— Поскольку папы в данный момент здесь нет и поскольку я женщина двадцати девяти лет, вдова, мать и виконтесса Лэнгли, мнение отца по поводу слов, какие я выбираю, вообще ничего не значит!

Лиззи сказала неправду. Мнением своего отца, герцога Роксборо, она дорожила независимо от своего возраста и положения. Она любила своих родителей. Ни мама, ни отец не считали ее глупенькой только потому, что она хорошенькая и любит развлечения, но ее покойный муж скорее всего придерживался такого мнения.

Она сняла перчатки и бросила их на кресло, потом развязала ленты шляпы.

— Подозреваю, если бы отец знал, что вызвало такие мои слова, он нашел бы выражения покрепче. — Лиззи помолчала и сняла шляпу. — Или он знает об этом?

— Не имеет ни малейшего представления, насколько мне известно. — Джонатон решительно замотал головой. — Чарлз не хотел ни с кем советоваться по поводу своих действий, но я, поверь, выразил твердый протест.

— Очевидно, недостаточно твердый. —Лиззи швырнула шляпу в том же направлении, что и перчатки. — Кто еще об этом знает?

— Весьма немногие, — как можно убедительнее и оживленнее произнес Джонатон, словно известность того факта, что покойный муж Лиззи не доверил ей самой распорядиться своей судьбой, малому количеству людей могла сделать сам факт более приятным. — Сам я считаю, что это дело касалось только тебя и Чарлза, а более никого.

— Чрезвычайно тебе признательна за такое суждение.

Она сняла плащ и повесила его на спинку кресла. Собираясь сюда, Лиззи была слишком взбешена, чтобы думать об одежде. Только по настоянию дворецкого и экономки она вообще надела плащ, хотя утро было сумрачным и морозным, радовал лишь свежий ветер, предвещавший наступление Рождества.

Пропустив мимо ушей ее выпад, Джонатон продолжал:

— Поверенный Чарлза знает…

— Мой поверенный, — перебила его Лиззи со злостью, про себя решив, что уволит этого человека как можно скорее. И сделает это с огромным удовольствием.

— Полагаю, Чарлз советовался с лордом Торнкрофтом, прежде чем внести это условие в свое завещание, а после его смерти я был вынужден условие принять, — говорил Джонатон с таким видом, словно находился в этот момент где угодно, только не здесь, — и написать Николасу, уведомив его об этом.

Тяжело дыша, Лиззи шагнула к нему.

— И ты не нашел нужным сообщить мне, твоей родной сестре, об акциях, которые есть не что иное, как вторжение в сферу моих наследственных интересов, а также интересов моих детей, но счел необходимым поставить в известность об условиях завещания Николаса Коллингсуорта? Человека, которого ты не видел десять лет?

— Тогда это было семь лет.

— Однако… Джонатон поднял плечи.

— Я обязан был сообщить Николасу.

Лиззи до безумия хотелось надавать ему оплеух, или наорать на него, или то и другое вместе.

— А как обстоит дело с твоими обязанностями по отношению ко мне?

— Я их выполнял. — Голос Джонатона был тверд. — Я обязан управлять твоими финансовыми делами до тех пор, пока не приду к убеждению, что ты в состоянии делать это сама. Говоря по правде, у меня имелось немало сомнений на этот счет: я не верил, что ты справишься с делами по управлению имением, наследственными делами детей, а также с инвестициями Чарлза.

Просто задушить его — слишком легкая кара. Лиззи устремила на брата смертоносный взгляд.

— Незачем винить меня в чем-то недостойном, — поспешил сказать Джонатон. — Я с самого начала говорил Чарлзу, что в его предосторожности нет нужды, потому что я в отличие от большинства окружающих не считал тебя легкомысленным и беспечным созданием.

Позволь выразить тебе за это мою вечную благодарность. — Ядовитый сарказм пропитывал каждое из этих слов. Расточаемые Джонатоном комплименты не достигали цели; он может стараться изо всех сил, но эти старания не изменят суть дела. — Тем не менее ты…

— Я не мог тебе сказать, будь оно все проклято, потому что не знал, как это сделать, Лиззи. — Джонатон запустил руку себе в волосы. — Чарлз включил этот пункт в завещание за год или около того до своей смерти, примерно в то время, когда Николас был удостоен титула. Хоть я и знаю, что они с Чарлзом в тот раз не встречались, все же подозреваю, что именно эта акция подала твоему мужу мысль, которую он потом осуществил в завещании. Возможно, я спорил с ним не так упорно, как следовало бы, но ведь я был убежден, что вы оба доживете до глубокой старости и все это утратит смысл. Но Чарлз умер, сообщать тебе о неуместном с твоей, да и с моей тоже точки зрения пункте завещания сразу после его смерти было как-то неподходяще, а потом, когда ты все более и более входила в самостоятельное управление твоими делами, это стало совершенно несущественным. Но я клянусь тебе, история эта тяжким грузом лежала на моей совести.

