– Вы были задуманы и зачаты здесь, – сказала доктор Сизмански. – Вы это знали?

– Нет, но я не удивлена.

– Только мы могли это сделать и позволить ему увезти с собой результат нашего труда. Такими фокусами мы отчасти оправдываем свое существование перед Президиумом. Разумеется, ваши отец и мать предоставили нам, так сказать, исходный материал, но он был сильно модифицирован, прежде чем обе части были помещены в утробу вашей матери. Технология этого процесса очень сложна и в известной степени даже революционна. Любой ваш ребенок, от любого мужчины, окажется более или менее перестроенным в направлении максимального психического и физического совершенства, насколько позволят гены. Мы прекрасно поняли замысел вашего отца, особенно потому, что задача Центров состоит как раз в противоположном: разыскивать исключительные личности, способные изменить мир, и либо подчинять их себе, либо устранять. Главная Система требует, чтобы мы культивировали посредственность, людей, довольных существующим порядком вещей. Ваш отец хотел сделать вас инструментом в эволюции. Но у него, конечно, ничего бы не вышло.

Сон Чин вздрогнула от неожиданности:

– Как? Почему?

– Ваш отец полагал, что, удалив вас из Центра, он избавится от необходимости регистрировать генетические коды ваших детей. Он надеялся, используя свое положение, не допустить того, чтобы их уничтожили или включили в Систему, но его самолюбие не позволило ему понять, что этот план имел бы практическую ценность лишь в том случае, если бы речь шла о выбранной наудачу крестьянской паре, а еще лучше – полусотне пар. Но нет, он желал, чтобы в историю вошло только его собственное семейство. Но вы-то уже зарегистрированы, а Главная Система не слепа. Она бы продолжала прослеживать вашу генетическую линию, и ей было бы совершенно наплевать на ваше общественное положение и состояние вашего интеллекта.

– Но он же должен был это знать, ему должны были сказать…

– Гордыня ослепляла и более великих людей. Ваш отец ничего не хотел слышать, он отгородился от этой мысли, отказывался признать ее, потому правда была для него губительна. Мы же, со своей стороны, нашли его идею весьма ценной – при условии, что он не будет в этом участвовать. Мы готовимся, а может быть, и уже готовы к тому, чтобы убить вас.

– Что-о?!

– Строго говоря, вы уже мертвы. Позитивная идентификация. Разочарованные родители, легкое чувство вины, недолгая скорбь – и все. Инцидент исчерпан. Все удовлетворены, даже Главная Система. Согласно приказу доктора Клейбена, вы более не существуете.

– Но остается Чу Ли… – Она почувствовала, как к ней подкрадывается волнение.

– Только в виде компьютерной записи, а с этим справиться еще легче. Чу Ли тоже умрет – здесь, в заключении, – и его похоронят обычным порядком. Разумеется, остается капитан Сабатини, который воображает, что ему что-то известно, но о его воспоминаниях мы позаботимся, а бортовой журнал подкорректируем. Нам много раз доводилось изменять личности, тела, все что угодно, но вы скорее всего одна на всю Конфедерацию, и ставки в игре слишком высоки. В любом случае мы всегда воспринимали вас, как свое произведение, и то, что вы вернулись к нам, когда, так сказать, созрели, всего лишь справедливо.

У нее появилось нехорошее предчувствие.

– Что вы собираетесь со мной сделать?

– Ну, это же очевидно! Вы стали как раз такой, как нужно. Вы знаете о компьютерах и компьютерной математике больше, чем люди, которые втрое старше вас. Вы проявили незаурядную храбрость и готовность многим рискнуть ради крупной победы. Последнее качество встречается особенно редко. Естественно, мы не знаем, до какой степени вы способны усовершенствоваться, но потенциал велик, и жертвовать им неразумно. Однако важно, чтобы сработала и другая часть генетической программы. Она гораздо сложнее и, по сути дела, экспериментальная, но в случае успеха у нас есть шанс вывести здесь, на Мельхиоре, новую высшую расу. Конечно, вы не единственная, над которой мы работали в этом направлении, но на данный момент только вы достигли подходящего возраста и к тому же находитесь непосредственно на станции. Основная проблема состоит в том, чтобы создание не обратилось против создателя, но мы полагаем, что знаем способ, и верим, что риск стоит того. Не беспокойтесь, вы будете помнить все и ваша личность останется прежней. Мы не осмеливаемся затронуть слишком многое, чтобы случайно не загасить как раз ту искру, которая нам нужна.

