. Да и вряд ли его интересует фамилия простой официантки.

— Зря не поинтересовался. Забавная выходит картина…

— Не вижу ничего забавного. Что ты намерен теперь делать? Ты… отпустишь меня?

— Дверь открыта.

Дверь открыта, а вот деваться ей сейчас некуда. Лика примолкла, не зная, как себя вести с человеком напротив; бежать отсюда хочется, куда глаза глядят, но странное ощущение, противоречащее логике, останавливает — именно здесь, рядом с ним, хмурым, неприветливым и на что-то обиженным, она чувствует себя в безопасности. И все-таки страшно, холодно рядом с ним. Понимаешь, веришь, что зла не причинит, но умом осознаешь: человек перед тобой далеко не ангел-хранитель и совсем не спаситель. И не забылись еще те страшные минуты с ним наедине в темной, сырой подворотне; помнит она и хватку его, и удар, и синяки, и ссадины, едва сошедшие с кожи. Ненависть в его глазах помнит и равнодушие к ее мольбам.

— Считаешь меня чудовищем? — спросил Власов, заметив замешательство своей вынужденной ночной гостьи.

— А кем я должна тебя считать после всего, что ты сделал с Кариной? — тихо ответила Лика встречным вопросом. — Добрым волшебником?

Вон оно как… Власов даже глаза на Горскую поднял — и ведь смотрит на него так, будто он не только насильник, но и вовсе маньяк-убийца какой-то. Боится, жмется, а в глазах презрение и обида, будто не сестру, а ее саму обидел! Искренне верит в его виновность? Да, хорошая актриса из Каринки получилась бы, раз за столько времени ее собственная семья ни разу не усомнилась в правдивости ее обвинений.

— Ну давай, расскажи мне, что ли, что же такого я сделал с твоей Кариной?

— А ты не знаешь?

— Нет, Лика, не знаю.

От такой наглости Лика даже растерялась. Он говорил серьезно, а ей казалось, что он издевается. Она сама только что чуть на себе не испытала, что значит, когда берут силой — просто забавляются, просто берут и творят, что хотят, не взирая ни на слезы, ни на мольбы своих жертв. И он считает, что ничего не натворил? Он считает, что с Кариной ничего плохого не сделал?!

— Ну ты и сволочь, Власов…

— А если я тебе скажу, что твою сестру пальцем не тронул? Целовались и то, как дети в первом классе.

Сказал и тут же пожалел об этом — она ведь все равно не поверит, да и зачем, какой смысл теперь в этих словах… Зачем оправдываться? Перед кем? Когда-то он уже пытался оправдаться перед ее отцом — и плакал, и кричал, и даже к Каринкиной совести взывал, да только не поверил ему Горский, даже слушать не стал; без всяких доказательств и разбирательств по липовым бумажкам, якобы доказывающим его виновность, засадил и велел радоваться, что не убил за дочь. Зачем же теперь оправдываться перед кем-то? Назад ничего уже не вернуть, и обиженный выкрик, что не виноват, все равно уже ничего не исправит. От накатившей злости задрожали его пальцы, потянувшись за очередной сигаретой. Нет, не надо было удерживать здесь Лику, пусть бы бежала и не мозолила глаза лишний раз! И уж на эту тему ей лучше даже не заикаться — прибьет же, не сдержится! Пусть бы бежала. Ну а если б Олежке попалась — значит, судьба у нее такая, и уж точно не ему, Максу, заступаться за нее. В конце концов, ее никто не заставлял работать в этом вертепе.

— Поясни, — вдруг рядом раздался тихий голос. Увидев злость и замеченную еще в прошлый раз обиду в его глазах, Лика подошла ближе.

— Что тебе пояснить? — со злостью выпалил Власов. — Как целуются дети в первом классе?

— Карина спала с тобой добровольно?

— Она со мной вообще не спала. Не было у нас ничего. И уж тем более, я ее не насиловал.

— Власов, Карина была беременна!

— Сочувствую, твоя сестрица оказалась шлюхой. И не надо на меня так смотреть — заделывать детей, не прикасаясь к женщине, я не умею.