Он осмотрел край лагуны и нашел под выступом черного, отполированного водой камня мелкую воду. Дно там было из белого песка, на котором отчетливо был бы виден приближающийся крокодил. Блэйн сел на самый высокий камень, положив на колени «ли-энфилд» со спущенным предохранителем.

– Дай честное слово не подглядывать, – предупредила Сантэн, стоя под ним на берегу, и он сосредоточился на стае острокрылых гусей, плывших под заходящим солнцем, но остро ощущал шорох падающей одежды.

Послышался плеск воды, легкое аханье, а потом:

– Хорошо, теперь можешь наблюдать за крокодилами.

Она сидела на песчаном дне, так что над водой виднелась только голова, сидела спиной к нему, забрав волосы в пучок.

– Как в раю – прохлада и свежесть.

Обернувшись, она улыбнулась; Блэйн увидел сквозь зеленую воду блеск ее белого тела и подумал, что не сможет больше переносить боль желания. Он понимал, что Сантэн сознательно искушает его, но не мог больше противиться ее притяжению.

Изабелла Малкомс упала с лошади почти пять лет назад, и это положило конец их супружеским отношениям. Они решились на близость всего раз, но Блэйн и теперь не мог вспоминать о пережитых ими тогда боли и унижении.

У него было здоровое сильное тело и огромный аппетит к жизни. Потребовались вся его сила, вся решимость, чтобы смириться с неестественным монашеским существованием. В конце концов это ему удалось, и свирепое возвращение подавленных желаний и инстинктов застало его врасплох.

– Снова закрыть глаза, – весело крикнула Сантэн. – Я хочу встать и намылиться.

Он не смог ответить, с трудом сдерживая стон, рвавшийся из горла, и смотрел только на ружье у себя на коленях.

И тут Сантэн в ужасе вскрикнула:

– Блэйн!

Он мгновенно вскочил. Сантэн стояла в лагуне, зеленая вода чуть плескалась у глубокой щели между ее маленькими круглыми ягодицами, обнаженные бедра переходили в узкую талию. Изящно вылепленные спину и плечи сковал ужас.

Резкими ударами длинного гребенчатого хвоста крокодил стремительно перемещал свое тело от глубокой воды, от острой морды треугольником расходилась волна. Рептилия была длиной почти с мукоро, двадцать футов от носа до кончика хвоста.

– Беги, Сантэн, беги! – крикнул полковник; она повернулась и бросилась к нему. Но крокодил двигался резво, как лошадь на полном галопе, вода за ним кипела, а Сантэн закрывала Блэйну цель, потому что бежала прямо к нему.

Блэйн спрыгнул с камня, вошел в воду по колени и двинулся ей навстречу, держа ружье высоко у груди.

– Ложись! – крикнул он ей. – Ложись!

Она отреагировала мгновенно, плашмя бросившись в воду, и он выстрелил поверх ее спины – крокодил был почти рядом с ней.

Пуля ударилась в бронированные чешуйки отвратительного черепа. Крокодил изогнул спину, выскочил из воды и окатил Блэйна и Сантэн волной воды с пеной. Мгновение он стоял на массивном хвосте, вытянув вперед маленькие передние лапы (кремовое брюхо покрывал симметричный рисунок чешуи) и задрав к небу длинную треугольную морду, потом с ревом снова упал в воду – на спину.

Блэйн поднял Сантэн на ноги и, обхватив ее одной рукой, а другой наставив ружье вперед, как пистолет, попятился к берегу. Крокодил бился в судорогах: пуля повредила примитивный мозг. Зверь вертелся в воде, беспорядочно описывая неправильные круги, щелкая челюстями, так что желтые зубы лязгали, как железные ворота на ветру.

Блэйн поставил Сантэн за собой и обеими руками поднял ружье. Пули рвали чешуйчатую голову, выбивая клочья плоти и куски костей. Хвост рептилии выпрямился, продолжая слабо биться. Крокодил перевалил за край отмели, в глубокие темные воды, вынырнул в последний раз и исчез.

Сантэн дрожала от ужаса. Зубы у нее стучали так, что она с трудом могла говорить.

– Ужасно! Какое страшное чудовище! – Она обхватила Блэйна руками и прижалась к нему. – О Блэйн, как я испугалась!

Она вжималась лицом в его грудь, и голос звучал приглушенно.

– Теперь все в порядке. – Он старался успокоить ее. – Спокойней, дорогая, все позади. Он ушел.

