Неожиданно сквозь стук колес и мерный лязг поезда на стыках он услышал звон стали и звяканье ключей в замке под собой и приготовился.

Человек переступит с подножки на подножку быстро, не захочет ни на миг дольше необходимого задерживаться в этой опасной позиции. Хендрику нужно быть еще проворнее.

Он услышал, как дверь отъехала назад и ударилась о косяк. Снова повернулся ключ в двери, и на мгновение под Хендриком появилась голова белого надсмотрщика.

Хендрик мгновенно устремился вперед и по пояс опустился в промежуток между вагонами. Теперь его удерживал только кожаный пояс на лодыжке. Лотар научил его двойному захвату, и Хендрик одной рукой обхватил шею белого человека, а другой уперся в сгиб своего локтя, захватив в тиски рук голову и лишив белого равновесия.

Белый глухо закашлял, и с его губ полетели брызги пены, заблестевшие в электрическом свете, когда Хендрик потащил свою жертву наверх, словно подвесив на виселице.

Шляпа с головы белого свалилась и улетела в ночь, как черная летучая мышь, он брыкался и яростно дергался, вцепившись в толстые мускулистые руки, сдавившие его шею; его длинные светлые волосы развевались на ночном ветру. Хендрик тащил его наверх, пока их глаза не оказались в нескольких дюймах друг от друга. Тогда он улыбнулся белому в лицо, обнажив черную яму изуродованного рта с выбитыми зубами в запекшейся крови, и в свете фонаря белый узнал его. Хендрик увидел, как в светлых расширенных глазах мелькнуло узнавание.

– Да, мой друг, – прошептал он, – это я, каффир.

Он подтащил белого вверх еще на дюйм и прижал его шею к краю крыши. Потом начал неторопливо усиливать давление на основание черепа. Белый дергался и бился, как рыба на остроге, но Хендрик легко удерживал его, глядя прямо в глаза и продолжая отгибать голову назад, поднимая ее рукой под подбородком.

Он чувствовал, как напрягается позвоночник противника. Больше он не выдержит. Еще секунду Хендрик держал его на пределе. Затем рывком отклонил голову еще на дюйм назад, и позвоночник лопнул, как сухая ветка. Белый танцевал в воздухе, дергаясь и дрожа; Хендрик наблюдал, как светлые глаза надсмотрщика становятся тусклыми и безжизненными; сквозь шум ветра он услышал тихое журчание: это расслабился сфинктер и опустошился кишечник.

Хендрик раскачал труп, как маятник, и когда тот миновал перила балкона, сбросил его в промежуток между вагонами, прямо под колеса. Вертящаяся сталь, как ножи мясорубки, разнесла его на куски.

Хендрик с минуту полежал, восстанавливая дыхание. Он знал, что изуродованный труп надсмотрщика разнесет на полторы мили железнодорожного пути.

Он отцепил пояс от вентиляционной решетки и надел, потом пополз обратно по крыше вагона. Оказавшись над окном туалета, он спустил ноги на подоконник и рывком залез внутрь. Поставил на место раму с сеткой и закрепил винты. Потом вернулся на свое место на скамье. Мозес Гама посмотрел на него, когда Хендрик закутывался в одеяло. Он кивнул брату и натянул край одеяла на голову. И через несколько минут уснул.

Разбудили его крики помощников надзирателя и лязг вагона, который переводили с главного пути. Хендрик увидел на белой доске название маленькой железнодорожной станции – Фрайбург, но оно ничего ему не говорило.

Вскоре перрон и вагоны наводнили железнодорожные полицейские в синих мундирах, всех рекрутов вывели на платформу. Сонные и дрожащие, они выстроились под фонарями. Провели перекличку. Все оказались на месте.

Хендрик подтолкнул брата и подбородком показал на колеса и тележку под их вагоном. Оси и ступицы колес были залиты кровью, к ним прилипли частицы красной плоти.

Весь день вагоны простояли на боковом пути, и полицейские допрашивали всех рекрутов в кабинете начальника станции. К середине дня стало ясно, что придется посчитать смерть надсмотрщика несчастным случаем, и они утратили интерес к расследованию. Свидетельства запертых дверей и закрытых окон были убедительны, показания надсмотрщиков и всех рабочих одинаковы и непротиворечивы.

