Таинственный челн
Этой ночью, точно жуть,
Навевал бездомный ветер,
Надрывая стоном грудь,
Я в зловещем лунном света
Тщетно силился уснуть,
Отгоняя страхи эти.
И, дурных предчувствий полн,
Побежал потом я к морю.
Там пустой качался челн,
Челн таинственный, в котором
Под сонливый выплеск волн
Кто-то спал, сморен измором.
Тут, на час или на два,
Или год то длилось целый? —
Чувства, мысли, голова —
Все куда-то отлетело,
И узрел, живой едва,
Бездну я — на самом деле!
Утром крики, вновь и вновь,
Челн чернеет там же шатко…
Что случилось? Что за кровь?
Что за странная загадка?
Нет же, нет же! Мы без слов
Спали оба — ах! так сладко!
Объяснение в любви
(при котором, однако, поэт упал в яму-)
О, чудо! Он летит?
Все выше, выше — и без взмаха крыл?
Куда же он парит?
Полет его каких исполнен сил?
Как вечность и звезда,
Он в высях обитает, жизни чужд.
И зависть навсегда
Взлетает вслед за ним, не зная нужд.
О, птица, альбатрос!
Твой горний образ зов мой и судьба.
Во мне так много слез
И столько слов — да, я люблю тебя!
Песня феокритовского козапаса
Лежу я, кишки свело, —
Клопы меня съели.
А там еще шум и светло!
Одно веселье…
Она хотела прийти,
Жду, как собака, —
Уж солнцу пора взойти,
И нет ни знака.
А ведь обещала одним
Взглядом, без позы?
Или она за любым
Бежит, как козы?
Ах, как я ревнив и зол
К ее нарядам!
Неужто любой козел
Берет у нее что надо?
Кипит многословный яд
В любовном растворе.
Так душной ночью блестят
В саду мухоморы.
Любовь меня валит с ног,
Как дьяволица, —
В горло не лезет кусок,
Прощай, луковица!
Уж месяц уплыл за моря,
И звезды угрюмы,
Сереет заря, — и я
Охотно бы умер.
“Этим душам ненадежным”
Этим душам ненадежным
Лютый я укор.
Все их почести мне тошны,
Их хвала — один сплошной позор.
И за то, что непонятен
Им мой ряд и лад,
Виден в их приветном взгляде
Трупно-сладкий, безнадежный яд.
Лучше выбраньтесь со страстью
И катитесь прочь!
Вашей порчи и напасти
Мне вовек, вовек не превозмочь.
Дурак в отчаянье
Ах! Все написанное мной
Дурацким сердцем и рукой
Достойно ли запоминанья?..
Вы говорите: “Все старанья
Достойны только вытиранья,
Когда старается дурной!”
Ну, что ж! Я губкой и метлой
Так преуспею в подметанье,
Как критик и как водяной.
Но погляжу я стороной
На вас, о, мудрецы и врали,
Что мудростью все обоср…
Rimus remedium
Или: Как утешаются больные поэты
Из уст твоих
О, ведьма-время, лишь слюна
Течет часами, и от них
Душа отчаянья полна:
Я, глотку Вечности браня,
Бессильно стих.
Мир — это медь:
Нагретый бык — он глух на крик.
Мне прямо в кости пишет смерть
Ножом и вмиг:
“Мир — это твердь,
В нем сердца нет, мир — это бык!”
Пролей все маки,
Лей, лихорадка! Яд не в мозг!
Я от тебя насквозь промозг.
Ты хочешь денег? Хочешь драки?
Ха! Девка, ты достойна розг
И брани всякой!
Нет! Нет! Вернись!
Там дождь, там слякотно и гадко.
Я окружу тебя достатком.
Возьми! Тут золото! Не злись! —
Мы навсегда с тобой сошлись,
О, лихорадка!
Нет больше мочи!
Дверь настежь, гаснут фонари:
Ко мне гурьбой все беды ночи!
Кто нынче слаб по части рифм,
Держу пари,
На риф наскочит!
“На счастье мне!”
Я снова вижу голубей Сан-Марко:
Притихла площадь, полдень спит на ней.
И праздным взмахом в мир иссиня-яркий
Пускаю песни я, как голубей, —
Они в моей ли власти?
О, сколько рифм в их перьях, как подарки,
На счастье мне! на счастье!
На небе, точно вышитом из шелку,
Застыла башня, небо заслоня!
Люблю ее, ревную втихомолку…
Я б душу выпил из нее до дна,
Как светлое причастье,
Неся ее в себе и без умолку!
На счастье мне! на счастье!
Каким же, башня, львом твой профиль узкий
Вознесся, замирая на бегу!
Ты площадь заглушаешь. По-французски
Была бы ты ее accent aigu?
И все твои напасти
Звучат уже во мне нажимом хрустким…
На счастье мне! на счастье!
Прочь, музыка! Пусть тени станут гуще
И вырастут в коричневый покой!
Ты ранний гость, покуда не опущен
На золото убранств покров ночной,
Покуда день у власти.
Но грядет ночь предвестием зовущим
На счастье мне! на счастье!
