– Я служил во Франции под командованием генерала Шона Кортни, – сказал он, по-прежнему улыбаясь. Кто-то слишком коротко подстриг ему виски, поэтому большие уши торчали. Это ее раздражало, и все же торчащие уши делали его милым и трогательным.

– Он был настоящий джентльмен, – продолжал Блэйн Малкомс.

– Да, – согласилась она и выругала себя. «Скажи что-нибудь забавное, что-нибудь умное. Он сочтет тебя тупицей».

На его темно-синем с золотом мундире красовались два ряда орденских нашивок. Ее с детства привлекала военная форма…

– Я слышал, в 1917 году вы несколько недель провели в штабе генерала Кортни в Аррасе. Я оставался на линии фронта и до конца года не бывал в штабе.

Сантэн глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, и сумела взять себя в руки.

– Бурные были дни; казалось, вся вселенная вокруг нас рушится, – сказала она низким хрипловатым голосом, чуть подчеркивая французский акцент, а сама подумала: «Что это? Что с тобой, Сантэн? Так нельзя. Вспомни Майкла и Шасу. Дружески кивни этому человеку и отойди».

– Кажется, я выполнил все свои обязанности. – Блэйн Малкомс в поисках подтверждения взглянул на адъютанта, потом снова повернулся к Сантэн. – Позвольте пригласить вас на вальс, миссис Кортни.

Он предложил ей руку, и она не колеблясь положила пальцы на сгиб его локтя.

Другие танцоры расступились перед ними, когда они шли к площадке для танцев. Сантэн повернулась к Блэйну и оказалась в кольце его рук.

Еще до того, как они закружились, по одному тому, как он держал ее, Сантэн поняла, что он отличный танцор. Она сразу почувствовала себя легкой, изящной и прогнула спину, опираясь на кольцо его рук, а нижняя часть ее тела словно слилась с партнером.

Они сделали круг. Малкомс вел и, убедившись, что партнерша отвечает на каждое его движение, полковник начал поклоны и повороты, а Сантэн без всяких сознательных усилий следовала за ним; казалось, она плывет над землей, оставаясь в его полной власти, откликаясь на каждое его движение.

Когда наконец музыка стихла, а хор и музыканты, потея и обмахиваясь, расселись по местам, Сантэн почувствовала неразумное негодование: играли недостаточно долго. Блэйн Малкомс по-прежнему удерживал ее в центре площадки. Они радостно улыбались друг другу, а остальные танцоры окружили их кольцом и зааплодировали.

– К несчастью, кажется, все кончилось, – сказал он, по-прежнему не делая попыток выпустить ее из своих объятий, и эти слова привели Сантэн в чувство. Никаких поводов для физического контакта больше не было. Сантэн неохотно отступила и легким поклоном поблагодарила за аплодисменты.

– Думаю, мы заслужили по бокалу шампанского.

Блэйн сделал знак одному из одетых в белое официантов. Стоя на краю пространства для танцев, Сантэн и Малкомс пили вино, смотрели на других и оживленно разговаривали. В вихре танца широкий лоб Блэйна покрылся испариной, и Сантэн чувствовала запах его тела.

Они были одни в заполненном народом зале. Легким движением плеч и головы Сантэн прогнала одного или двух смельчаков, вознамерившихся приблизиться к ним, и после этого к ним никто не подходил.

Отдохнувший оркестр снова занял место на эстраде и заиграл фокстрот. Блэйну Малкомсу не нужно было спрашивать. Сантэн поставила почти нетронутый бокал на подставленный официантом поднос и, стоя лицом к Блэйну, подняла руки. Более спокойный ритм фокстрота позволил им продолжить разговор, и у них нашлось, о чем поговорить. Малкомс хорошо знал Шона Кортни, высоко ценил его и восхищался им. А Сантэн любила его почти как отца. Они обсудили страшные обстоятельства убийства Шона Кортни и его жены, и общие ужас и гнев против убийцы, казалось, еще больше сблизили их.

Блэйн знал ее любимые северные провинции в окрестностях Арраса, и его батальон удерживал участок фронта у Морт-Омма, ее родной деревни. Он помнил обгорелые руины ее родового замка.

– Мы использовали их как артиллерийский наблюдательный пункт, – сказал он. – Я много часов просидел в северном крыле.

Его слова пробудили приятную ностальгию, и печаль обострила чувства Сантэн.

