Несколько месяцев — да это все равно что вечность! А ведь через месяц-другой снега выпадет столько, что добираться от одного королевства до другого станет нелегко.

Она не увидится с Габорном до весны. Самое меньшее, пять или шесть месяцев.

Эта мысль почти сокрушила Иом. И все же для них обоих будет лучше не спешить, предоставить ее людям время для того, чтобы они поняли. Никакой другой принц не захочет ее, никакой другой принц не согласится взять в жены женщину, которая была Посвященной врага.

Теперь, когда ее отец и король Ордин мертвы, Хроно начнут медленно распространять хроники, описывающие их дела — том там, том здесь. Может быть, когда истина выплывет наружу, ее люди изменят свое мнение о Габорне в лучшую сторону.

И тут она вспомнила еще об одной проблеме. Шемуаз, ее Дева Чести, будет уже на сносях к тому времени, когда Иом снова увидится с Габорном. Если се люди явно не одобряли союз Иом с Ордином, как люди Габорна отнесутся к ней?

Надо думать, Габорн прибыл сюда и стремился к этому союзу потому, что благополучие и безопасность Гередона давали определенные преимущества Мистаррии. Но Радж

Ахтен лишил их благополучия, превратил замки Гередона в предмет для насмешек, украл красоту у принцессы.

Иом нечего предложить ему, кроме своих чувств, а она знала, что чувства стоят недорого.

Она все еще надеялась, что Габорн любит ее, но боялась, что обманывает себя, надеясь на союз с ним. Это так глупо! Точно в детской сказке о ленивом мужике, который мечтал разбогатеть, когда дождь смоет грязь у него на поле и станет виден спрятанный там горшок с золотом.

Конечно, за предстоящие месяцы Габорн поймет, что ей нечего ему предложить, и передумает. Хотя он и говорил, что любит ее, но наверняка придет к выводу, что этой любви недостаточно для того, чтобы их королевства объединились.

Пока Иом обдумывала все это, Биннесман тоже углубился в свои мысли, и, судя по выражению его лица, был обеспокоен. Однако из-под густых бровей он внимательно следил за Иом.

— Значит, ты хочешь, чтобы я предостерег Габорна и посоветовал ему держаться подальше отсюда. Больше ничего не нужно ему передать?

— Нет, — ответила Иом. — Разве что… Это касается Боринсона.

— И что о нем?

— Не знаю прямо, что… делать с ним. Он убил моего отца, короля. Такой поступок не может оставаться безнаказанным. Однако его и так гложет ужасное чувство вины. Наказывать его сверх этого было бы жестоко.

— Иногда рыцари, совершившие оплошность, получают второй шанс, — ответил Биннесман.

В Доме Разумения, в Палате Сердец, Габорну объясняли, что бывают сны и воспоминания настолько тяжелые, что разум не в состоянии удержать их.

По дороге к Бредсфорскому поместью он догнал Боринсона и, поглядывая на его лицо, думал о том, удастся ли когда-нибудь этому человеку придти в себя после всего, что произошло.

Снова и снова голова у Боринсона падала, а губы вздрагивали, точно он хотел сказать что-то невыразимое словами. И все же каждый раз, когда он поднимал голову, взгляд его немного прояснялся, делался не таким рассеянным, чуть более осмысленным.

Габорн подозревал, что на некоторое время — на неделю или на месяц — Боринсон вообще мог забыть о том, что наделал. Станет говорить, что какой-то другой рыцарь убил Сильварреста или что король погиб в бою.

Габорн от всей души надеялся, что так и произойдет. Они продолжали скакать в молчании. Хроно Габорна изредка покашливал, как будто мерз все сильнее.

Спустя двадцать минут Боринсон повернулся к Габорну. На первый взгляд он выглядел почти беззаботным, так глубоко затаилась его боль. Но она никуда не исчезла.

— Милорд, я недавно проезжал мимо охотничьего домика герцога и заметил след опустошительницы. Очень большой. Может, мне стоит вечером попытаться догнать ее?

Очевидно, это была шутка.

— Только вместе со мной, — в том же духе ответил Габорн. — Прошлой осенью я охотился в Даннвуде на кабанов. Этой осенью мы будем охотиться на опустошителей. Может, и Гроверман отправится с нами. Что скажешь?

— Ха, это вряд ли, — Боринсон сплюнул. — Нет, после того, что я натворил!

Его глаза тут же налились тревогой и болью, Габорн постарался отвлечь его.

— Обещаю тебе, что если мы убьем опустошителя, ты съешь его уши, — пошутил он. Съесть уши первого убитого на охоте кабана считалось великой честью. Но у опустошителей уши отсутствовали, да и вообще они были несъедобны. — Или, по крайней мере, срежешь у него кусок шкуры в форме уха.

— О, вы слишком великодушны, милорд, — захихикал Боринсон, подражая крестьяночке на рынке, рассыпающейся в благодарностях перед дворянином. — Ох, вы так добры. Все вы, лорды, такие… лордные-лордные, если ухватываете мою мысль.

— Благодарю вас, милая леди, — сказал Габорн, копируя тяжеловесный акцент одного маркиза из Фересии, известного позера. Задрав нос, он понюхал воздух — в точности так, как это делал маркиз — и использовал всю силу своего Голоса, чтобы усилить впечатление. — Будьте благословенны и вы, и ваша лачуга, и все ваши курносые детки, дорогая леди. Только пожалуйста, не подходите ближе, а то я могу расчихаться.

Боринсон засмеялся — маркиз и вправду часто начинал чихать, когда грязные крестьянки оказывались рядом. Из-за того, что он так этого боялся, крестьянки всегда держались от него подальше, и у него не выработалась толерантность к запаху их бедности.

Довольно грубоватый юмор, но в данный момент ничего лучшего Габорн придумать не мог, а Боринсону явно стало легче. В душе Габорна даже вспыхнула надежда, что когда-нибудь все в их отношениях станет как прежде.

Они скакали по низинам, перемежающимся округлыми холмами.

Облака начали потихоньку рассеиваться и дневное солнце растопило снег. На расстоянии мили от Лонгмота вдоль дороги сохранились крестьянские дома с несгоревшими соломенными крышами. Урожай уже убрали, животных в загонах не было, и все это создавало неприятное ощущение заброшенности.

Поднявшись на очередной холм, они увидели Бредсфорское поместье, уютно прилепившееся на склоне. Длинное строение из серого камня с двумя флигелями по бокам. Позади него виднелись сараи, голубятни и помещения для слуг; стены были увиты цветами и ползучими растениями. Перед поместьем среди цветов и аккуратно постриженных деревьев вилась дорожка и тек глубокий ручей, перекинутый через него белый мостик казался продолжением дороги.