Пожалуй, во всем древнем мире трудно было бы отыскать человека, в большей мере наделенного воображением и силой ума, чем живший примерно в те же времена, что и Демокрит, греческий философ Аристотель.

Он и попытался объяснить главное свойство огня.

Если главное свойство огня — теплота, думал Аристотель, то нельзя ли найти некие главные свойства у других элементов — у воды, у земли, у воздуха?

Если дотронуться до пламени светильника, то сразу ощутишь теплоту и сухость. Если протянуть руку к земле — земля окажется тоже суха, но холодна. Если к воде — пальцы ощутят тот же холод, но еще и влажность. А подняв руку в воздух, легко убедиться, что он обладает влажностью и теплотой — во всяком случае, в Средиземноморье, где жил Аристотель.

Итак: если главные свойства огня — это теплота и сухость, то главные свойства земли — сухость и холод, воды — влажность и холод, воздуха — влажность и теплота.

Разве не так отвечала природа на вопрос, заданный Аристотелем?

В ответе этом нетрудно было уловить диковинную особенность — одни и те же свойства оказались у самых непохожих элементов: сухость — у огня и земли, влажность — у воды и воздуха, холод — у земли и воды, теплота — у воздуха и огня.

Но что скрывалось за этим?

Раз сухость есть и у огня и у земли, значит, — решил Аристотель, — она входит в их состав точно так же, как влажность входит в состав воды и воздуха, холод — в состав земли и воды, тепло — в состав воздуха и огня. То есть земля, вода, огонь и воздух вовсе не простые, первоначальные основы всех вещей, а сложные, вторичные. Они сами образованы из тепла, холода, сухости и влажности, которые и есть четыре первоначальных элемента. Из них и состоит весь мир.

Получалось очень просто и красиво. В этом Аристотель убедился окончательно, когда попытался изобразить элементы в виде чертежа. Он начертил квадрат, на одной вершине которого надписал «огонь», на второй «вода», на третьей «воздух», на четвертой «земля». А внутри этого квадрата начертил еще один квадрат, вершины которого касались середины сторон большого квадрата. И над вершинами малого квадрата надписал другие четыре слова: «тепло», «холод», «сухость», «влажность». И теперь стало ясно видно: две внутренние вершины попарно обусловливают одну наружную.

Рисунок был так выразителен, что не увидеть в нем чертеж, по которому небожители конструировали природу вещей, было очень трудно!

Вспомните: «тело человече от четырь состав создано, имать бо от огня теплоту, от въздуха же студеньство…»

Не было ни одной алхимической рукописи, в которой не повторялся бы этот чертежик великого грека.

Нарисованную им картину мира признавали правильной не только в древние времена, но и в средние века, вплоть до XV и XVI веков уже нашей, новой эры все европейские народы.

Воспаленными от бессонницы и едких испарений глазами всматривались алхимики в магический квадрат, стараясь угадать, в какой пропорции следует смешать элементы, чтобы получить именно то, что им было нужно. Но на этот счет магический квадрат хранил молчание.

Правда, в сочинениях Аристотеля можно было найти упоминание о том, что кроме четырех первоэлементов, в состав каждой вещи входит еще и какая-то квинта эссенция — пятая сущность. По-видимому, без добавки этой сущности сами по себе четыре элемента еще не могли составить никакого тела. И поэтому именно ее и следовало отыскать в первую очередь.

В сочинениях разных алхимиков эту таинственную пятую сущность называли по-разному: квинтэссенция, красный эликсир, эликсир жизни, камень мудрецов… Но чаще всего ее называли философским камнем.

Поиски философского камня продолжались еще и тогда, когда Шекспир писал «Гамлета», Магеллан плыл по Тихому океану, Галилей направлял на небо телескоп…

Но конечно, не из-за философского камня повторялся магический квадрат в книгах самых ученых людей на протяжении тысячелетий. Просто опыт тех времен соответствовал этому квадрату. Изгоняли из рассола влажность, получали соленую «землю». Добавляли влажность в соль, получали снова «воду». А при добавлении к влажности тепла получали пар — «воздух».

