«Следовало разобраться с ним с самого начала, – с горечью думал он. – Я едва не опоздал. А ведь я так люблю спокойную жизнь и легкие пути. Что ж, сейчас надо постараться сделать все возможное».
Проходя мимо, он небрежно взглянул на Хендрика и краем глаза заметил, что рослый овамбо чуть расслабился, когда он прошел дальше по вагону.
«Ты ждешь этого, мой мальчик. Ты знаешь, что это произойдет, и я не стану тебя разочаровывать».
У дальней двери вагона он остановился, словно передумал, и медленно пошел обратно, улыбаясь про себя. Снова остановился перед Хендриком и громко цыкнул дуплом зуба.
– Смотри на меня, каффир, – дружелюбно велел он. Хендрик поднял подбородок и посмотрел.
– Который твой m’pahle? – спросил надсмотрщик. – Который твой багаж?
Он застал Хендрика врасплох. Остро осознавая присутствие алмазов в мешке над головой, Хендрик невольно взглянул на кожаный мешок.
– Отлично.
Белый надзиратель снял мешок с полки и бросил на пол перед Хендриком.
– Открой, – приказал он, по-прежнему улыбаясь, держа руку на рукояти дубинки.
– Давай.
Хендрик сидел неподвижно.
Улыбка стала холодной, волчьей.
– Открывай, каффир. Посмотрим, что ты прячешь.
Это его никогда еще не подводило. Даже самый покорный постарается защитить свое имущество, каким бы незначительным и никчемным оно ни было.
Хендрик медленно наклонился вперед и развязал кожаный мешок. Потом снова выпрямился и сидел, ничего не предпринимая.
Белый надзиратель наклонился, схватил мешок за дно и выпрямился, не отрывая взгляда от лица Хендрика. Он сильно потряс мешок, вывалив все его содержимое на пол.
Выпало свернутое одеяло, и надсмотрщик носком сапога развернул его. Внутри обнаружились жилет из овчины и другая запасная одежда, а также девятидюймовый нож в кожаном чехле.
– Опасное оружие, – сказал надсмотрщик. – Ты ведь знаешь, что опасное оружие в вагон не допускается.
Он взял нож, вложил лезвие в щель возле окна и сломал его; потом бросил обе части за решетку окна за головой Хендрика.
Хендрик не шевельнулся, хотя надсмотрщик ждал целую минуту, издевательски глядя на него. Слышался только стук вагонной тележки на стыках рельсов и слабое пыхтение локомотива в голове поезда. Никто из черных пассажиров не следил за развитием этой маленькой драмы: все с ничего не выражающими лицами смотрели прямо перед собой невидящими глазами.
– А это что за мусор? – спросил надсмотрщик и носком ноги коснулся жесткой просяной лепешки, и хотя у Хендрика не дрогнула ни одна мышца, белый заметил искорку в черных затуманенных глазах.
«Да, – радостно подумал он. – Есть! Теперь он зачешется».
Он поднял лепешку и задумчиво понюхал ее.
– Хлеб каффира, – сказал он. – Запрещено. Правило компании: проносить еду в вагоны нельзя.
Он повернул лепешку ребром, чтобы она прошла сквозь прутья решетки, и выбросил в открытое окно. Лепешка ударилась о насыпь под стальными колесами и разлетелась на кусочки, а надсмотрщик усмехнулся и наклонился за следующей.
В голове Хендрика что-то щелкнуло. Он так долго сдерживался, что потеря алмазов лишила его рассудка. Оттолкнувшись от скамьи, он бросился на белого, но надсмотрщик был готов к этому. Он выпрямил правую руку и вогнал конец дубинки в горло Хендрику. Потом, когда Хендрик, задыхаясь и держась за горло, отступил, надсмотрщик огрел его дубинкой по голове: он точно рассчитал силу удара, чтобы тот не стал смертельным; рука Хендрика, которой он держался за поврежденное горло, упала, и сам он стал падать вперед. Но надсмотрщик не позволил ему упасть: левой рукой он толкнул его на скамью и, удерживая его вертикально, принялся работать дубинкой.
Дубинка со звоном, как топор от древесины, отскочила от костей черепа, разорвав тонкую кожу; ярким рубиновым фонтаном хлынула кровь. Надсмотрщик ударил Хендрика трижды, рассчитывая каждый удар, потом ткнул дубинкой в раскрытый рот Хендрика с отвисшей челюстью и выбил два резца до самых десен.