Малкомс прислонил ружье к камню и обнял Сантэн.

Вначале он гладил и успокаивал ее без страсти, как успокаивал бы свою дочь, разбуженную среди ночи кошмаром; но постепенно начал остро сознавать шелковистость ее гладкой, влажной кожи у себя под руками. Он чувствовал каждую выпуклость ее спины, гладкие изгибы по обе стороны от позвоночника и не мог удержаться, чтобы не провести по нему пальцами. Под кожей как будто была спрятана цепочка полированных бусин; Блэйн вел по ней вниз, пока она не исчезла в ложбинке между маленькими твердыми ягодицами.

Теперь Сантэн молчала, только дышала часто и неровно, но под его прикосновением прогнула спину, как кошка, подалась к небу, и он схватил ее руками за ягодицы и притянул к себе. Не сопротивляясь, она всем телом прильнула к нему.

– Блэйн.

Она назвала его по имени и подняла лицо.

Он поцеловал ее, свирепо, – человек чести, он понимал, что больше не в состоянии выполнять свои обеты, – и они с Сантэн слились в этом поцелуе, пили дыхание друг друга; их языки переплелись, нажимая, толкая, забираясь так глубоко, что страсть грозила смертью от удушья и Блэйну, и Сантэн.

Сантэн оторвалась от него.

– Сейчас, – запинаясь, сказала она. – Это должно произойти сейчас.

И Блэйн поднял ее на руки, как ребенка, и побежал по вязкому белому песку назад к тростниковому убежищу, опустился перед матрацем на колени и осторожно уложил Сантэн на одеяло.

– Я хочу смотреть на тебя, – сказал он, садясь на корточки, но Сантэн приподнялась и потянулась к нему.

– Потом… я не могу ждать… пожалуйста, Блэйн. О боже, ну скорее.

Она тянула его к себе, неуклюже и отчаянно от спешки.

Он сорвал влажную рубашку, отбросил в сторону, и Сантэн снова стала целовать его. Она накрыла его рот своим и вместе они завозились с пряжкой его пояса, ахая, сталкиваясь носами и до боли прижимая губы к зубам.

– О боже, Блэйн, быстрей!

Он оторвался от нее и запрыгал на одной ноге, избавляясь от мокрых, липнущих брюк. Выглядел он смешно и нелепо, особенно когда в спешке споткнулся и упал на белый песок. А она смеялась, смеялась без удержу, до слез – так он был забавен, прекрасен и нелеп, и она очень хотела его, и если бы он промедлил еще хоть секунду, внутри у нее что-то лопнуло бы и она бы умерла.

– Пожалуйста, Блэйн, иди ко мне быстрей!

И вот наконец он, тоже обнаженный, и подошел к Сантэн. Она одной рукой схватила его за плечо и упала на спину, увлекая Блэйна за собой, расставила и подняла колени. Другой рукой она искала – нашла – и направила его.

– О Блэйн, ты так… о да, вот так, я не могу… я закричу.

– Кричи! – приказал он, проникая в нее, и вонзаясь, и раскачиваясь над ней. – Никто тебя не услышит. Кричи за нас обоих!

Сантэн раскрыла рот и в восходящем крещендо отпустила на волю свое одиночество, и желание, и потом – радость; дикий крик обозначил самый полный и опустошающий миг ее существования.

Потом она молча плакала на его голой груди. Это удивило и озадачило Блэйна – и наполнило сочувствием.

– Я был груб – прости! Я не хотел причинять тебе боль.

Она покачала головой и проглотила слезы.

– Нет, ты не сделал мне больно, это было прекрасно…

– Тогда почему ты плачешь?

– Потому что все хорошее кажется таким мимолетным! Чем оно удивительней, тем быстрей проходит, а дурные времена, кажется, тянутся вечно.

– Не думай так, моя маленькая.

– Не знаю, как я буду жить без тебя. Раньше я жила в аду, но теперь моя жизнь станет в тысячу раз хуже.

– Не знаю, где взять силы, чтобы уйти от тебя, – согласно прошептал он. – Мне никогда в жизни не было так трудно…

– Сколько у нас осталось времени?

– Еще один день – и мы будем в Рунду.

– Когда я была маленькой, отец подарил мне брошь из кусочка янтаря с насекомым внутри. Я бы хотела вот так же сохранить этот момент: поймать его, навечно заключить в драгоценный янтарь нашей любви.