– Если только все уже не кончилось, – предположила она. – И американец признал свое поражение.

Перони это не вдохновило.

– Может, и так. В глубине души я на это надеюсь. Вот только не могу удержаться от мысли, что в этом деле мы никогда не дойдем до конца. Никогда не узнаем, почему бедная Барбара замочила профессора и затем, преследуя тебя, свалилась в эту большую дыру.

Этот рефрен уже начал ей надоедать.

– Бедная Барбара... Почему это она бедная?

Вопрос его удивил.

– Потому что она умерла. И потом, что бы ни случилось, что бы она ни пыталась с тобой сделать, дело-то не в ней. Дело в чем-то другом, имеющем над ней власть. Ты разве этого не понимаешь?

Тереза понимала, но не хотела об этом думать. Временами она находилась на грани срыва. В воздухе носилось безумие.

– А как насчет бедной Сюзи Джулиус?

Он пожал плечами и поник.

– Вчера вечером мы считали, что напали на след. Как раз перед взрывом. Ник отправился туда разбираться. – Перони замялся, не желая продолжать.

– Ну и?.. – поторопила она.

– С тех пор о нем ничего не слышно. Его телефон молчит. На улице его никто не видел. Домой он не возвращался.

Как и всегда, когда она слышала дурные вести, перед глазами появился образ того, о ком заходила речь. За последний год Тереза Лупо, возможно, сама того не желая, очень сблизилась с Костой. Он обладал качествами, которые не так уж часто встречаются в полицейском участке: упорство, сострадание и обостренное чувство справедливости. Ника не поразил вирус цинизма, что еще больше выделяло его из толпы.

– Боже мой! Что же могло случиться?

– Не имею понятия, – честно признался Перони. – Но этот парень мне нравится, Тереза. Он будет возить меня, когда я вернусь на прежнюю работу. Никто не лишит меня этой привилегии.

Он повел своими большими плечами, и Тереза поняла еще одну его особенность. Перони не из тех, кто легко сдается.

– Ты должен был раньше сказать мне о Нике.

– Не хотел тебя беспокоить.

– Так что же ты от меня хочешь? – снова спросила она.

– Послушай, я не пытаюсь учить тебя, как нужно работать. Это даже не просьба от Фальконе. Честно говоря, мы сейчас хватаемся за соломинку. Просто сейчас нам всем недостает ресурсов и приходится думать о приоритетах. Ты хороший патологоанатом, знаешь правила и их придерживаешься – в основном...

Допив кофе, она посмотрела ему прямо в глаза:

– Хватит гнать туфту.

– Ладно, ладно. Просто мне кажется, что у тебя есть нечто такое, что может нам помочь. Причем не обязательно очевидное и не обязательно недавнее. Я знаю, тебе приходится заниматься всеми этими несчастными ублюдками. Просто надеюсь, что ты не станешь сосредоточиваться на самом легком. Я имею в виду Тони Мартелли и этого бухгалтера. Тех людей, что были возле дома Нери. Ведь мы знаем, как они умерли. Конечно, нам нужна экспертиза, но я не думаю, что эти трупы дадут нам ответ на главные вопросы. Тогда как...

Он замолк, надеясь, что она сама продолжит.

– Тогда как... – повторила она.

– О Господи! Неужели я это сказал? Ты была совершенно права. Что бы ни спровоцировало все это дерьмо, оно связано с той девочкой, которую мы выкопали из торфа. Если бы мы смогли установить, что с ней случилось и где, тогда, быть может, получили более ясное представление о происходящем.

– Когда вымоешь руки, сделай мне еще кофе. – Тереза смерила взглядом тощего бармена, игравшего со своей косичкой. Юнец пулей вылетел на кухню, затем вернулся и принялся торопливо орудовать с кофейной машиной.

Перони посмотрел на нее с восхищением.

– Какая ты прямая, Тереза! Мне нравится это в женщинах.

– Этот Мики Нери – который убил отца Барбары Мартелли. Старшая Джулиус узнала в нем типа, крутившегося возле ее дочери.

– Ну и что?

– И если я правильно запомнила, тот же самый Мики Нери был знаком с Элеанор Джеймисон. Я видела записи. В них говорится, что Элеанор и Уоллис провели отпуск на Сицилии с Нери примерно за шесть недель до того, как она умерла.

– Спору нет.

– Это точно. – Она с наслаждением пригубила горячий кофе.

– Ты не перебарщиваешь? – спросил он. – Кофе может вызвать кошмары.

– Для этого мне не нужен кофе. А тебе?

Перони взглянул на часы.

– Ну и?..

– Вчера мы этого не касались, – сказала она. – Ну может, почти не касались. Большую часть ночи я потратила на вскрытие Элеанор Джеймисон. Я пыталась с вами связаться – примерно в половине третьего. Но вы были слишком заняты.

