Палата шахт[39], куда входили владельцы всех горнорудных предприятий, оказалась перед лицом fait accompli[40]. Вначале члены палаты встревожились: их естественный инстинкт требовал немедленно уничтожить возникшую раковую опухоль. Однако члены палаты были прежде всего бизнесменами, озабоченными тем, чтобы поднять желтый металл на поверхность с минимальными затруднениями и регулярно выплачивать дивиденды своим акционерам. Они понимали, какой ущерб их интересам может нанести открытое столкновение с рабочими, и потому провели осторожные неформальные переговоры с несуществующим союзом и с облегчением убедились, что самоназначенный генеральный секретарь профсоюза оказался умным, рассудительным и надежным человеком.
В его заявлениях не было ни следа большевистской риторики, его речи были не радикальными и воинственными, а напротив, уважительными и свидетельствовали о стремлении к сотрудничеству.
«С этим человеком можно работать, – говорили друг другу члены палаты. – Кажется, у него есть влияние. Все равно нам нужен был представитель рабочих, а этот кажется вполне подходящим. Могло быть гораздо хуже. С этим парнем мы поладим».
И действительно, первые же встречи дали превосходные результаты: удалось решить несколько неприятных застарелых проблем к обоюдному удовлетворению шахтеров и владельцев шахт.
После этого неофициальный и непризнанный профсоюз получил молчаливое признание Палаты, и когда возникали сложности с рабочими, Палата обращалась к Мозесу Гаме, и проблема быстро решалась. Всякий раз как это происходило, положение Мозеса упрочивалось. И, конечно, не было ни намека на забастовки или иные проявления воинственности со стороны профсоюза.
– Понимаете, братья, – говорил Мозес на первом заседании Центрального комитета Профсоюза африканских шахтеров, которое проводилось в пивной Мамы Нгинги, – если они обрушат на нас всю свою силу, пока мы еще слабы, нас уничтожат раз и навсегда. Этот Сматс – настоящий дьявол, он стальной наконечник копья правительства. В 1922 году он без колебаний отправил своих людей с пулеметами против белых забастовщиков. А что он сделает с черными забастовщиками, братья? Зальет землю нашей кровью! Нет, мы должны успокоить их. Терпение – вот в чем сила нашего народа. Перед нами сотни лет, тогда как белый человек живет одним днем. Со временем черные муравьи вельда воздвигают горы и пожирают тушу слона. Время – наше оружие и враг белого человека. Терпение, братья мои, и однажды белый человек обнаружит, что мы не быки, которых можно впрячь в ярмо. Он обнаружит, что мы львы с черной гривой, свирепые пожиратели белой плоти.
– Как быстро годы отделили нас от тех дней, когда мы в поезде Шайелы ехали из пустынь на запад к плоским сверкающим горам голди.
Хендрик смотрел на терриконы у горизонта, а Мозес вел по улицам старый «форд» в редком воскресном потоке машин. Он ехал спокойно, не слишком медленно и не слишком быстро, соблюдая правила движения, останавливаясь перед сигналами светофоров, этого чуда технологического века, которые в последние несколько месяцев появились на главных дорогах. Мозес всегда так водил.
– Никогда без необходимости не привлекай к себе внимание, брат мой, – советовал он Хендрику. – Никогда не давай белому полицейскому предлога остановить тебя. Он заранее ненавидит тебя за то, что ты ведешь машину, которая ему не по карману. Никогда не отдавай себя в его власть.
Дорога огибала просторные газоны йоханнесбургского «Кантри-клуба» – оазисы зелени в коричневом вельде, орошаемые, расчищаемые и подстригаемые так, чтобы они превратились в зеленые бархатные ковры, по которым в сопровождении босоногих подносчиков мячей расхаживали четверки игроков в гольф. Дальше в тени деревьев белели стены клуба. Мозес сбросил скорость и повернул туда, где дорога пересекала сухое русло Песчаной реки и где стоял указатель «Ферма Ривония».
Они поехали по дороге без покрытия; пыль, поднятая колесами «форда», висела за ними в сухом воздухе вельда и оседала на тронутые морозом хрупкие травинки, ярко-красные по краям.