В конце дня их снова погрузили в вагоны, и всю ночь они ехали к знаменитому Хребту Белых Вод.

Хендрика разбудили возбужденные голоса окружающих, и когда он протолкался к окну, то первым делом увидел высокую гору, такую большую, что она закрывала небо на севере; сверкавшую в лучах раннего солнца гору, странную и необыкновенную, с абсолютно плоской вершиной и симметричными склонами.

– Что это за гора? – удивился Хендрик.

– Гора, извлеченная из брюха земли, – ответил Мозес. – Это шахтный отвал, брат, – гора, построенная людьми из той руды, что они добывают внизу.

Куда бы ни посмотрел Хендрик, он всюду видел такие же отвалы с плоскими вершинами; они были рассыпаны вдоль горизонта по всей равнине с пологими холмами, и почти у каждой горы возвышался стальной жираф, длинношеий, похожий на скелет, с колесом вместо головы; эти колеса бесконечно вращались на фоне светлого неба высокого вельда.

– Копры, – сказал Мозес. – Под каждым таким копром пробита дыра во внутренности земли, прямо в каменные кишки, в голди, где добывается золото; ради него белые потеют, лгут, мошенничают – и часто убивают.

Поезд шел, и перед ними являлось одно чудо за другим: высоченные здания, в существование которых невозможно было поверить; подобные стальным рекам дороги, заполненные рычащими машинами; высокие трубы, из которых в небо валил черный дым, и толпы людей, более многочисленные, чем стада мигрирующих по весне прыгунов в Калахари, черных людей в серебряных шлемах и в резиновых сапогах по колено; целые отряды таких людей маршировали к копрам или, когда смена заканчивалась, устало выбирались из шахт, с ног до головы залепленные желтой грязью. На улицах и платформах были и белые: белые женщины в разноцветных платьях, с отчужденными, презрительными лицами; и мужчины и женщины в окнах кирпичных зданий, стоявших рядами у самых железнодорожных путей. Всего было слишком много, все было слишком большое и разное, чтобы воспринять сразу, и поэтому вновь прибывшие глядели, возбужденно восклицали и теснились у окон вагонов.

– А где женщины? – вдруг спросил Хендрик, и Мозес улыбнулся.

– Какие женщины, брат?

– Черные женщины, женщины нашего племени?

– Здесь нет женщин, таких женщин, каких ты знаешь. Здесь только исифеби, и они делают это за золото. Здесь все за золото.

Вагоны снова свели с главного пути и поставили на огороженной территории, где бесконечными рядами тянулись длинные белые бараки, а над воротами была надпись:

Несколько улыбающихся черных надсмотрщиков вывели вновь прибывших из вагонов и приказали раздеться догола.

Цепочка обнаженных чернокожих двигалась вперед под присмотром боссов, которые обращались с новобранцами шутливо и по-дружески.

– Кое-кто из вас привез с собой скот, – усмехались они. – Коз в голове и коров в лобковых волосах.

Они опускали кисти в ведра с какой-то синей мазью и мазали каждому новобранцу голову и пах.

– Разотрите, – приказывали они. – Нам не нужны ваши вши и прочая живность.

И новобранцы, заражаясь духом происходящего, смеялись и мазали друг друга липкой мазью.

В конце помещения каждому выдали по небольшому квадратному куску пятнистого карболового мыла.

– Ваши матерям может казаться, что вы пахнете, как цветущая мимоза, но даже козы шарахаются, когда вы проходите с наветренной стороны.

Старший рассмеялся и затолкал их под горячий душ.

Когда они, отдраенные и по-прежнему голые, выходили из душевой, их уже ждали врачи, и на этот раз медицинский осмотр был более тщательным. Им прослушивали легкие и заглядывали во все отверстия.

– Что случилось с твоим ртом и головой? – спросил врач у Хендрика. – Нет, не говори. Не хочу знать. – Он и раньше видел такие раны. – В поездах распоряжаются злобные скоты. Мы направим тебя к дантисту, он извлечет обломки зубов; голову зашивать поздно, у тебя останется несколько приметных шрамов. А в остальном ты красавец! – Он хлопнул Хендрика по жесткой, лоснящейся, мускулистой спине. – Пойдешь на подземные работы. Получишь прибавку за работу под землей.