С психохимией было проще всего: удалить блокаторы и создать новый гормональный набор, который будет воспроизводиться постоянно, – детская игра для искусников Мельхиора. Сон Чин не просто переориентировали на женское поведение, ее сделали в высшей степени женственной. Ее страсть была почти животной, всепоглощающей и ненасытной – до тех пор, пока не наступала беременность. Как только мозг получал сигнал и начинались подготовительные процессы, зов плоти угасал. Она становилась спокойнее, могла полностью владеть собой, а поскольку ее память и личность были нетронуты, нетрудно было предсказать, что во время беременности она скорее всего будет предпочитать женское общество. После родов начинался восстановительный период, он занимал от силы пару месяцев – и цикл начинался сначала. Так должно было продолжаться до тех пор, пока функционируют яичники, то есть лет тридцать, если не больше.

Разумеется, она бы не смогла ухаживать за таким количеством детей, и для этого уже подбирался особый персонал – в основном из заключенных женского пола. Первыми кандидатками были сестры Чо – разумеется, после того, как над ними власть поэкспериментирует, – и две новоприбывшие североамериканки, над которыми, кстати, не планировалось никаких экспериментов, поскольку они попали на Мельхиор случайно, как бы в придачу. Молчаливая женщина с раскрашенным телом отчаянно нуждалась в заботе о детях, но, пройдя институтскую Клинику Трансформации, уже не могла иметь собственных детей.

Саму Сон Чин переименовали и запрограммировали отзываться на новое имя. Рабочим языком Института был английский, и после непродолжительных споров большинством голосов было решено остановиться на имени Соловей Хань. Хотя почти двадцать процентов персонала составляли китайцы, по большей части принадлежащие к ханьской народности, Хань была только одна.

Однако она должна была иметь доступ к компьютерам, но здесь требовались некоторые гарантии, а поскольку делалось это не в ее интересах, а в интересах Мельхиора, пригрозить ей отлучением от компьютеров было нельзя. Проблему решили, запрограммировав Хань на фанатическую привязанность к детям, сделав их, по сути, заложниками ее лояльности.

Кроме того, учитывая слепоту, ей приходилось общаться с компьютерами вслух, и следовательно, она не могла зашифровать или закрыть паролем свои запросы на информацию, разработки и результаты. Все, что она говорила, неукоснительно записывалось и тщательно анализировалось особой исследовательской командой и другим, независимым компьютером. Естественно, в Институте и не помышляли о том, чтобы вернуть ей зрение, наоборот, глаза ей удалили, заменив их косметическими протезами с незарегистрированным рисунком сетчатки.

Еще несколько поверхностных изменений – и работа была завершена. В Центре ее голос был искусственно понижен на пол-октавы – теперь его подняли на полторы. Ей он показался пронзительным и резким, но окружающие уверяли, что для других он звучит очень приятно: высокое сопрано, удачно сочетающееся с некоторой горловой мягкостью. Губы ей сделали пухлыми, увеличили рот, а верхний ряд зубов сделали слегка, но заметно выступающим. Уши чуть-чуть отодвинули к затылку, грудь утяжелили, а бедра расширили и присвоили ей новые, тоже незарегистрированные отпечатки пальцев. Она сохранила привлекательность, хотя и утратила прежний облик классической китайской красавицы, и от прежней Сон Чин у нее остались только рост и национальность.

Напоследок ей подробно рассказали обо всем, что с ней было сделано, почему и зачем, а также предупредили, что ее нынешнее состояние зафиксировано. Это означало, что отныне ее мозг будет активно сопротивляться всем попыткам внести в организм любые физические или психохимические изменения. Она поддавалась гипнозу и могла работать с ментопринтером, но попытка, например, вернуть ей зрение, была бы заранее обречена на провал. Метки на лице ей тоже поменяли, сделав их красными с металлическим отливом. Отныне она являлась собственностью Института, и новые идентификаторы не позволяли ей покидать территорию; она была обязана была жить и работать только здесь, и при нарушении этого правила автоматически поднималась тревога.