– Ты права, – негромко сказал Малкомс. – У него была еще одна граната. Он мог убить тебя прошлой ночью.
Сантэн вздрогнула, глядя в лицо Лотару. Он утратил свою золотистую красоту и больше не казался храбрым. Лихорадка сожгла его, черты заострились, как у трупа, он съежился и посерел.
– Он сильно обезвожен, – сказала она. – Осталась в бутылке вода?
Пока Блэйн лил воду Лотару в рот, Сантэн размотала повязку на его руке.
– Заражение крови. – Она узнала яркие линии под кожей и зловоние гниющей плоти. – Руку он потеряет.
Сантэн говорила спокойно, деловито, но ущерб, который причинила она сама, привел ее в ужас. Казалось невозможным, что это результат единственного укуса. Зубы всегда были в числе ее достоинств, и она заботилась о них, держала чистыми и белыми. Рука же выглядела так, словно ее грызли трупоеды – гиена или леопард.
– На реке у Кангара есть португальская католическая миссия, – сказал Блэйн. – Ему повезет, если мы довезем его туда живым. А если учесть, что осталась всего одна лошадь, то нам самим повезет, если мы доберемся до реки. – Он встал. – Сержант, пошлите человека за медицинской сумкой, потом со всеми остальными обыщите каждый дюйм вершины. Исчезли алмазы на миллион фунтов.
Хансмейер отдал честь и отошел, раздавая приказы солдатам.
Блэйн снова опустился рядом с Сантэн.
– Пока ждем аптечку, стоит обыскать его одежду и снаряжение: вдруг часть украденных алмазов он оставил при себе.
– Маловероятно, – с горечью ответила Сантэн. – Алмазы почти несомненно у его сына и того большого черного негодяя-овамбо. А без наших следопытов-бушменов…
Она пожала плечами.
Блэйн расстелил на камне грязную, в пятнах рубашку Лотара и принялся прощупывать каждый шов, а Сантэн промыла искалеченную руку и перевязала ее чистыми бинтами из аптечки.
– Ничего, сэр, – доложил Хансмейер. – Мы просмотрели каждый дюйм камня, каждое углубление и трещину.
– Хорошо, сержант. Теперь нужно спустить этого негодяя с холма так, чтобы он не упал и не сломал себе шею.
– Ну, не то чтобы он этого не заслуживал.
Блэйн улыбнулся.
– Он этого заслуживает. Но мы ведь не хотим лишить палача его пяти гиней, верно, сержант?
Через час они были готовы выступить. Лотара Деларея привязали к волокуше из веток мопани, которую потащила единственная оставшаяся лошадь, а раненый солдат – осколки все еще оставались у него в спине и плече – ехал в седле Сантэн.
Когда колонна снова двинулась на север к реке, Сантэн остановилась у подножия холма, и Блэйн задержался вместе с ней.
Он взял ее за руку, и она вздохнула и легко прислонилась к его плечу.
– О Блэйн, для меня столь многое закончилось в этой забытой Богом глуши, на этом пропеченном солнцем камне.
– Пожалуй, я понимаю, как много значит для тебя потеря этих алмазов.
– Нет, Блэйн. Я теперь считаю совсем иначе. Я даже сама еще не поняла этого. Все изменилось – даже моя ненависть к Лотару…
– Есть еще вероятность, что мы отыщем алмазы.
– Нет, Блэйн. Мы оба знаем, что такой вероятности нет. Алмазы исчезли.
Он перестал отрицать это и не предлагал неискренние утешения.
– Я потеряла все, все, для чего работала – ради себя и сына. Все пропало.
– Я не сознавал… – Полковник смолк и посмотрел на нее с жалостью и глубокой озабоченностью. – Я знал, что это тяжелый удар, но все пропало? Неужели так плохо?
– Да, Блэйн, – просто ответила она. – Все. Не сразу, конечно, но все здание начнет рушиться, а я буду пытаться удержать его. Занимать, и просить, и умолять об отсрочке, но почва ушла у меня из-под ног. Миллион фунтов, Блэйн, – это огромные деньги. Я продержусь еще несколько месяцев, может, год, но все будет рушиться быстрей и быстрей, как карточный домик, и в конце концов рухнет на меня.
– Сантэн, я не беден, – начал он. – Я могу помочь тебе…
Она приложила палец к его губам.
– Я кое о чем попрошу тебя, – прошептала она. – Не о деньнах – но в предстоящие дни мне понадобится утешение. Нечасто, только когда будет особенно плохо.