Лиззи недоверчиво хмыкнула.

— Да, так и было, — заверил Джонатон. — Я постепенно свыкался с этим, но мне пришлось нелегко. Чувство вины, как ты понимаешь.

Брови Лиззи приподнялись, но она промолчала.

— Вероятно, это чувство не обрело достаточно определенный характер. Возможно, из-за того, что нам не верилось в возвращение Николаса домой, а ты все более уверенно справлялась с делами, обсуждаемый сейчас мною и тобой пункт завещания стал казаться ненужной деталью. Рассказать тебе о нем — означало бы расстроить тебя понапрасну, и я просто пренебрег этим. — Джонатон поморщился и добавил: — Вернее сказать, я о нем полностью забыл.

Лиззи довольно долго молча смотрела на брата, обдумывая его слова. В сущности, гнев ее мог быть в той же мере направлен на ее покойного мужа, как и на Джонатона, который, бедняга, вынужден был принять на себя всю тяжесть ее неистового возмущения. Но с другой стороны, Джонатон не оказался бы в подобном положении, если бы не держал столь долго язык за зубами.

— Ну что ж, — со вздохом заговорила она, более или менее успокоившись, — предположим, я приму твое объяснение. Теперь, когда ты открыл мне некую толику правды, я нуждаюсь в более подробном изложении обстоятельств дела и, надеюсь, того заслуживаю. — Элизабет собрала бумаги и протянула их брату. — Честно, Джонатон, неужели ты считаешь, что частичная копия завещания моего мужа, то есть того пункта в нем, о котором я не имела представления, и твоя коротенькая записка достаточны?

— Я считал, что изложил все достаточно подробно, — пробормотал Джонатон.

— В таком случае ты ошибаешься. Сообщать о недостатке доверия ко мне со стороны моего мужа письменно, а не в личном разговоре, на мой взгляд, есть проявление трусости. А ты как думаешь?

— Господи, разумеется! — Джонатон энергично кивнул. — Это еще мягко сказано. Я никогда не считал себя трусом, но когда потребовалось сообщить тебе о последней воле твоего покойного мужа, я им стал. Смею сказать, что предпочел бы смотреть надуло пистолета, направленное на меня, а не на твою физиономию в подобной ситуации. Ты всегда обладала достаточно бурным темпераментом и была подвержена вспышкам негодования, хотя в последние годы, надо отдать тебе справедливость, стала намного сдержаннее. Я даже надеялся, что когда ты, получив мое письмо, явишься сюда, то поведешь себя существенно спокойнее и рациональнее. Очевидно, я ошибался.

— Очевидно.

— И хотя я недооценивал степень твоей ярости, я тем не менее был убежден, что твоя первая реакция окажется не слишком приятной. В этом я не ошибся.

И Джонатон продемонстрировал Лиззи свою самую очаровательную, совершенно мальчишескую улыбку, которая неизменно покоряла неискушенные женские сердца.

— Тут ты прав, — согласилась Лиззи, сама еле удерживаясь от улыбки. Скрестив руки на груди, она произнесла: — Ну, итак?

— Что ну?

— А объяснение?

— О, разумеется. Оно очень простое. На Чарлза сильно повлиял финансовый успех Николаса и возведение его в рыцарское звание. Поэтому он и решил, что лучшего человека, который бы контролировал финансовое будущее его семьи, не найдешь. Но при этом он понимал, что Николас может не вернуться в Англию на постоянное жительство, и потребовал, чтобы я вел твои дела до того времени, как Николас приедет домой, если он вообще приедет. Или мальчики достигнут совершеннолетия и получат свое наследство. Или… — Тут он сделал паузу. — Или ты снова выйдешь замуж. В том случае, если бы я и отец одобрили твой второй брак, управление состоянием Чарлза, то есть твоим состоянием, перешло бы в руки твоего нового мужа.