— Нет, все хорошо, — Менестрес улыбнулась, но до глаз дошла лишь слабая тень этой улыбки. У нее тоже были плохие воспоминания. Худшим из них была смерть ее родителей. Их убили на ее глазах, когда ей едва минуло восемнадцать. Потом Менестрес жестоко отомстила, но это не уменьшило ее боль, отголоски которой тревожили ее душу и по сей день.

Возможно, поэтому она и не решилась рассказать сейчас об этом своему возлюбленному. Из ныне живущих только Димьен знал об этой истории, да еще двое ее птенцов — близнецы Селена и Милена. А Антуан... она расскажет ему... но как-нибудь потом.

— Эй, что с тобой? — Антуан нежно провел рукой по ее щеке. — Ты будто где-то не здесь.

— Прости, я просто задумалась, — ответила Менестрес, поцелуем отметая все его остальные вопросы.

Поднявшись в спальню, они занялись куда более приятным делом, чем простые разговоры.

До рассвета оставались считанные минуты. Антуан нехотя поднялся с кровати, оставив свою возлюбленную со словами:

— Похоже, мне пора в свой гроб. Солнце вот-вот встанет, я уже чувствую его, — с этими словами он принялся искать свою одежду.

Подперев голову рукой, Менестрес любовалась, как перекатываются мышцы под его белой кожей. Наконец, она сказала:

— Если хочешь, можешь остаться здесь.

— То есть? — не понимающе уставился на нее Антуан. Одетая лишь в костюм Евы, с длинными распущенными волосами она походила на русалку или нимфу, и это не помогало здраво мыслить.

— Ведь ты давно засыпаешь лишь потому, что хочешь этого, а не потому, что солнце заставляет тебя уснуть. Даже бывает, что ты просыпаешься днем.

— Да, но я никому не говорил об этом. Как ты узнала? — он держал в руках рубашку, так и не надев ее.

— Когда ты оставался у меня, я чувствовала, если ты просыпался днем. Но в этом нет ничего плохого, так что не стоит смотреть на меня такими ошеломленным взглядом. Рано или поздно все через это проходят.

— Но что это значит?

— Это значит, что солнце отныне не может убить тебя. Да, его свет будет тебе малоприятен, как жужжание надоедливого насекомого. Первое время будет покалывать кожу, но сильных ожогов не будет, если, конечно, ты не станешь загорать.

— Значит... я могу выходить днем? — он не мог в это поверить. — Но Юлиус говорил, что это произойдет не раньше, чем через сто-двести лет.

— Обычно так и происходит. Но ты гораздо сильнее обыкновенного вампира, поэтому изменения в тебе идут быстрее. Надо сказать, такое происходит довольно редко.

— Мне говорили, — немного рассеяно проговорил Антуан. Он все еще пытался осмыслить сказанное. Ведь Менестрес была чуть ли не единственной, которая не просто сказала, что он отличается от остальных, но и объяснила, какие от этого могут быть последствия.

— Так ты останешься? — лукаво спросила вампирша, приподнявшись на локте.

— Да, — с улыбкой ответил, Антуан, возвращаясь в ее нежные объятья.

А рассвет неумолимо приближался. Антуан чувствовал его приближение всем телом. Он сел на кровати, напряженно всматриваясь в окно, занавешенное тяжелой шторой. Вампир просто не мог заставить себя встать и отдернуть ее.

Солнце лениво, будто нехотя, поднималось над городом. Вот сквозь штору пробилась полоска яркого белого света. Антуан неотрывно следил за ее движением. Он потер плечи, и это выдало его волнение. Тут же тонкие руки Менестрес обвили его шею, и ему стало легче.

По кровати полз солнечный зайчик. Антуан осторожно дотронулся до него и... и ничего не произошло. Его кожа не стала плавиться и не задымилась, даже жжения не было. Только тепло, как это бывало раньше, когда он был человеком.

Наконец, Антуан встал и одним резким движением отдернул штору. Хлынувший в окно яркий свет заставил его зажмурится. Это уже не было приятно. Его глаза слишком привыкли к ночи. Но, если надеть широкополую шляпу, то вполне можно будет терпеть.

