– Где Грейди? – резко спросил Гриф.

– Внизу, капитан.

В бесстрастном голосе негра чувствовалось нечто необычное, и Гриф почувствовал, как сжалось его сердце.

– Боже милостивый... – еле слышно произнес он.

Мазу чуть заметно покачал головой.

– Идите, сэр. Он ждет вас.

Гриф быстро спустился вниз, в одно мгновение оказался перед дверью каюты Грейди и резко открыл ее.

Первое, что бросилось ему в глаза, когда он вошел, был мужчина в черном одеянии, стоящий у койки с молитвенником в руках.

– Прошу вас, уйдите, – тихо сказал Гриф и направился к койке.

Понимающе взглянув на него, незнакомец коротко кивнул, прошептал «Аминь» и вышел. Как только дверь за ним закрылась, Гриф склонился к больному и прислушался к медленному, затрудненному дыханию, свидетельствовавшему о том, что моряк еще жив. В слабом свете, проникающем через иллюминатор, лицо Грейди выглядело осунувшимся и мертвенно-бледным; лишь на щеках отчетливо выделялись два красных пятна.

Опустившись на колени, Гриф взял влажную руку несчастного и сжал ее, словно желая передать ему свою энергию.

– Грейди, – прошептал он, склонившись над безвольным телом. – Это я, Грифон... Я пришел.

Ответа не последовало, только хриплое дыхание по-прежнему раздавалось в тишине, которая казалась вечной.

Глядя на неподвижное лицо Грейди, Гриф стиснул зубы в неистовой молчаливой молитве. Он вспоминал пережитые вместе годы, вспоминал о преданности и храбрости друга и еще сильнее почувствовал всю тяжесть и неотвратимость потери.

Время шло, но Гриф не замечал его течения и не представлял, как долго стоял на коленях, моля Бога продлить жизнь дорогого для него человека.

И все же дыхание Грейди становилось все слабее. Постепенно два ярких пятна на его щеках начали бледнеть.

– Нет, – простонал Гриф, чувствуя, как жизнь покидает друга. – Не оставляй меня, Грейди, ты нужен мне... О Боже, пожалуйста...

Грудь его помощника еле заметно вздымалась и опускалась, хриплый звук дыхания, начав стихать, вскоре стал совсем неслышным. Гриф замер в ожидании, молясь и все еще надеясь...

Прошла минута, затем две в бесконечно длящейся тишине. Грейди лежал неестественно неподвижно, и Гриф зажмурился. Еще через минуту он взял безвольную ладонь друга и прижал к своему лицу.

Кто-то пошевелился позади него, и на плечо Грифа легла рука, легкая, но твердая в своей настоятельности. Гриф продолжал прижиматься щекой к ладоням Грейди, оставаясь неподвижным и чувствуя, как все опустело и померкло вокруг. Наконец он поднялся и позволил пальцам Грейди выскользнуть из его рук.

– Его душа покинула тело, приятель, – доброжелательно сказал невысокий мужчина.

Гриф обернулся и посмотрел на него невидящим взглядом.

– Я доктор Стеббинс. Нам необходимо составить свидетельство о смерти.

Гриф молча кивнул; он не мог говорить. Казалось, из него вырвали все внутренности и оставили одну пустую оболочку, в которой когда-то теплилась жизнь.

Подойдя к двери, он открыл ее и, выйдя из каюты, некоторое время стоял, тупо оглядываясь вокруг. Мысли его смешались, словно кто-то задал ему вопрос, на который не было ответа.

Наконец он сдвинулся с места и пошел вперед в тишине, нарушаемой лишь звуком его шагов, глухим и пустым, как его душа.

Одно дело – следовать порыву сердца, и совсем другое – объявить о намерении выйти замуж. Вот почему после ухода Грифа Тесс еще долго сидела в библиотеке, глядя в окно на то место, где он исчез в глубине парка.

После его галантного предложения – или, точнее, вынужденной капитуляции, как поправила себя Тесс со снисходительной улыбкой, – она протянула к нему руки и подставила лицо для поцелуя. Вежливость обязывала его согласиться, но он, приблизившись к ней, казалось, был изрядно раздражен. Однако, когда Гриф прикоснулся к ней, его мрачное настроение исчезло; он обнял ее и прильнул к ее губам с нежностью и напряженностью, которую Тесс видела в его серых глазах лишь однажды, в тот первый вечер в Бразилии.

