– Пойми: вернувшийся из Прорвы – редкость. А всякая редкость ценна. А на всякую ценность сыскиваются охотники – чем ценнее, тем больше. Некоторые вельможные священства шибко досадуют на тебя. Говорят, что ты угроза порядку вещей, что у разных умников пошатнется страх перед отлучением – какой может быть страх, ежели из Прорвы возвращаются? Немало господ иерархов перевели бы дух, когда бы ты тихонько да незаметно вознесся к Лазурным Розариям… Думаешь, пьяненькие переселенцы случайно забрели в вашу таверну? Как бы не так… Поздно я узнал про душегубскую затею, а все же узнал – мир-то не без душевных людей… И пришлось поручить господину Тантарру завести знакомство с надзирателем вашего квартала – чтобы впредь оберечь тебя от злоумышлений. Я ведь в тебе тоже немалый интерес имею…

– Вот пришибло бы меня шакалье в ту, первую, ночь, и поиссяк бы интерес почтеннейшего господина, – буркнул Нор, мрачно уставясь в пол.

Почтенный господин долго не отвечал на этот упрек; он медленно гладил клавиши, словно пытаясь согреть ладони о полированную кость. Когда же старец в конце концов заговорил, голос его изумил Нора своей неожиданной мягкостью.

– Ты, маленький, – человек, хоть и глупый по молодости. Я тоже человек. Не досадуй, пойми: не вправе один человек навязывать другому собственную волю вместо судьбы. Одно дело – противодействовать преступным козням могучих властителей, но вздумай я оберегать тебя от обыденных в этом мире слепых случайностей, так ты же первый станешь на меня злобствовать (и, кстати сказать, будешь прав). Понял ли? Нет? Не беда, со временем сам все уразумеешь. Только думать не забывай – сие занятие покуда никому не вредило. И вот еще что запомни: если позволишь украсть у себя гордость преодоления (неважно, кому позволишь – мне, подружке своей, себе самому), то останется от тебя калечный человечишко, не способный ни к чему, кроме жалоб.

Нор действительно не вполне понял стариковские речи. В них мерещилось что-то очень правильное, но ведь давно сказано: «Чрезмерная правильность – тварь из породы ошибок». Вслух парень, естественно, ничего подобного не сказал. Он вообще ничего не сказал – сидел, уставясь в затылок разглагольствующему старику, поскольку тот вдруг принялся говорить о вещах на редкость занятных.

– Ты вот жизнь свою полагаешь оконченной. Не рано ли? Партикулярные тебе впредь досады не причинят: я нынче же переговорю с префектом, он мне поверит. Орденские, меня опасаясь, не посмеют решиться на сугубые пакости, а от несугубых ты и единолично отобьешься. Что еще? Подружка? Поверь старику – даже с нею может выйти по-разному. Она покуда никого не любит и не любила – ни тебя, ни приятеля твоего. Молчи да слушай! – прикрикнул он, видя, что Нор готовится возражать. – Как-никак я почти всемеро старше тебя и во сто крат умнее! А девочка Рюни по неискушенности путает с любовью то дружбу, то жалость. Вот и выходит – рано ты похоронные фонарики вывесил…

Старец суетливо пробежался по залу. Ошалелый Нор не сводил с него широко распахнутых глаз. Ай да щеголь! Ай да благодетель! Ведь каким боком все вывернул – действительно, будто и не случилось ничего страшного… Вот бы поверить! А еще бы лучше понять, чего ради затеял этот недоступный пониманию человек подобную беседу.

Благодетель между тем решил продолжать:

– Нечего, маленький, выпучивать глаза этаким отчаянным манером. Чем таращиться, лучше задай работу своим мозгам да пойми наконец: прав-то я! А еще того лучше – спой-ка мне, старому, то, чем потчевал вчерашних гостей своего хозяина.

Парень поперхнулся от неожиданности, промямлил что-то о скрипке, которой здесь нет. Старец только рукой махнул:

– Эка беда! Вон тебе клавикорд, да какой! А коли не хочешь – давай без музыки, и то ладно.

