– Вы Дэвид Абрахамс, еврейский бегун, – подчеркнул штурмовик, и лицо Дэвида побледнело и застыло.

Двое говорящих по-английски штурмовиков стали объяснять остальным, то и дело звучало слово Juden, потом все с враждебными лицами, сжав кулаки, уставились на Дэвида, а сержант громко спросил:

– Разве американцам и англичанам не стыдно, что медали для них выигрывают евреи и негры?

Прежде чем кто-нибудь сумел ответить, встал вежливо улыбающийся Шаса.

– Парни, вы лаете не на то дерево. Он вовсе не еврей, он зулус.

– Как это может быть? – удивился сержант. – Зулусы черные.

– Опять неверно, старина. Зулусы рождаются белыми. Они чернеют, только когда их выпускают на солнце. А этого мы всегда держали в тени.

– Вы шутите! – уличил сержант.

– Конечно, шучу! – передразнил Шаса его тон. – А вы бы не шутили, глядя на то, на что гляжу я?

– Шаса, ради бога, сядь, – сказал Дэвид. – У нас будут неприятности.

Но Шаса был опьянен шампанским и собственным остроумием. Он похлопал сержанта по груди.

– На самом деле, приятель, если вы ищете евреев, то единственный еврей здесь я.

– Вы оба евреи? – спросил сержант, угрожающе щурясь.

– Не будьте тупицей. Я уже объяснил: он зулус, а я еврей.

– Это ложь, – сказал сержант.

Все посетители кафе теперь очень внимательно прислушивались к разговору, а тем, кто не понимал по-английски, переводили соседи.

Внимание вдохновило Шасу, а шампанское сделало безрассудным.

– Вижу, мне придется предъявить доказательства. Чтобы убедить вас, раскрою одну из самых страшных тайн иудаизма. Вы когда-нибудь думали, что мы делаем с теми маленькими кусочками плоти, которые рабби отрезает у нас?

– Замолчи, Шаса, – сказал Дэвид.

– О чем он? – с интересом спросила Матильда Джанин.

– Шаса Кортни, ты отвратителен, – сказала Тара.

– Bitte? – неуверенно сказал штурмовик, но посетители кофейни уже улыбались в предчувствии. Похабные шутки на Курфюрстендамм – дело обычное, и все наслаждались неожиданным замешательством штурмовиков.

– Хорошо, я вам скажу. – Шаса не обращал внимания на Дэвида и Тару. – Мы укладываем их в соль, как лосося, и отправляем в Иерусалим. Там, в священной роще на Масличной горе, в день Пасхи, главный раввин высаживает их рядами, делает волшебный знак, и происходит чудо – чудо! Они начинают расти. – Шаса жестом показал как. – Они растут все выше и выше. – Штурмовики озадаченно следили за его рукой. – И знаете, что происходит потом? – спросил Шаса, и сержант невольно помотал головой.

– Когда они становятся большими толстыми schmucks[68], мы отправляем их в Берлин, они вступают в ряды штурмовиков…

Они смотрели на него, не веря своим ушам, и Шаса закончил свой рассказ:

– И их учат говорить… – Он вытянулся по стойке смирно и поднял правую руку, – Хайль… – как там этого парня зовут?

Сержант взревел и ударил правой. Шаса увернулся, но под действием шампанского потерял равновесие и упал, потащив за собой со стола скатерть с бокалами; зазвенело разбитое стекло. Бутылка шампанского покатилась по полу, расплескивая содержимое. На Шасу прыгнули два штурмовика и начали бить его по голове и груди.

Дэвид вскочил и бросился на помощь, но штурмовик сзади схватил его за руки. Дэвид вырвал правую руку, развернулся и нанес сильный удар штурмовику в нос. Штурмовик завопил, отпустил Дэвида и схватился за пострадавший орган, но Дэвида тут же схватили два других штурмовика и завернули ему руки за спину.

– Оставьте его в покое! – завопила Матильда Джанин и прыгнула на плечи одному из штурмовиков. Она сбила ему кепи на глаза и обеими руками вцепилась в волосы. – Оставь Дэвида, свинья!

Она изо всех сил тянула его за волосы, и штурмовик развернулся, пытаясь освободиться от нее.

Кричали женщины, трещала мебель. Хозяин стоял в дверях кухни, ломая руки; лицо его было болезненно перекошено.

– Шаса Кортни! – яростно кричала Тара. – Немедленно прекрати!