– Я буду с тобой, когда понадоблюсь тебе, Сантэн. Обещаю. Только позови.
– О Блэйн! – Она повернулась к нему. – Если бы только…
– Да, Сантэн, если бы только.
Он обнял ее. Не было ни вины, ни страха, даже ужасная угроза потерять все и разориться, нависшая над ней, казалось, отступила, когда она очутилась в его объятиях.
– Я не возражала бы против того, чтобы снова стать бедной, если бы только ты всегда был со мной, – прошептала она, и Блэйн ничего не смог ответить. В отчаянии он опустил голову и закрыл ей рот поцелуем.
Португальский священник-врач в Кангарской миссии ампутировал Лотару руку на два дюйма ниже локтя. Он оперировал при ярком белом свете лампы «петромакс», а Сантэн стояла рядом с ним, потея под хирургической маской, отвечала на требования врача, который говорил по-французски, и замирала от ужаса, слыша скрип пилы о кость и чувствуя удушливый запах хлороформа и гниющей плоти, заполнявший тростниковую хижину, которая служила операционной. Когда все закончилось, она ушла к вырытой в земле выгребной яме, и ее вырвало от отвращения и жалости. Оставшись одна в хижине, которую в миссии отвели только ей, Сантэн лежала под пологом от москитов и все еще чувствовала в горле отвратительный запах. Зловоние гангрены, казалось, въелось в ее кожу и застряло в волосах. Она молилась, чтобы никогда больше не слышать его, не видеть, как мужчина, которого она когда-то любила, превращается в калеку.
Молитва не подействовала, потому что на следующий день врач с сожалением сказал:
– Dеsolе, mais j'ai manquе l'infection. Il faut couper encore une fois. – Простите, но я не заметил инфекцию. Необходимо снова резать.
Во второй раз – быть может потому, что она знала, чего ожидать, – было еще хуже. Ей пришлось впиваться ногтями в ладони, чтобы не потерять сознание, когда врач начал пилить плечевую кость Лотара ниже плечевого сустава. Три дня после этого Лотар лежал в беспамятстве и, казалось, уже пересек границу между жизнью и смертью.
– Не могу ничего сказать, – отвечал священник на ее вопросы о состоянии больного. – Теперь все в руках Господа.
На третий день вечером, когда Сантэн вошла в хижину больного, сапфирово-желтые глаза в глубоко провалившихся глазницах повернулись к ней, и она на мгновение увидела, что Лотар ее узнал; затем он снова закрыл глаза.
Однако прошло еще два дня, прежде чем священник разрешил Блэйну войти в хижину Лотара. Блэйн предупредил Лотара о его правах и официально поместил под арест.
– Мой сержант будет отвечать за вас, пока отец Павел не сочтет, что вы готовы к перевозке. Тогда вы будете перевезены по реке под строгим караулом на пограничный пост в Рунту, а оттуда по дороге в Виндхук, где предстанете перед судом.
Лотар лежал бледный. Он исхудал и походил на скелет. Обрубок руки, обмотанный желтыми от йода бинтами, походил на крыло пингвина. Лотар без всякого выражения смотрел на Блэйна.
– Деларей, вряд ли стоит говорить, что вам повезет, если вы избежите виселицы. Но у вас есть шанс смягчить наказание, если расскажете, куда спрятали алмазы или что вы с ними сделали.
Он ждал почти минуту, и ему трудно было сохранять спокойствие под взглядом желтых глаз Лотара.
– Вы понимаете, что я говорю, Деларей? – нарушил он молчание. Лотар отвернулся и стал смотреть в окно без стекол, выходившее на речной берег.
– Я думаю, вы знаете, что я администратор территории. В моей власти пересмотреть ваш приговор; мои рекомендации относительно смягчения наказания почти несомненно будут приняты во внимание министром юстиции. Не глупите. Отдайте алмазы. Там, куда вы отправитесь, они вам ни к чему. А я в обмен гарантирую вам жизнь.
Лотар закрыл глаза.
– Хорошо, Деларей. Мы поняли друг друга. Не ждите от меня милосердия. – Он позвал в хижину сержанта Хансмейера. – Сержант, у заключенного нет привилегий, никаких. Он должен находиться под охраной день и ночь, двадцать четыре часа в сутки, пока вы не передадите его соответствующим представителям власти в Виндхуке. Вы лично отвечаете за него передо мной. Понятно?
