– Если я запрещу тебе утром уезжать в Виндхук, ты послушаешься?

– Отец… – прошептал Манфред.

– Отвечай, йонг, послушаешься ты меня?

– Не знаю, дядя Тромп, но не думаю. Мой па…

– Тебе есть в чем раскаиваться, парень. Не стоит добавлять к этому грех неповиновения. Поэтому я не запрещаю тебе. Поступай так, как велят твои верность и совесть. Но ради себя и ради меня, приехав в Виндхук, пользуйся именем Бирман, а не Деларей, йонг, слышишь?

– Сегодня суд! У меня правило: никогда не предсказывать исход какой бы то ни было части юридического процесса, – сказал Эйб Абрахамс, сидя в кресле напротив стола Сантэн Кортни. – Однако сегодня я нарушу собственное правило. Этого человека приговорят к виселице. Никаких сомнений.

– Почему вы так уверены, Эйб? – негромко спросила Сантэн. Эйб с тайным восхищением поглядел на нее, прежде чем ответить. На ней было простое платье с низкой талией, безупречный покрой и тонкость материала – джерси – оправдывала его дороговизну. Сантэн стояла у французского окна, и платье подчеркивало ее маленькую – по моде – грудь и мальчишески стройные бедра. Яркое белое африканское солнце создавало вокруг ее головы нимб, и Эйбу потребовалось немало усилий, чтобы отвести от нее взгляд и сосредоточиться на горящей сигаре, которой он взмахнул, перечисляя свои доводы.

– Во-первых, бесспорные доказательства вины. Никто, даже защита, не пытается всерьез утверждать, будто он невиновен, – этот дьявол виновен по всем пунктам. Виновен в намерении, в исполнении, в умышлении и осуществлении умысла, виновен со всеми отягчающими обстоятельствами, включая нападение и ограбление воинского склада, виновен в том, что стрелял в полицейских и ранил одного, взорвав гранату. Защита признала, что ее единственная надежда – вытащить из шляпы закона какого-нибудь спрятанного там кролика, чтобы воззвать к его чувству и чести, но до сих пор эта надежда не осуществилась.

Сантэн вздохнула. Она два дня провела в свидетельском кресле. Хотя во время подробного и строгого перекрестного допроса она сохраняла спокойствие и невозмутимость, она устала, и ее преследовало чувство вины, ощущение, что она сама довела Лотара до этой отчаянной преступной глупости и теперь виновна в том, что возглавляет свору, накинувшуюся на него и готовую разорвать на куски со всей свирепостью, какую позволяет закон.

– Во-вторых, – взмахнул сигарой Эйб, – прошлое этого человека. Во время войны он был предателем и мятежником, за его голову была назначена награда. Это головорез с длинным списком преступлений.

– За преступления военного времени он получил помилование, – заметила Сантэн. – Полное прощение, подписанное премьер-министром и министром юстиции.

– Тем не менее это говорит против него. – Эйб понимающе покачал головой. – Это помилование даже ухудшает его положение: он укусил руку милосердия, протянутую ему после войны, посмеялся над законом. Судье это не понравится, можете поверить.

Эйб осмотрел сигару. Она горела ровно, образуя плотный столбик серого пепла в дюйм длиной. Эйб одобрительно кивнул.

– В-третьих, – продолжал он, – этот человек не проявил раскаяния – ни капли, ни щепотки. И отказался сообщить, что сделал со своей грязной добычей.

Он помолчал, заметив отчаяние Сантэн при упоминании о пропавших алмазах, потом торопливо продолжил:

– В-четвертых, эмоциональные аспекты преступления – нападение на женщину из высшего общества. – Он неожиданно улыбнулся. – На беспомощную женщину, настолько неспособную защищаться, что она едва не откусила ему руку. – Сантэн нахмурилась, и Эйб сразу снова посерьезнел. – Ваша храбрость и изобретательность, достоинство, с каким вы держались в роли свидетеля, тоже не в его пользу. Вы видели газеты: Жанна д’Арк и Флоренс Найтингейл в одном лице; замаскированное предположение, что его нападение на вас, возможно, было гораздо более отвратительным и жестоким, чем позволяет говорить скромность. Судья захочет вознаградить вас, преподнеся голову этого человека на блюде.

Сантэн взглянула на свои часики.

