Однажды не такой сонный, как обычно, Манфред свернул с тропы, пробрался через капусту тети Труди и заглянул в окно. Дядя Тромп сидел за своим столом, как косматый медведь, борода его была взъерошена, потому что он постоянно дергал ее и расчесывал толстыми пальцами, на крупном носу сидели очки в стальной оправе; он что-то свирепо бормотал и непрерывно писал на листах бумаги, разбросанных по столу, как обломки после урагана. Манфред решил, что дядя работает над очередной проповедью, и не счел странным то, что такая работа продолжалась каждую ночь почти два года.

Однажды утром по пыльной дороге подъехал на велосипеде цветной почтальон; он привез большой пакет, завернутый в коричневую бумагу и украшенный марками, наклейками и сургучными печатями. Тетя Труди водрузила загадочный пакет на столик в прихожей, и все дети отыскивали предлог сходить в прихожую и посмотреть на пакет, пока в пять часов не приехал в своей коляске дядя Тромп. Девочки с Сарой во главе побежали к нему и обступили, не давая выйти из коляски.

– Папа, тебе пришла посылка.

Они толпились за дядей Тромпом, пока он медленно разглядывал пакет и читал надписи на нем. Потом пастор достал из кармана жилета перочинный нож с перламутровой ручкой, попробовал остроту лезвия на подушечке большого пальца, перерезал веревку, которой был обвязан пакет, и осторожно развернул коричневую бумагу.

– Книги! – вздохнула Сара, и девочки разочарованно удалились. Остался только Манфред.

В пакете было шесть экземпляров одной и той же книги, совершенно одинаковых, в красных кожаных переплетах, с напечатанным сусальным золотом названием, сверкающим, только из-под пресса. Что-то в поведении дяди Тромпа и в напряженном выражении, с которым он смотрел на Манфреда, ожидая его реакции, насторожило юношу и подсказало, что эти книги почему-то очень важны.

Манфред прочел на верхней книге название и решил, что оно слишком длинное и неуклюжее: «Африкандер: его место в истории и в Африке».

Книга была написана на африкаансе, молодом языке, который все еще боролся за признание. Манфред нашел это необычным: все главные научные труды, даже написанные африкандерами, печатались на голландском. Он уже собирался сказать об этом, когда его взгляд упал на имя автора и он вздрогнул и ахнул:

– Дядя Тромп!

Старик усмехнулся со скромным удовлетворением.

– Ты это написал! – Лицо Манфреда загорелось гордостью. – Ты написал книгу!

– Ja, йонг, даже старый пес может выучить новые штуки.

Дядя Тромп взял стопку книг под мышку и направился в кабинет. Он положил книги на середину стола и удивленно оглянулся: Манфред прошел в кабинет за ним.

– Прости, дядя Тромп. – Манфред осознал свою оплошность. Он был в этой комнате только раз в жизни, и то по особому приглашению. – Я не спросил разрешения. Можно мне войти, оум?

– Кажется, ты уже вошел. – Дядя Тромп старался выглядеть строгим. – Поэтому можешь остаться.

Манфред подошел к столу, спрятав руки за спину. В этом доме он научился уважать печатное слово. Его учили, что книги – самое большое сокровище человечества, вместилище данной Богом гениальности.

– Можно потрогать? – спросил он и, когда дядя Тромп кивнул, осторожно провел кончиком пальца по тисненой надписи «Преподобный Тромп Бирман».

Потом взял в руки верхний экземпляр, ожидая, что старик гневно закричит на него. Когда этого не произошло, он раскрыл книгу и увидел мелкий шрифт на дешевой желтой бумаге.

– Можно мне прочесть, дядя Тромп? – Он спрашивал, ожидая отказа. Но дядя Тромп чуть улыбнулся.

– Ты хочешь прочесть? – Он с легким удивлением моргнул и усмехнулся. – Ну, наверно, я для того и писал – чтобы читали.

Неожиданно он улыбнулся, как озорной мальчишка, и выхватил книгу из рук Манфреда. Сел за стол, водрузил на нос очки, окунул перо в чернила, написал что-то на раскрытом форзаце, перечитал написанное и картинно протянул Манфреду:

Прижимая книгу к груди, Манфред попятился к выходу, словно боялся, что ее отберут.