Этот поцелуй успокоил ее и прогнал все сомнения. Когда Гриф ушел, она продолжала тешиться воспоминаниями, как скряга тайным сокровищем, мысленно воспроизводя мельчайшие подробности и моменты их встречи, что должно было помочь ей пережить предстоящий тяжелый день. «Я люблю вас», – закрыв глаза, вспоминала Тесс его слова. «Я не позволю вам», – звучало в ее ушах, когда тетя Кэтрин бранила ее за нерешительность в отношении Стивена Элиота. Тесс вспомнила упрямое выражение лица Грифа и улыбнулась. «Я женюсь на вас», – сказал он, и это обещание окутывало ее невидимой пеленой спокойствия, словно нежными объятиями, защищающими от всех невзгод.

После ленча Тесс написала и отправила записку мистеру Элиоту с просьбой навестить ее на следующий день. Другую записку она послала мистеру Боттомшоу, назначив встречу через день.

Немного подумав, Тесс решила подождать и пока не сообщать семье приятную новость. Завтра ей будет легче набраться храбрости и объявить всем о своем намерении. Она понимала, что оттягивание этого момента объясняется ее трусостью, и питала слабую надежду, что Гриф будет рядом во время ее встречи с родственниками.

День Тесс провела в небольшой оранжерее, которую ее отец построил в розовом саду. В теплой душистой атмосфере она что-то напевала себе под нос, опыляя орхидеи и аккуратно регистрируя в журнале окраску и форму цветов. Она перелистала старый блокнот отца, который хранился в незапертом металлическом ящике под одной из скамеек. Записи были сделаны одиннадцать лет назад педантичным ровным почерком. Тесс закусила губу и печально улыбнулась, читая описание прелестного желтого гибрида, который отец в честь ее матери назвал «Леди Сара».

«Ты очень любил ее, папа, – мысленно произнесла она. – Я знаю это».

Леди Сара была светловолосой и веселой, похожей на добрую фею; ее живой образ запомнился Тесс с детства. В жизни матери было немало трагедий: несколько выкидышей, скарлатина и маленькие могилки на кладбище Западного Суссекса, но она никогда не показывала своих страданий. Тесс помнила мать озорно смеющейся и нежной, внимательно слушающей мужа, когда тот красноречиво расписывал за обеденным столом сексуальную жизнь навозных жуков.

Это была настоящая любовь, сопровождаемая смехом и дружеским общением. Тесс помнила их склоненные головы над новой почкой любимого растения и сцепленные в молчаливом согласии руки... Ей тоже хотелось бы жить так. Она была убеждена, что ни мистер Боттомшоу, ни Стивен Элиот, ни любой другой лондонский джентльмен не смогут создать для нее такой жизни. Тесс обещала отцу успешно выйти замуж... но что значит «успешно»? Означает ли это, что ее муж обязательно должен быть титулованным аристократом с огромными деньгами? Тесс предполагала это, когда отец настаивал на ее замужестве, но, возможно, она ошибалась. Отец хотел, чтобы она была счастлива, он хотел, чтобы она любила и была любимой. Если бы он понуждал ее выйти замуж за богатого человека, то это было бы только ради ее защиты, а не ради денег.

Счастье. Любовь. Свобода. За время, проведенное под надзором тети, Тесс почти забыла, что это такое.

Только с Грифом эти слова начали вновь обретать реальный смысл.

Удовлетворенная своими доводами и уверенная, что если бы отец был жив, он благословил бы ее, Тесс аккуратно положила блокнот назад. И мать тоже благословила бы... Мама радостно обняла бы дочь и пожелала ей счастья в жизни. Леди Сара была неисправимым романтиком, несмотря на рационализм, который прививал ей граф, и Тесс унаследовала от нее этот «недостаток».

– Добрый день, – послышался мелодичный голос, и Тесс вздрогнула, рассыпав золотистую пыльцу, которую до этого момента собирала в течение двадцати минут.

Повернувшись, она довольно холодно ответила на приветствие, давая понять Луизе Грант-Гастингс, что ее вторжение нежелательно.

– Лариса сказала, что вы здесь одна.

– Да, как видите.

– И я подумала, что, возможно, вы не станете возражать, если я составлю вам компанию.