– Суд начнется через сорок минут. Пора подняться на холм.

Эйб немедленно встал.

– Люблю наблюдать за действием закона, за его степенным, размеренным шагом, за всеми его прикрасами и ритуалами, за медленным перемалыванием свидетельств, отсеиванием зерна от плевел…

– Не сейчас, Эйб, – остановила она его, надевая шляпку с маленькими полями перед зеркалом над каминной полкой: спустить черную вуаль на один глаз, повернуть шляпку под элегантным углом, – взяла сумочку из крокодиловой кожи и зажала ее под мышкой. – Довольно речей. Просто посмотрим, чем кончится этот ужас.

В «форде» Эйба они поднялись на холм. В вестибюле суда их ждала пресса, фотографы совали свои камеры в открытое окно «форда», ослепляли Сантэн непрерывными вспышками. Она сумочкой заслонила глаза, но как только вышла из машины, ее тут же обступила толпа и засыпала вопросами:

– Что вы почувствуете, когда его повесят?

– А что насчет алмазов? Сможет ваша компания уцелеть без них, миссис Кортни?

– Как вы думаете, они готовы на сделку ради алмазов?

– Что вы чувствуете?

Эйб, проложив для нее дорогу через толпу, втащил Сантэн за руку в относительную тишину суда.

– Подождите меня здесь, Эйб, – приказала она, ускользнула в коридор и прошла через толпу зрителей, ожидавших, когда откроют двери главного зала заседаний. К ней поворачивались головы, и ее провожала волна комментариев и пересудов, но она не обращала на это внимания и свернула к женскому туалету. Непосредственно напротив располагалась комната защиты; Сантэн огляделась, желая убедиться, что за ней не наблюдают, повернула к этой двери, резко постучала, открыла и вошла. Закрыла за собой дверь и, когда адвокат поднял голову, сказала:

– Прошу прощения, джентльмены, но я должна с вами поговорить.

Когда Сантэн спустя несколько минут вернулась, Эйб ждал ее там, где она его оставила.

– Полковник Малкомс здесь, – сказал он, и на мгновение она забыла все прочие свои заботы.

– Где он? – нетерпеливо спросила она. Сантэн не видела Блэйна со второго дня суда, когда он звонким голосом, от которого тонкие волоски на ее шее вставали дыбом, давал свои свидетельские показания. Его показания были тем более убедительны, что говорил он сухо и бесстрастно. Защита пыталась запутать его вопросами к описанию стрельбы по лошадям и нападения с применением гранат, но быстро почуяла, что ничего не выйдет, и отстала через несколько минут перекрестного допроса. С тех пор Сантэн каждый день напрасно искала его.

– Где он? – повторила она.

– Уже зашел, – ответил Эйб, и Сантэн увидела, что в ее отсутствие служители открыли двойную дверь главного зала суда.

– Чарли держит для нас места. Сидеть среди зевак не придется.

Эйб взял ее за руку и провел сквозь движущуюся толпу. Служители узнали Сантэн и помогли расчистить проход к местам в третьем ряду, где помощник Эйба занял для них места.

Сантэн незаметно искала в толчее высокую фигуру Блэйна и вздрогнула, когда толпа на мгновение расступилась и она увидела его по другую сторону прохода. Он тоже искал ее и увидел мгновением позже; реакция его была такой же острой, как и у нее. Они смотрели друг на друга через зазор в несколько ярдов, и Сантэн это расстояние казалось пропастью шириной в океан; оба без улыбки смотрели в глаза друг другу. Затем толпа, хлынувшая в проход, снова разделила их, и Сантэн потеряла Блэйна из виду. Она села рядом с Эйбом и, чтобы дать себе время опомниться, притворилась, что роется в сумочке.

– Вот он! – воскликнул Эйб, и на мгновение Сантэн показалось, что он говорит о Блэйне. Потом она увидела, что служители ведут из камеры Лотара Деларея.

Она уже несколько дней видела его на скамье подсудимых, но не могла привыкнуть к переменам в нем. Сегодня на Лотаре была выгоревшая рубашка рабочего и черные брюки. Одежда, казалось, была ему велика, один рукав – на культе – подколот. Лотар еле шел, как старик, и один из охранников помог ему подняться по ступеням к скамье подсудимых.