«Давай! – умолял он. – Давай!»

Шаса посмотрел на часы – он провел в нерешительности тридцать пять минут.

– Надо прихватить телефон. Я не могу больше стоять здесь.

Он прошел к столу. Потянулся к телефону, но, прежде чем успел коснуться его, тот зазвонил. Шаса не был готов к этому, звонок резанул по нервам, и он сорвал трубку.

– Командир эскадрильи Кортни, – сказал он на африкаансе. – Это вы, мефрау?

– Я забыла номер… пришлось возвращаться за ним домой, – сказала она. Ее голос прерывался от усталости, она, должно быть, бежала. – Я не могла позвонить раньше, были люди, муж…

Она замолчала: сказала слишком много.

– Все в порядке. Не волнуйтесь, все в порядке.

– Нет, – сказала она. – То, что они собираются сделать, ужасно. Просто ужасно.

– Не хотите рассказать?

– Они задумали убить фельдмаршала…

– Фельдмаршала?

– Оу бааса – фельдмаршала Сматса.

На несколько секунд Шаса утратил дар речи, потом собрался с силами.

– Знаете, когда они планируют это сделать?

– Сегодня. Его застрелят сегодня.

– Это невозможно. – Шаса не хотел верить. – Оу баас сегодня ушел на Столовую гору. Он на пикнике с…

– Да! Да! – Женщина всхлипывала. – На горе. Белый Меч ждет его на горе.

– Боже мой! – прошептал Шаса. Его словно парализовало. Ноги налились свинцом, огромная тяжесть навалилась на легкие, и мгновение он не мог дышать.

– Вы смелая женщина, – сказал он. – Спасибо за то, что вы сделали.

Он бросил трубку и рывком выдвинул ящик стола Сантэн. Позолоченные пистолеты «беретта» лежали в подарочной коробке. Шаса достал один из них из гнезда в зеленом бархате и проверил, заряжен ли он. В магазине шесть патронов, а в специальном углублении в коробке есть запасная обойма. Он сунул пистолет за пояс, запасную обойму в карман и повернулся к двери.

Пистолет бесполезен, если не стрелять почти в упор, но охотничьи ружья заперты в шкафу в оружейной, а ключи у него в «ягуаре» – нужны драгоценные минуты, чтобы взять их, открыть шкаф, расстегнуть замок на цепи «манлихера», отыскать патроны… он не может тратить на это время. Группа отправилась на пикник почти сорок минут назад. Теперь они уже могут быть на полпути к вершине. Там все, кого он любит, – и их поджидает убийца.

Он сбежал по ступеням и прыгнул в открытый «ягуар». Взревел двигатель; Шаса развернул машину по узкому кругу, разбросав гравий задними колесами, и двинулся по длинной подъездной дороге; стрелка спидометра быстро приближалась к восьмидесяти милям в час. Он пронесся через «ворота Анрейта» и оказался на извилистой дороге, огибающей гору. Не раз он едва не вылетал в кювет, когда «ягуар» с ревом проходил повороты, но все же прошло целых пятнадцать минут, прежде чем Шаса въехал в ворота ботанического сада «Кирстенбош» и остановился на площадке за домом куратора. Остальные машины уже стояли здесь в ряд: «даймлер», и «бентли», и «паккард» Дениса Рейтца, но людей на стоянке не было.

Шаса бросил быстрый взгляд на гору, возвышавшуюся над ним на две тысячи футов. Он видел тропу: выйдя из леса, та зигзагами поднималась к ущелью Скелетов, минуя волдырь Брекфаст-рока, нарушавший ровную линию неба, и затем уходила к вершине Столовой горы.

На тропе темнела цепочка точек, они только вышли из леса. Оу баас и дедушка шли обычным скорым шагом, показывая друг другу, в какой они хорошей форме. Заслонив глаза, Шаса узнал желтое платье матери и бирюзовую юбку Тары – цветные пятнышки на серо-зеленой стене горы. Они брели за лидерами.

Шаса побежал. Первый легкий подъем он преодолел быстрым шагом. Достиг контурной тропы на высоте трехсот метров, остановился у бетонного столба с надписью, чтобы перевести дух, и осмотрел тропу впереди.