– Она моя – правда моя? – прошептал он.

И когда дядя Тромп кивнул:

– Да, йонг, твоя, – Манфред повернулся и убежал, забыв поблагодарить.

Манфред прочел книгу за три ночи, засиживаясь за полночь с накинутым на плечи одеялом, щурясь в мерцающем свете свечи. Пятьсот страниц мелкого шрифта, насыщенных цитатами из Священного Писания, были написаны простым сильным языком, с небольшим количеством прилагательных и почти без подробных описаний, и изложенное проникло Манфреду в сердце. Он дочитал, переполняемый гордостью за свой храбрый, выносливый и набожный народ, пылая гневом из-за жестокости, с которой враги преследовали этот народ и обездоливали его. Он сидел с закрытой книгой на коленях, уставившись в дрожащие тени, и во всех подробностях переживал странствия и страдания молодого народа, разделял с ним ужасы баррикад, когда орды черных язычников в воинских уборах из перьев обрушивались на них, колотя ассегаями по сыромятной коже щитов с грохотом, подобным прибою бурного моря; он разделял радость своего народа, увидевшего травяной океан и сделавшего своим прекрасный, незаселенный дикий край; он страдал, когда эту свободную землю отнимали воинственные легионы высокомерных чужаков, когда его народ на собственной земле угодил в рабство, политическое и экономическое; а ведь эту землю завоевали его отцы, в этой земле он родился.

И, как будто гнев молодого человека вырвался наружу и призвал его, по скрипучему гравию тропинки прошел дядя Тромп и остановился у входа в мастерскую. Постоял, привыкая к свету свечи, и подошел к Манфреду, сидевшему на кровати. Матрац заскрипел и провис, когда он опустился на него.

Целых пять минут они сидели в тишине, прежде чем дядя Тромп спросил:

– Значит, ты сумел прочесть книгу?

Манфред с трудом вернулся к реальности.

– Я думаю, это самая важная из всех написанных книг, – прошептал он. – Такая же важная, как Библия.

– Это кощунство, йонг.

Дядя Тромп старался выглядеть строгим, но довольство смягчило линии его рта, и Манфред не стал извиняться.

Напротив, он взволнованно продолжал:

– Я впервые понял, кто я и почему я здесь.

– Значит, мои усилия не пропали зря, – прошептал дядя Тромп, и они снова долго молчали. Потом старик вздохнул. – Писать книги – одинокое занятие, – задумчиво сказал он. – Как рыдать ночью, в темноте и одиночестве, когда никто не услышит твой плач, никто на него не ответит.

– Я услышал тебя, дядя Тромп.

– Ja, йонг, ты услышал – но только ты.

Однако дядя Тромп ошибался. Во тьме скрывались и другие слушатели.

Прибытие незнакомого человека в деревню – всегда событие; прибытие трех незнакомцев оказалось неслыханным и необъяснимым и подняло волну слухов и рассуждений; все население изводилось от любопытства.

Незнакомцы приехали с юга на еженедельном почтовом поезде. Молчаливые, с каменными лицами, одетые в строгие темные костюмы, они прошли по дороге от железнодорожной станции до маленького пансионата вдовы Ворстер, неся свои саквояжи, и больше их не видели до воскресного утра, когда они вышли из дома и плечо к плечу прошли по изрытой дороге, мрачные и сосредоточенные, в черных одеяниях священников Голландской реформистской церкви и белых воротничках, неся Библии в кожаном переплете в правой руке, как сабли, готовые выхватить их из ножен и обрушить на Сатану и его приспешников.

Они прошли по проходу между сиденьями и, словно по праву, заняли первые места под кафедрой проповедника. Семьи, поколениями сидевшие на этих скамьях, не стали возражать и тихо нашли себе место на задних рядах.

Слухи о присутствии незнакомцев – их уже прозвали «тремя мудрецами» – распространились по всей округе, и даже те, кто годами не заходил в церковь, заполнили все места и даже стояли у стен, привлеченные любопытством. Такого сбора паствы не было даже в последний День Дингаана[41] – день обета Господу в благодарность за победу над ордами зулусов, один из самых священных праздников в календаре реформисткой церкви.