Закутанная в простыню, Менестрес встала рядом с ним и проговорила:

— Я же сказала, что солнце больше не может причинить тебе вред.

— Да, не может, — ему было чудно видеть все при дневном свете, но всепоглощающего восторга по этому поводу он не испытывал. К тому же вспомнилась смерть Рауля. Ведь именно солнце погубило его. Поэтому Антуан немного рассеяно смотрел в окно, на пробуждающийся город.

— Не строит так пристально смотреть на солнечный свет, — упрекнула его Менестрес, отводя от кона. — С непривычки можешь ненадолго почти ослепнуть.

— Спасибо, что предупредила.

Он отошел в тень, и вампирша вновь задернула штору. Для этого ей было достаточно лишь взглянуть на нее.

Антуан смотрел на свою возлюбленную, весь наряд которой составляла лишь шелковая простыня сочного зеленого цвета, и мысли его заняты были отнюдь не солнечным светом, а только ей одной.

В этот день он заснул в кровати, как обычный смертный. И сон его почти не отличался от сна в гробу. Правда пробуждение было несколько тревожным и неуютным, а ведь рядом, в его объятьях лежала Менестрес! Когда он сказал ей об этом, вампирша, как всегда, мягко улыбнулась и сказала:

— Это вполне объяснимо. Все дело в привычке и чувстве защищенности. То, что ты можешь обходиться без гроба или иного подобного укрытия вовсе не означает, что ты должен перестать ими пользоваться. Ты ведь знаешь, я тоже предпочитаю свой саркофаг.

— Да, знаю, — кивнул Антуан.

В такие моменты он еще больше восхищался Менестрес. Она всегда охотно и подробно отвечала не его вопросы, не кичась своим знанием и не пытаясь нагнать тумана таинственности. А этим грешили многие вампиры, с которыми ему приходилось общаться. А с ней Антуану было легко. Он почти никогда не замечал, что Менестрес старше его чуть ли не на тысячелетие. И дело здесь не только в любви. Она была такой, какой была.

Надо сказать, отношения с Менестрес пошли Антуану только на пользу. За каких-то два месяца он изменился так сильно, что это стали замечать и другие вампиры города.

Перво-наперво он избавился от своей депрессии из-за смерти брата. Кровоточащая рана его сердца зажила, хоть и оставила ощутимый шрам. Но теперь в его глазах снова горел огонь. Антуан больше не был открытой книгой для каждого. Он всегда умел избавляться от вторжения в свой разум, а теперь научился быть абсолютно непроницаемым, скрывать чувства, надевая эдакую маску, сквозь которую очень мало кто из вампиров мог пробиться. Это был немаловажный принцип выживания.

Еще Антуан начал понимать и овладевать своей все еще растущей силой. Усилием воли он мог зажечь пламя, передвигать предметы и даже пустить кровь. Как магистр, он одним взглядом способен был усмирить более младшего по силе вампира, даже если тот впал в раж.

Всему этому его научила Менестерс, не давя ни единого урока. С ней все получалось само собой, будто так и должно было быть.

Помимо всего этого Антуана очень интересовала история вампиров. Но это была чуть ли не единственная тема, на которую Менестрес говорила неохотно. И он не понимал, в чем причина.

— Ну, должно же было все это с чего-то начаться! — в очередной раз восклицал он.

— Человечество тоже имеет свое начало, — пожала плечами Менестрес. — Но разве ты можешь сказать когда конкретно появился первый человек?

— Я не могу. Правда церковь говорит...

— Ой, вот только не надо вмешивать сюда христианского бога и его служителей! Да и любого другого бога тоже! Если всем им верить, то мы порождения самого дьявола.

— Не исключено, — буркнул Антуан.

— Это полная чушь! То, что мы питаемся кровью не делает нас исчадьями ада. Тогда надо проклясть и волков, и львов и всех остальных хищников. Кровь — источник нашей жизни. К тому же все эти священнослужители упорно забывают, что многие из нас раньше были людьми.

— Я думал все...

— Нет. Некоторые из нас были рождены вампирами. Вопреки расхожему мнению мы можем иметь детей, но только от себе подобных, и гораздо реже, чем хотелось бы.

— Дети-вампиры, — вырвалось у Антуана, и в его глазах стоял ужас.