— Питер?

Джастин разом проснулся, посмотрел на часы. Девять вечера. Ручка и блокнот лежали рядом с телефоном.

— Питер слушает.

— Я — Лара, — с жалобой в голосе.

— Привет, Лара. Где мы можем встретиться? Вздох. Печальный вздох, как нельзя лучше соответствующий печальному славянскому голосу.

— Это невозможно.

— Почему?

— Около моего дома легковой автомобиль. Иногда они ставят микроавтобус. Они постоянно слушают и наблюдают. Встретиться без их ведома невозможно.

— Где вы сейчас?

— В телефонной будке, — интонации указывали на то, что она не надеялась выйти из будки живой.

— Кто-нибудь сейчас следит за вами?

— Никого не вижу. Но уже ночь. Спасибо за розы.

— Я готов встретиться с вами там, где вы скажете. В доме подруги. Если хотите, за городом.

— У вас есть автомобиль?

— Нет.

— Почему? — в голосе упрек и вызов.

— У меня нет нужных документов.

— Кто вы?

— Я же написал. Друг Бирджит. Английский журналист. О прочем мы сможем поговорить при встрече.

Она положила трубку. У него скрутило желудок, хотелось в туалет, но в ванной не было параллельного телефонного аппарата. Он терпел, сколько мог, потом поспешил в ванную. Со спущенными брюками услышал, как зазвонил телефон. Схватил трубку после третьего звонка. Услышал короткие гудки. Сел на кровать, обхватив голову руками. «Что сделали бы шпионы? Что сделал бы хитрющий Донохью? Если на другом конце провода героиня Ибсена — то же, что сейчас делаю я, может, и того хуже». Он взглянул на часы, боясь, что потерял чувство времени. Снял с руки, положил рядом с ручкой и блокнотом. Пятнадцать минут. Двадцать. Тридцать. Что с ней случилось? Взял часы, едва не вышел из себя: никак не удавалось застегнуть их на руке.

— Питер?

— Где мы можем встретиться? Я приеду, куда вы скажете.

— Бирджит говорит, что вы — ее муж. О боже. Земля остановилась. О боже.

— Бирджит сказала это по телефону!

— Она не упоминала имен. «Он — ее муж». И все. Она понимает, что лишнего лучше не говорить. Почему вы не сказали мне, что вы — ее муж? Тогда я бы не подумала, что ваш звонок — провокация.

— Я собирался сказать при встрече.

— Я позвоню моей подруге. Не следовало вам посылать розы. Это роскошество.

— Какой подруге? Лара, будьте осторожны в том, что скажете ей. Меня зовут Питер Аткинсон. Я — журналист. Вы все еще в телефонной будке?

— Да.

— В той же?

— За мной не следят. Зимой они следят только из автомобилей. Они ленивы. Ни одного автомобиля рядом нет.

— У вас достаточно мелочи?

— У меня карточка.

— Пользуйтесь монетами. Карточку уберите. Вы звонили Бирджит по карточке?

— Это неважно.

Вновь она позвонила без десяти десять.

— Моя подруга занята на операции, — объяснила она. — Операция затянулась. У меня есть другая подруга. Она готова принять нас в своем доме. Если боитесь, возьмите такси до «Эйтонса», а дальше доберетесь пешком.

— Я не боюсь. Осторожничаю.

«Господи, — думал он, записывая адрес, — мы еще не встретились, а я уже послал ей две дюжины роз, и мы говорим, как любовники».

Мотель он мог покинуть двумя путями: через переднюю дверь, выводящую на автостоянку, или заднюю, выходящую в коридор, через который, уже по другим коридорам, он мог попасть к регистрационной стойке. Погасив свет в номере, Джастин приник к окну, оглядывая автостоянку. Под полной луной машины поблескивали серебристым инеем. Из двадцати автомобилей только в одном сидели двое: женщина за рулем, мужчина — рядом. Они спорили. О розах? О прибыли? Женщина жестикулировала, мужчина качал головой. Вылез из кабины, что-то рявкнул (выругался?), захлопнул дверцу, сел в другой автомобиль, уехал. Женщина осталась на месте. В отчаянии всплеснула руками, потом ударила ими по рулевому колесу. Голова упала на руки, она зарыдала. Подавив абсурдное желание успокоить ее, Джастин коридорами прошел к регистрационной стойке и вызвал такси.