Он в волнении открыл рот. Тереза не торопясь допила свой кофе, указательным пальцем подобрала гущу и слизнула, простонав от наслаждения.

– Ну пожалуйста... – взмолился Перони.

– Я ошиблась дважды. Она не была девственницей, которую приносят в жертву. То есть, может, она и была жертвой, но отнюдь не девственницей. Второй раз я ошиблась, когда сказала, что в теле, пролежавшем пятнадцать лет в кислой среде, не найти никакого ДНК. Есть одно обстоятельство, которое это позволяет. – Она посмотрела на Перони. – Хочешь угадать?

– Нет!

– Если там есть плод. Пусть даже маленький. Элеанор Джеймисон была беременна. Срок примерно шесть недель. Вероятно, она об этом уже догадалась и задумалась, не рассказать ли отцу.

В глазах Перони загорелась надежда:

– Господи, да ты просто молодец!

– Я же сказала – кончай гнать туфту. Суть дела в том, что шестинедельная беременность у нее появилась после знакомства с Мики Нери, который недавно крутился вокруг ее копии – исчезнувшей шестнадцатилетней девочки.

Дальнейшее произошло так внезапно, что она даже не успела отреагировать. Шагнув вперед, Джанни Перони обеими руками охватил ее лицо и быстро поцеловал в губы. Тереза остолбенела. Бармен с косичкой смотрел на них, не отрываясь.

– Больше так не делай, – прошептала она. И добавила: – Сначала спроси разрешения.

– Что еще?

– А ничего. Пока лаборатория не выдаст результаты по ДНК, – улыбнулась она. – Мики Нери у нас уже на учете. Два года назад его обвиняли в изнасиловании, но дело почему-то не дошло до суда. Сейчас все это, возможно, уже лежит у меня на столе.

– Хвала Иисусу! – просиял Джанни Перони.

– Даже не думай снова меня целовать, – предупредила она. – Еще слишком рано. Иди и найди мне Ника, ясно?

– Ага, – кивнул он. – Можешь не сомневаться.

Остановившись, он взглянул на дорогу. Улицу, направляясь к полицейскому участку, переходил высокий человек. Это был Верджил Уоллис. Полы кожаного пальто хлопали его по голеням.

– Два чуда сразу, – пробормотал Перони. – Наверное, все-таки Бог есть.

Ник Коста очнулся на большой старинной двуспальной кровати, в холодном и пыльном помещении. Воняло сыростью. Единственная лампочка отбрасывала на пол круг золотистого света. Голова болела. Осторожно ощупав шишку на затылке, Коста сел, свесив ноги с кровати и пытаясь понять, что происходит. Его пиджак валялся на полу. Коста его поднял. Мобильный телефон все еще лежал в кармане, но проку от него не было – слишком глубока каменная толща. Пистолет исчез. Стояла полная тишина.

Он встал, на минуту замер, выждав, пока утихнет боль в затылке, и обошел комнату. Это помещение вполне мог использовать Рандольф Кирк – как в профессиональных целях, так и для своего личного удовольствия. На стенах виднелись росписи – старые, грубые, за многие столетия ни разу не подвергавшиеся реставрации. Коста смотрел на образы, которые, как и в Остии, составляли непрерывный сюжет. Это была все та же тема, виденная им в подземелье на побережье, – церемония инициации. Молодую девушку, скорее удивленную, чем испуганную, проводили сквозь толпу гуляк, большая часть которых представала в нечеловеческом образе.

Обходя комнату, Коста обнаружил, что эти росписи несколько отличаются от первых. Здесь изнасилование больше походило на совращение. Девушка казалась пассивной, даже согласной, с ясным, проницательным взглядом, по ее лицу скользила тень удовольствия. Было здесь изображено и ее совокупление с богом – она застыла в его мощных руках, глаза закрыты, губы приоткрыты в экстазе, – но на сей раз это не было концом саги. Данная сцена располагалась в середине фриза, и за ней следовала некая разнузданная оргия, в которой девушка участвовала вполне добровольно, с бесстрастной отстраненностью наблюдая драки и совокупления, спортивные схватки и кровавые акты насилия. В последней сцене она снова становилась центральной фигурой – стояла перед съежившимся от страха богом, который теперь был привязан к столбу. Кроме веревок, его держали за руки две прислужницы. Девушка целилась ножом в его правый глаз, косички на голове были пропитаны кровью. Изо рта вырывался молчаливый крик. Девушка смеялась безумным смехом, и Коста сразу вспомнил о Рандольфе Кирке, убитом в своем грязном кабинете точно такой же менадой, охваченной жаждой мести за какое-то неизвестное, необъяснимое преступление. Каким таинственным образом бог утратил свое могущество? Может, она теперь стала важнее его? Или же это последний акт некой необъяснимой драмы, в которой каждый участник, мужчина или женщина, человек или мифический персонаж, доходит в своем неистовстве до крайних пределов воображения?