Отсюда она крутыми зигзагами уходила в лес вдоль берега ручья, по длинной лестнице неровных каменных ступеней. Он быстро зашагал по ней, но слишком тонкие подошвы городской обуви не давали надежной опоры. Когда Шаса вышел из леса, он тяжело дышал, его рубашка промокла от пота. До вершины оставалась еще тысяча футов, но он сразу увидел, что догоняет идущих на пикник.

Они растянулись вдоль тропы. Впереди шли дедушка и оу баас – с такого расстояния невозможно было отличить их друг от друга. В нескольких шагах за ними шел Блэйн. Он держался позади, чтобы старики не переутомились. Остальные небольшими группами и поодиночке растянулись по всей тропе. Женщины сильно отстали.

Он набрал полную грудь воздуха и закричал. Женщины остановились и оглянулись.

– Стойте! – кричал он что было мочи. – Стойте!

Одна из женщин помахала ему – вероятно, это была Мэтти, – и они пошли дальше. Они не узнали его и не расслышали приказ остановиться. Решив, что это еще один дружелюбно настроенный гуляющий. Шаса терял время: старики были уже под самой вершиной.

Шаса начал подниматься, напрягая все силы, перепрыгивая через неровности, заставляя себя забыть про боль в легких и немеющие от усталости ноги, продвигаясь вверх за счет одной только силы воли.

Тара оглянулась, когда он был всего в десяти футах за ней.

– Шаса! – воскликнула она радостно, но удивленно. – Откуда ты…

Он пробежал мимо нее.

– Не могу останавливаться, – выдохнул он и, продолжив подъем, миновал Анну, затем мать.

– В чем дело, Шаса?

– Потом!

У него не было воздуха на слова, все его существование сосредоточилось в немеющих ногах, пот заливал глаза, мешая смотреть.

Он увидел, что старики и Блэйн уже под самой вершиной, и снова остановился и попробовал крикнуть. Послышалось только болезненное сипение, и у него на глазах дедушка и оу баас исчезли на вершине. Блэйн шел всего в двадцати шагах за ними.

Выстрел был приглушен расстоянием, но Шаса узнал отчетливый, резкий щелчок «маузера».

У него откуда-то появились новые силы, и он помчался вверх по склону, перепрыгивая с камня на камень. Единственный выстрел эхом повторялся у него в голове, и он расслышал чей-то крик, а может, это был шум дыхания и рев крови в его ушах.

Манфред Деларей всю ночь пролежал в укрытии. На рассвете он встал, помахал руками, сделал несколько наклонов и поворотов, чтобы размять мышцы и прогнать холод, который сквозь толстое пальто проник до самых костей. Отойдя на несколько шагов, опустошил мочевой пузырь.

Потом он снял пальто и свитер – и то и другое было куплено у старьевщика на Параде[97]. На них не было никаких ярлыков, и проследить происхождение одежды не представлялось возможным. Манфред свернул их и спрятал под камнем. Потом вернулся в свое убежище и лег на брезент. Несколько травинок закрывали поле зрения, он сорвал их и прицелился в начало тропы.

Цель он видел ясно, ничто ее не загораживало. Манфред послал патрон из магазина в затвор «маузера», на глаз проверил, как тот лег на место, и передернул затвор.

Снова прицелился и на этот раз зацепил пальцем задний курок. Послышался легкий щелчок. Большим пальцем Манфред отвел предохранитель и положил ружье на брезент перед собой.

Лежал он совершенно неподвижно, терпеливый, как леопард на дереве над водопоем, – живыми оставались только желтые глаза. Ни на мгновение не расслабляясь, он позволял часам проходить.

Это произошло с внезапностью, которая застала бы другого наблюдателя врасплох. Ничто не предупредило Манфреда – ни голоса, ни звуки шагов, слишком велико было расстояние. Неожиданно в начале тропы показалась человеческая фигура – силуэт на голубом небе.

Манфред был готов к этому. Одним гибким движением он поднес ружье к плечу, и его глаз привычно посмотрел в прицел. Настраивать прицел не требовалось, изображение человека мгновенно появилось в поле зрения, увеличенное и резкое.

Это был старик, худой, узкоплечий, в белой рубашке с расстегнутым воротником, в пожелтевшей от старости шляпе. Его серебристая бородка сверкала на ярком весеннем солнце. В неподвижном перекрестье прицела оказалась узкая грудь, на ладонь ниже треугольника расстегнутого ворота. С ног не сбивать, решил Манфред, бить в сердце.