– Не боишься говорить об этом? – спросил Ингуш после долгого молчания. Он, уперев взгляд вниз, смотрел на тумбочку.

– Выбора не оставили, – ответил я. – Лучше ты узнаешь это от меня, чем от других.

– Не мог отказаться?

– Не мог. Он пригрозил, что возбудит дело о моей шпионской деятельности в колонии и о том, что я склонял Сытника предать Родину. Пришлось согласиться.

– Понимаю, – Ингуш потер подбородок. – Санитар та еще сволочь. Что хочешь подпишет. И как собираешься жить дальше?

– Просто. Буду работать в лазарете и клубе. Пусть со мной прекратят общение, отвернутся. Я псих, и ни к кому лезть не буду. Буду говорить Куму только то, что нужно. Он скоро поймет, что я как агент – пустое место.

– Не все так просто, Фокусник, – Ингуш задумчиво посмотрел на меня и улыбнулся. – Нам нужно спрятать общак. Мы постоянно перепрятываем его и можем попасться. Стукачей много развелось.

– Давай я возьму его на себя, – предложил я. – У меня его не найдут.

Ингуш внимательно посмотрел на меня, а потом кивнул:

– Хорошо. Я хотел тебя об этом попросить. Ночью тебе его передаст Боцман. Куму скажешь, что у Воблы есть водяра и он прячет ее в электрощитках. Туда никто не лазит, потому что там высокое напряжение. Ключи от шкафа у него.

– А как я объясню ему, откуда узнал о водке?

– Сам придумай, я тебе наводку дал, думай, – ответил Ингуш. – На меня не вали. – Он окинул меня взглядом. – Вижу, понял. Теперь иди, я сообщу всем, чтобы тебя не трогали и оставили в покое. И вот еще что. Зачем ты говорил дневальному о том, что он стукач? – спросил он, когда я поднялся с кровати.

– Просто проверил, и оказалось – прав, стучит он.

– Уверен? – спросил Ингуш.

– Уверен, – ответил я.

Мне про дневального сказала Шиза. Но про нее я не стал говорить, ответил:

– Интуиция, понимаешь? – пояснил я и ушел к своему месту.

С этого момента у меня началась новая жизнь. Меня не трогали другие заключенные и словно чумного обходили стороной. Я работал в лазарете так же усердно, как уборщиком в швейном цеху. Убирал помещения, мыл полы, стелил кровати, кипятил шприцы, заполнял журнал посещения больных, вскоре стал оказывать первую медицинскую помощь.

Той ночью, когда меня за собой позвал Боцман, он отвел меня в туалет и там передал двадцать пять тысяч рублей общака. Это были деньги со всей зоны. Мало, но хоть что-то. Деньги приходили с воли, их проносили вольнонаемные, за что получали свой процент.

Но жизнь не приносит одни приятные новости. Появился опер, что курировал медчасть. Высокий, статный, с длинными, как бакенбарды, висками и небольшим выпирающим брюшком. Он сразу же вызвал меня к себе.

Я явился в оперчасть, доложил по форме и, смотря вниз, стал ждать.

– Осужденный Глухов, – листая мое дело, произнес опер. – Изменник Родины. Санитар. Совершил попытку суицида. Из швейного цеха был переведен для работы в медчасть. С чего это к тебе такая милость, Глухов?

– Я подписал согласие на сотрудничество, гражданин начальник, – ответил я, не поднимая глаз.

– И что? – усмехнулся опер. – Многие стараются быть полезными, а ты за десять дней не принес ни одной весточки. Зачем тебя держать в медчасти? Непорядок, Глухов. Давай говорить по существу, раз в неделю ты должен давать мне полный расклад по первому отряду и по медчасти. Обрати внимание на сестричек и прачек, они проносят запрещенные предметы. Сигареты, водку. Я хочу знать, что и когда, понял?

– Понял, гражданин начальник.

– Вот и хорошо, иди и работай.

Я ушел. И не собирался добывать для него информацию, но не учел его характер.

Через десять дней он вызвал меня по телефону, позвонив в медчасть. Указал на стул у стола и приказал:

– Вот лист, пиши, что узнал по первому отряду и по медчасти.

Я сел и написал пространное сочинение на тему, как прожил десять дней, кого видел, кто со мной отказался общаться, и свои выводы, что ничего противозаконного не нашел.

Опер прочитал мое сочинение, покивал, читая, и положил в папку.