«Всегда помечай их, – любил он говорить. – Помечай, чтоб они никогда не забывали».
Только теперь он отпустил потерявшего сознание человека, и Хендрик головой вперед упал в проход между скамьями.
Надсмотрщик мгновенно повернулся и замер на кончиках пальцев – так гадюка изгибается для атаки в смертоносное S. Держа дубинку наготове правой рукой, он смотрел в потрясенные глаза черных вокруг себя. Они быстро опускали взгляды, и единственным движением было раскачивание их тел в такт качке вагона.
Кровь Хендрика собралась лужей вокруг его головы и тонким ручейком потекла по проходу. Надсмотрщик снова улыбнулся, глядя сверху вниз на распростертую фигуру почти с отеческим выражением. Исполнение было великолепное, быстрое и совершенное, точно как он замышлял, и он наслаждался.
Он принялся поднимать из лужи крови остальные лепешки и одну за другой бросать между прутьями решетки. Наконец он наклонился к лежащему человеку и его рубашкой старательно вытер кровь с дубинки. Потом встал, повесил дубинку на пояс и медленно двинулся по проходу.
Теперь все в порядке. Настроение изменилось, атмосфера рассеялась. Неприятностей больше не будет. Он выполнил свою работу, и сделал это хорошо.
Он вышел на балкон вагона и с легкой улыбкой закрыл за собой раздвижную дверь.
Как только дверь закрылась, люди в вагоне ожили. Мозес резко отдал приказ, и два человека подняли Хендрика на скамью; еще один отправился к баку в конце вагона за водой, а сам Мозес раскрыл свой мешок и достал полый закрытый рог.
Пока другие держали то и дело падающую голову Хендрика, Мозес посыпал раны на его черепе коричневым порошком из рога. Это была смесь пепла и очень тонко измельченных трав. Мозес пальцами втер этот порошок в разорванную плоть. Кровотечение остановилось, и тогда он влажной тряпкой вытер брату разбитые губы. Потом положил его голову себе на руки и стал ждать.
Мозес наблюдал за схваткой брата и белого человека с почти отчужденным интересом: он сознательно сдерживал Хендрика и направлял его поведение, пока драма не достигла взрывной кульминации. Его привязанность к брату все еще не слишком окрепла. Их отец, человек процветающий, но скупой, то и дело отправлял кого-то из пятнадцати своих жен на родильное ложе. У Мозеса было больше тридцати братьев и сестер. И сверх не очень определенного племенного и семейного долга его ничто с ними не связывало. Хендрик был на много лет старше его и покинул крааль, когда Мозес был еще совсем мал. До него доходили слухи о приключениях брата, и эти рассказы о диких, отчаянных поступках создавали брату определенную славу. Но рассказы – это только рассказы, и пока они не подкреплены доказательствами, репутация должна основываться на делах, а не на словах.
Пробил час испытания. Мозес обдумает итог, и от этого будут зависеть их дальнейшие отношения. Ему нужен надежный и твердый помощник, человек из стали. Ленин выбрал Иосифа Сталина. Он тоже выберет человека из стали, человека, подобного топору, и этим топором станет вырубать и вытесывать свои планы из жесткой древесины будущего. Если Хендрик провалит испытание, Мозес отвергнет его, испытывая не больше сожалений, чем если бы выбросил топор, сломавшийся после первого же удара о ствол.
Хендрик открыл глаза и посмотрел на брата расширенными зрачками: он застонал и коснулся открытой раны на черепе. Поморщился от боли, и его зрачки сузились, взгляд сфокусировался; Хендрик попытался сесть, и в глубине его глаз вспыхнул гнев.
– Где алмазы?
Голос его звучал негромко, с присвистом, словно шипела ядовитая маленькая гадюка.
– Их нет, – тихо ответил Мозес.
– Надо вернуться, найти их.
Но Мозес покачал головой.
– Они разлетелись, как семена травы; невозможно определить, где они упали. Нет, брат мой, мы пленники в этом вагоне. Мы не можем вернуться. Алмазы пропали навсегда.
Хендрик сидел спокойно, языком ощупывая сломанные зубы, проводя по неровным обломкам резцов и обдумывая холодную логику слов брата. Мозес терпеливо ждал. На этот раз он не собирался отдавать приказы, задавать направление, даже намекать. Хендрик должен был сам сделать вывод.