Отвертеться не удалось, пришлось петь. Престарелый щеголь со второй строфы начал тихонько подбирать мотив, касаясь клавиш с такой настороженной аккуратностью, словно боялся укусов. И Нор мимоходом отметил, что похожий на дворец инструмент стоит здесь не только красоты ради.

Когда песня закончилась, старец долго молчал. Он словно как-то усох, подряхлел и явно прятал от Нора лицо. Парень уже начал придумывать всякие способы прервать затянувшееся молчание, но ничего приемлемого выдумать не успел. Хозяин с заметным трудом снова превратил себя в бодрячка, вот только голос не захотел подчиняться его усилиям.

– Ты что же, написал это за пару дней?

– Нет, это старое. Это когда родители… Сейчас просто уж очень впору пришлось. А написать так быстро я бы не смог: я плохо пишу. Читаю хорошо, а писать почти совсем не умею. Это ведь как с людьми: в лицо узнавать легко, а попробуй-ка, нарисуй по памяти даже лучшего друга!

Старец почему-то захохотал. Нор подозрительно прищурился – не над песней ли? Нет, вроде бы что-то другое развеселило. Ладно уж, пускай себе радуется. Дитя престарелое…

А хозяин-благодетель, все еще посмеиваясь и утирая слезы с раскрасневшихся щек, внезапно сказал:

– Душевная песня. – Он окинул Нора стремительным хватким взглядом, всплеснул сухонькими ладошками. – Ишь ты, сызнова не жалует доверием старика! Ну, погоди же!

Парень видел, как шустро заметались по клавишам бледные пальцы, как набухла ветвистыми жилами узенькая полоска, проглядывающая между ослепительным жабо и напудренным затылком пушистого парика… А дрожащий, срывающийся от напряжения стариковский фальцет почему-то не показался жалким, не утонул в могучем рокоте гигантского клавикорда.

Пение оборвалось так же внезапно, как и затеялось.

– Забавно, правда? – В голосе нелепого старика Нору примерещились слезы. – Почему-то продолжаем величать времена года муссонами да пассатами, которых не было со дня Мировой катастрофы… Поем песни про Норд – ветер с Великих Северных Льдов, которому неоткуда дуть уже сто два года… Забавно… – Он вздохнул с надрывом, провел ладонью по клавиатуре. – Так не скажешь ли, маленький, чью песню я сыграл?

Нор пожал плечами:

– Скажу. Да не только я – любой скажет. Это Рарр, из его «Аллегорий».

– Вот тебе Рарр! – Изысканный щеголь вдруг позволил себе жест, способный вогнать в краску даже видавших виды барышень из нескучных квартир. – Кабы я осмелился рисковать честью своих имен, то этот осел так бы и помер никому не ведомым базарным торговцем!

Нор поначалу даже не понял, на что намекает раздраженный старик. Возможно, он хочет сказать, что покровительствовал великому песнетворцу?.. И только через несколько мгновений до парня дошел истинный смысл услышанного. Смилуйтесь, Всемогущие, да что же это за имена носит здешний хозяин, если их можно запятнать рарровской славой?

– Ну, чего притих? Ты уж не молчи, скажи что-нибудь. Небось думаешь: врет старый или из ума выпал. Так?

Нор отчаянно замотал головой. Он действительно не догадался усомниться в словах щеголеватого старца. Парень чувствовал: сказанное слишком похоже на вранье или бред, чтобы и вправду оказаться враньем или бредом.

– И на том благодарствую… – Старик снова потух, сгорбился. – А твоя песня и вправду неплоха. Спой ты, маленький, ее на поминках – на руках бы домой унесли… Люди ведь не дубье, понимают… А вот ты, похоже, не имеешь никакого понятия о песенном мастерстве. Сочинять – это еще не все. Надо уметь преподносить сочиненное. Ежели гостям, пришедшим повеселиться, начинают мытарить душу, то как же тут не приключиться досаде?!