Дома располагались углом к улице, словно корабли, входящие в гавань. Двери находились выше уровня тротуара. Под пристальным взглядом большого серого кота, устроившегося на подоконнике в доме номер семь, Джастин поднялся по лестнице дома номер шесть и нажал на кнопку звонка. Он взял с собой все свои вещи: сумку через плечо, деньги и, несмотря на совет Лесли не делать этого, оба паспорта. За номер мотеля заплатил вперед. Так что при необходимости мог вернуться туда. Ночь выдалась ясной и морозной. У тротуара стояли автомобили, по тротуарам гулял только ветер. Дверь открыла высокая женщина.

— Вы — Питер.

— А вы — Лара?

— Естественно.

Она закрыла за ним дверь.

— За вами следили? — спросил он.

— Возможно. А за вами?

Они смотрели друг на друга, стоя прямо под люстрой. Бирджит не преувеличивала: перед ним стояла красавица. Не просто красавица, но и умница. А холодная отстраненность взгляда, поначалу заставившая его внутренне сжаться, указывала прежде всего на научный склад ума. Она изучала его, как изучала окружающий ее мир. Лара носила черное: брюки, длинный свитер, косметикой не пользовалась. Голос при непосредственном общении звучал еще печальнее, чем по телефону.

— Я очень сожалею о том, что произошло. Это ужасно. Для вас это был такой удар.

— Спасибо за теплые слова.

— Ее убила «Дипракса».

— Я в этом уверен. Пусть и не напрямую, но убила.

— Многие люди погибли от «Дипраксы».

— Но не всех их предал Марк Лорбир.

Сверху донесся гром телевизионных аплодисментов.

— Эми — моя подруга, — у нее выходило, что дружба — тяжелая болезнь. — Сейчас она работает регистратором в больнице Доуса. Но, к сожалению, подписала петицию, в которой выражается пожелание восстановить меня на работе, и является одним из основателей общества «Врачи Саскачевана за честность». Поэтому они только и ищут предлог, чтобы уволить ее.

Он уже собрался спросить, кто он для Эми, Куэйл или Аткинсон, когда сильный женский голос позвал их, а на верхней ступеньке лестницы появилась пара меховых шлепанцев.

— Приведи его наверх, Лара. Ему надо выпить.

Эми, среднего возраста, полная, принадлежала к тем серьезным женщинам, которым нравилось придавать себе легкомысленный вид. Она была в кимоно из алого шелка и большущих серьгах. Шлепанцы были украшены стеклянными глазами. А вот глаза Эми прятались в тени, а в уголках рта собрались морщинки боли.

— Людей, которые убили вашу жену, надо повесить, — сказала она. — Шотландское, бурбон, вино? Это Ральф.

Джастин и Лара поднялись в комнату с высоким потолком, с обшитыми сосной стенами. У дальней стены стоял бар. По гигантскому телевизору показывали хоккей. Ральф, старичок со всклоченными волосами и в домашнем халате, сидел в кресле, обитом кожзаменителем, положив ноги на стул. Услышав свои имя, он приветственно махнул рукой в почечных бляшках, но глаз от экрана не оторвал.

— Добро пожаловать в Саскачеван. Налейте себе что-нибудь выпить, — говорит он с центральноевропейским акцентом.

— Кто выигрывает? — из вежливости спросил Джастин.

— «Кэнекс».

— Ральф — адвокат, — пояснила Эми. — Не так ли, дорогой?

— Теперь уже скорее нет, чем да. Проклятый Паркинсон угягивает меня в могилу. Эти университетские деятели ведут себя как засранцы. Вы приехали из-за этого?

— По большей части.

— Подавляют свободу слова, встают между врачом и пациентом. Образованным мужчинам и женщинам сейчас самое время подняться и сказать правду, вместо того чтобы разбегаться по углам и молчать в тряпочку.

— Именно так, — согласился с ним Джастин и взял у Эми бокал белого вина.

— «Карел Вита» — дудочник, Доус пляшет под его дудку. Они дают двадцать четыре миллиона долларов на строительство нового биотехнологического корпуса, обещают подкинуть еще пятьдесят. Это не семечки, даже для таких богатых компаний, как «Карел Вита». И если все будут вести себя как должно, золотой дождь не иссякнет. Как можно устоять перед таким давлением?