Он тоже любил лошадей и, играя в поло, забивал двенадцать голов.

– Двенадцать! – воскликнула она. – На моего сына это произведет впечатление. Он только что научился забивать четыре.

– Сколько лет вашему сыну?

– Четырнадцать.

– Неплохо для молодого человека его возраста. Я бы посмотрел его в игре.

– Это было бы забавно, – согласилась она, и неожиданно ей захотелось рассказать ему о Шасе, но музыка смолкла, он осекся и на этот раз сам слегка нахмурился.

– Они играют слишком короткие мелодии, не правда ли?

Но тут Сантэн почувствовала, как он вздрогнул и выпустил ее талию. Хотя ее рука по-прежнему лежала на его руке, приподнятое настроение, охватившее их обоих, исчезло и что-то темное, как тень, пролегло между ними, незваное. Сантэн не знала, что это.

– Ага, – с серьезным видом сказал он, – она вернулась. Она сегодня вечером плохо себя чувствовала, но при ее всегдашней смелости…

– О ком вы говорите? – спросила Сантэн.

Тон полковника наполнил ее сердце дурными предчувствиями, и ей следовало бы догадаться, но все же потрясение заставило ее вздрогнуть, когда Блэйн тихо ответил:

– О моей жене.

У Сантэн на мгновение закружилась голова, и она с трудом удержала равновесие, когда сняла руку с его руки.

– Я хочу, чтобы вы познакомились с моей женой, – сказал он. – Могу я представить ее вам?

Она кивнула, не доверяя голосу, и Малкомс предложил ей руку. Сантэн чуть помедлила, но приняла ее, на этот раз касаясь его только кончиками пальцев.

Малкомс провел ее через весь зал к группе у подножия главной лестницы. Приближаясь, Сантэн смотрела на лица женщин, пытаясь догадаться, которая из них. Только две молоды и обе некрасивы, ни одна из них не может состязаться с ней в красоте или силе, в уверенности в себе, в таланте и богатстве. Она приободрилась, и на миг предвкушение схватки вытеснило охватившие ее смущение и отчаяние, выбившие ее из колеи. Не думая ни о чем, она откуда-то знала, что предстоит жестокое соперничество, и была охвачена боевым пылом при мысли о грандиозности приза. Ей хотелось побыстрее определить и оценить соперницу, и, останавливаясь перед небольшим кружком дам, она вздернула подбородок и расправила плечи.

Мужчины и женщины уважительно расступились, и вот она, смотрит на Сантэн снизу вверх прекрасными трагическими глазами. Она моложе Сантэн и красива редкой, изысканной красотой. Мягкость и доброта окутывали ее, как сверкающий плащ, но улыбка, с которой она глядела на Сантэн, когда Блэйн Малкомс знакомил их, была печальна.

– Миссис Кортни, позвольте представить вам мою жену Изабеллу.

– Вы прекрасно танцуете, миссис Кортни. Я с большим удовольствием наблюдала за вами и Блэйном, – сказала она. – Он так любит танцевать!

– Спасибо, миссис Малкомс, – хрипло прошептала Сантэн, вне себя от ярости.

«Ах ты сучонка! Это нечестно, это нечестный бой! Как же мне его выиграть? Боже, как я тебя ненавижу!»

Изабелла Малкомс сидела в инвалидном кресле, за ней стояла медсестра. Из-под края вечернего платья виднелись щиколотки худых парализованных ног; бледные и тонкие, как у скелета, в бальных туфлях с блестками они казались чрезвычайно хрупкими и уязвимыми.

«Он тебя никогда не бросит. – Сантэн задыхалась от горя. – Не такой он человек, он никогда не оставит жену-калеку!»

Сантэн проснулась за час до рассвета и некоторое время лежала, дивясь неожиданному хорошему настроению. Потом вспомнила и мгновенно откинула одеяло, торопясь начать день. Стоя босиком на полу, она вдруг замерла, и ее взгляд невольно упал на фотографию Майкла Кортни в рамке у кровати.

– Майкл, прости, – прошептала она. – Я люблю тебя. По-прежнему люблю. И всегда буду любить, но ничего не могу поделать с этим другим. Его я не хочу, я его не искала. Прости меня, дорогой. Прошло столько времени, и мне так одиноко. Я хочу его, Майкл. Хочу выйти за него, и чтобы он принадлежал только мне.