– Я понял тебя, Глухов, – совершенно спокойно произнес он, – ты сотрудничать не хочешь. Ну что же, это твой выбор, иди. – Он убрал папку, а я встал, вышел из кабинета и направился к медчасти.

Светлана поручила мне и Сытнику сделать ревизию аптеки, и я со старанием пересчитывал лекарства, медицинские препараты и приборы, все тщательно записывал в ведомость. Через пару часов в медчасти появился опер с двумя прапорщиками, я уже закончил ревизию и передал листы начмеду.

– Светлана АлексеевнаАлексеевна, – поздоровался он и заулыбался. – Рад вас видеть, все хорошеете.

Светлана покраснела от комплимента и отшутилась:

– Ну что вы, Андрей Сергеевич. Куда мне в мои-то годы.

– Ну-ну, не прибедняйтесь, вы еще о-го-го, – он подмигнул ей, затем посмотрел на меня. – Санитар, покиньте помещение, нам надо поговорить с начальником медчасти.

Я вышел и прикрыл дверь. Я не стал стоять у дверей и подслушивать, это могла делать Шиза-дочка, и она, навострив свои ушки, используя дверь как вибропередатчик, стала передавать мне содержимое разговора.

– Светлана АлексеевнаАлексеевна, я пришел поговорить с вами по поводу вашего нового санитара Глухова. Вам не кажется странным, что этот изменник родины слишком вольготно устроился? Все пашут как волы на производстве, а он лекарства пересчитывает, ест больничную пайку и доволен жизнью. Так мы никогда не перевоспитаем заключенных.

– Глухов – старательный работник, он выполняет работу лучше Сытника, и у меня к нему претензий нет, – спокойно ответила Светлана. – Вы должны были ознакомиться с делом и понять, почему он оказался в медчасти.

– Я читал дело, изучил материалы о суициде. И что? – спросил опер.

– А то, Андрей Сергеевич, что на него покушались во время вашего отпуска, и то, что он никого не выдал. Если бы выдал, то вашего начальника уволили бы или того хуже.

– А что может быть хуже? – удивленно спросил Сергеев.

– Сами подумайте, – ответила Светлана. – Еще раз вам говорю, что у меня претензий к этому осужденному нет. – Установилось недолгое молчание.

– И все же странно, – озвучил свои мысли опер, – изменник родины отбывает наказание в щадящих условиях, тогда как другие, осужденные за гораздо менее тяжкие преступления, трудятся на тяжелых работах, искупая свою вину добросовестным трудом.

– Смею заметить вам, Андрей Сергеевич, что я медработник, а не воспитатель, и Глухова, кроме того, привлекают к культработе как участника самодеятельности.

– Да, я знаю, – ответил опер. – Я думаю, вам надо отказаться от Глухова как санитара.

– Это не я решаю, товарищ старший лейтенант, – ответила Светлана более резко, чем обычно. Я понял, что у нее заканчивается терпение.

– Но если я выйду с ходатайством, вы напишете отказ, поддержите меня?

– Нет, он хороший работник, и я не знаю, как будут трудиться другие заключенные.

– Ладно, не смею настаивать, Светлана АлексеевнаАлексеевна, я понял вашу позицию. Сейчас проведу плановую проверку медчасти, как того требуют мои обязанности, попрошу вас меня сопровождать. – Оба вышли из кабинета начальника медицинской части. Я в это время мыл полы в коридоре. – У Глухова есть свой шкафчик? – спросил опер.

– Есть, как у всех, – ответила Светлана.

– Пойдемте, проверим личные вещи осужденных. Глухов, за мной, – приказал старлей, и я, оставив швабру и вытерев руки о тряпку, пошел за ним. А позади нас шли два прапора.

Старлей проверил четыре шкафчика и подошел к моему. Открыл, и мы увидели что-то, завернутое в газету.

– Что это? – спросил он у меня.

– Не знаю, – ответил я, – я это туда не клал.

Сергеев протянул руку, вытащил сверток и развернул газету. Там находились лекарства, которые я даже не успел разглядеть.

– Откуда у вас лекарства? – строго спросил он меня.

– Не знаю, я их туда не клал.

– Вы проводили ревизию в аптеке?

– Я и осужденный Сытник…

– Вот, Светлана АлексеевнаАлексеевна, он вор. Кроме того, что Глухов изменник родины, он еще и вор.