И еще — Аристотель понял: надо сосредоточить внимание на одинаковых свойствах различных тел, чтобы разобраться в хаосе окружающих вас вещей и явлений. А свойства — это то, что воздействует на наши ощущения, то, что мы можем увидеть, услышать, ощутить.

Разумеется, в течение двух тысяч лет после Аристотеля люди занимались не только тем, что разглядывали магический квадрат и думали о природе вещей. Они пахали землю, пасли стада, строили жилища… И к сожалению, отнимали друг у друга пашни, стада, жилища и все прочие плоды труда, для всего этого требовались лопаты, топоры, мочи, копья. И надо было научиться выплавлять и обрабатывать металлы, изготовлять стекло и фарфор, находить лекарства. И делая все это, человек постепенно разбирался в окружающем. И здесь надежным маяком ему служил завет Аристотеля: искать одинаковое в разном.

Следующий после Аристотеля шаг в познании природы вещей сделал замечательный арабский ученый, живший в VIII веке, — Джабир ибн-Хайян, именуемый в сочинениях европейских алхимиков Гебером.

Джабир ибн-Хайян обратил внимание на несколько веществ, которые были известны довольно давно, и во всяком случае упоминались уже в знаменитом труде римлянина Плиния Старшего, погибшего в 79 году н. э. при извержении Везувия. Труд Плиния назывался «Естественная история». А вещества именовались так: одно — аурум, другое — аргентум, третье — купрум, четвертое — феррум, пятое — плюмбум пигрум, шестое — плюмбум альбум, седьмое — гидраргирум. Из аурума делали драгоценные украшения и монеты. Из аргентума — то же самое, только подешевле. Из сплава купрума с плюмбумом альбум получали твердую красивую бронзу. Из феррума ковали оружие. Плюмбум нигрум шел на изготовление печатей и кровель в богатых домах. Гидраргирум — аргентовая вода — употреблялся для растворения остальных шести веществ.

У всех семи — совершенно разных по цвету, твердости, постоянству, то есть способности оставаться неизменным в течение долгого времени, и по множеству других свойств, — было три одинаковых свойства.

Первое — это особого рода блеск. Если отполировать лист из аурума или плюмбума альбум, то в нем можно было увидеть свое лицо.

Второе — пластичность. Если положить слиток из купрума или из феррума на наковальню и ударять по нему молотом, то они, не разрываясь, расплющивались. Из них можно было отковать нож или лемех.

Третье свойство было таким: если эти вещества попадали в огонь, то сначала они превращались в жидкость, а потом постепенно теряли свой блеск, теряли способность коваться и становились похожими на землю.

Именно это третье свойство не давало Джабир ибн-Хайяну покоя: с помощью магического квадрата объяснить его не удавалось никак.

В самом деле: к земле, состоящей, как известно, из сухости и холода, добавляли огонь, состоящий из той же сухости я тепла, — и получали… воду, которая должна состоять из холода и влажности. Немыслимо!

А потом к этой воде добавляли еще огня — и вместо того, чтобы превратиться в воздух, она превращалась в землю. Еще немыслимей!

Что все это могло означать?

Если при встрече с огнем купрум теряет блеск и ковкость, то не значит ли это, что блеск и ковкость представляют собой одну в притом важнейшую составную часть купрума? А другая его составная часть должна была в этом случае поддаваться действию огня.

Так должен был рассуждать Джабир ибн-Хайян, пытаясь, как это делали и до него, объяснить неизвестное через известное.

Фалес из приморского города Милета, как вы помните, «сконструировал» все вещи из воды. Эмпедокл взял еще воздух, землю и огонь. А Джабир ибн-Хайян стал искать такую вещь, которая превосходила все прочие блеском и плавкостью. И решил, что это аргентовая вода. Обладая прекрасным металлическим блеском, она не нуждалась в плавлении, потому что и так была жидкой.