Шаса был погребен под грудой коричневых мундиров и мелькающих кулаков и не мог ответить членораздельно. Штурмовики, захваченные врасплох, быстро пришли в себя. Им было не привыкать к уличным дракам.

Штурмовик, передернув обтянутыми коричневой формой плечами, высвободился и отшвырнул Матильду в угол. Трое штурмовиков поставили Шасу на ноги, заломили руки за спину и повели в сторону кухни. Дэвида точно так же повели двое. Штурмовик с поврежденным носом шел за ними, кровь текла ему на рубашку, и он бранился.

Хозяин торопливо отошел в сторону. Шасу и Дэвида провели через кухню, распугивая поваров и кельнерш, вывели в переулок за кофейней и бросили на мусорные баки. Шаса безуспешно пытался защититься.

Никто из штурмовиков не проронил ни слова. Отдавать приказы не требовалось. Это были профессионалы, и они занимались любимым делом. Они искусно прижали своих жертв к кирпичной стене, и каждым занялся один из штурмовиков, нанося удары по лицу, по телу и снова по лицу; обрушивая удары, они кряхтели, как свиньи.

Матильда Джанин выбежала за ними и снова попробовала вступиться за Дэвида, но штурмовики небрежным броском отшвырнули ее, засунули за мусорные баки и вернулись к своему занятию.

Тара на кухне гневно кричала хозяину:

– Немедленно вызовите полицию! Вы слышите, вызовите полицию! Там убивают невинных людей!

Но хозяин беспомощно развел руки.

– Бесполезно, фройляйн. Полиция не придет.

Шаса согнулся вдвое. Ему позволили упасть и втроем принялись пинать его сапогами. Подкованные железом сапоги били по животу, по спине и бокам.

Штурмовик, избивавший Дэвида, потел и тяжело дышал от усталости. Он отошел, старательно прикинул расстояние и нанес последний апперкот по поникшей голове Дэвида. Кулак попал Дэвиду в рот, голова его запрокинулась, ударилась о кирпич, и ему позволили упасть ничком на плиты тротуара.

Дэвид лежал неподвижно, обмякший, не пытаясь уворачиваться от пинков, которые сыпались на его безвольное тело, и забава наскучила штурмовикам. Совсем не интересно бить человека, если он не дергается, не корчится и не молит о пощаде. Они быстро собрали свои кепи и знамена и группой удалились, пройдя мимо двух полицейских, которые стояли у выхода из переулка и старались выглядеть незаинтересованными.

Матильда Джанин опустилась на землю возле Дэвида и положила его окровавленную голову себе на колени.

– Скажи что-нибудь, Дэви, – плакала она, а Тара вышла из кухни с влажной тряпкой и склонилась к Шасе, стараясь не показать свою тревогу.

Прошло несколько минут, прежде чем жертвы начали подавать признаки жизни. Потом Шаса сел, опустил голову и ошеломленно покачал ею. Дэвид приподнялся на локте и выплюнул зуб и кровавую слюну.

– Ты в порядке, Дэви, старина? – прохрипел Шаса разбитыми губами.

– Шаса, никогда больше не спасай меня, – ответил Дэвид. – В следующий раз меня из-за тебя убьют.

Матильда Джанин помогла им встать, но теперь, когда Шаса пришел в себя, Тара исполнилась неодобрения и негодования.

– Более отвратительного поведения я в жизни не видела, Шаса Кортни! Ты был непристоен и вульгарен и заслужил все, что получил.

– Суровая ты, старушка, – возразил Шаса, и они с Дэвидом, опираясь друг на друга, захромали по переулку. Один из полицейских на углу что-то сердито сказал им.

– Что он сказал? – спросил Шаса у Тары.

– Он совершенно справедливо сказал, – ледяным тоном перевела Тара, – что в следующий раз вас арестуют за нарушение общественного порядка.

Вдвоем, окровавленные и избитые, они с трудом брели по Курфюрстендамм обратно; Матильда Джанин шла рядом, а Тара в десяти шагах впереди, пытаясь показать, что она сама по себе; прохожие бросали на них испуганные взгляды, отводили глаза и торопливо уходили.

Когда они вчетвером поднимались в лифте «Бристоля», Матильда Джанин задумчиво спросила:

– Этот твой рассказ, Шаса, о том, что выращивают на Масличной горе. Я его не поняла. Скажи, что такое schmuck?