Дорога связывала несколько небольших частных владений. Участок доктора Маркуса Арчера размещался в самом конце. Маркус Арчер не пытался обрабатывать землю и не завел ни кур, ни лошадей, ни огорода, как другие. Единственное здание было приземистым и неказистым, с крытой тростником крышей и широкой верандой, огибавшей его со всех четырех сторон. От дороги дом отделяла плантация сучковатых австралийских эвкалиптов.
Под эвкалиптами стояли еще четыре машины. Мозес свернул с дороги и заглушил мотор.
– Да, брат мой. Годы прошли быстро, – согласился он. – Так всегда бывает, когда человек занят большим делом, а мир вокруг него меняется. Происходят значительные события. Минуло девятнадцать лет со дня революции в России. Троцкий изгнан. Герр Гитлер оккупировал Рейнскую область, и в Европе говорят о войне – о войне, которая навсегда уничтожит проклятие капитализма и перейдет в победоносную революцию.
Хендрик рассмеялся, черная яма беззубого рта превратила его лицо в страшную маску.
– Все это нас не касается.
– Ты опять ошибаешься, брат мой. Эти события касаются прежде всего нас.
– Тогда я не понимаю.
– Я тебе помогу. – Мозес коснулся его руки. – Идем, брат. Я подниму тебя на новую ступень понимания мира.
Он открыл дверцу «форда», Хендрик выбрался из машины и вслед за ним пошел к старому дому.
– Будет разумно, брат, если ты будешь держать глаза и уши открытыми, а рот на замке, – сказал Мозес, когда они подошли к ступеням веранды. – Так ты многое узнаешь.
Когда они поднимались по ступеням, им навстречу вышел Маркус Арчер; лицо его озарилось радостью, когда он увидел Мозеса; он подошел к нему и с любовью обнял. Потом, все еще обнимая Мозеса за талию, повернулся к Хендрику.
– Ты, должно быть, Хенни. Мы часто говорили о тебе.
– Мы уже встречались, доктор Арчер, в центре обучения.
– Это было давно. – Маркус Арчер пожал ему руку. – Называйте меня Маркус. Мы члены одной семьи.
Он взглянул на Мозеса; его восхищение было очевидно. Маркус напомнил Хендрику молодую жену, восхищенную силой и мужскими качествами супруга.
Хендрик знал, что Мозес живет здесь, на ферме Ривония, вместе с Маркусом, и не испытывал отвращения к их отношениям.
Он понимал, как важны для их деятельности все эти годы были помощь и советы Маркуса, и для него это оправдывало цену, которую Мозес платил за успех. Хендрик и сам так же использовал мужчин, никогда из любви – это всегда была форма пытки пленного врага. По мнению Хендрика, не было большего унижения, какому один мужчина может подвергнуть другого. Однако он понимал, что и сам на месте брата без колебаний использовал бы этого странного маленького рыжеволосого человека так, как тот хотел, чтобы его использовали.
– Противный Мозес никак не хотел привести вас сюда, – Маркус игриво хлопнул Мозеса по руке. – Здесь так много интересных и значительных людей, с которыми вас давно следовало познакомить! Идемте, я вас представлю.
Он взял Хендрика за руку и провел на кухню.
Это была обычная деревенская кухня с выложенным каменными плитами полом, с черной дровяной печью, со связками лука и копчеными свиными окороками, висевшими на крюках под потолком.
За длинным столом желтого дерева сидели одиннадцать человек. Пятеро белых, остальные черные, разного возраста: от юноши до седовласого старца. Маркус медленно провел Хендрика вокруг стола, по очереди знакомя с каждым, начав с того, что сидел во главе.
– Это преподобный Джон Дубе, но ты знаешь его под именем Мафукузела.
Хендрика охватило необычное благоговение.
– Хау, Баба! – с огромным уважением приветствовал он красивого старика-зулуса.
Он знал, что это политический вождь народа зулусов, а также основатель и издатель газеты «Илланга ласе Наталь» – «Солнце Наталя»; но самое главное – президент Африканского национального конгресса, единственной политической организации, которая пыталась представлять всех черных жителей юга африканского континента.
