На самом деле я вовсе не понимала, в чем тут разница и почему для дяди Кестрела это было безопаснее. Даже Робин и та не понимала.

Я открыла дверь, чтобы выпустить дядю Кестрела, и в дверной проем ворвался грохот, идущий со стороны Реки. Он был настолько громким, что мне пришлось зажать уши. Я не слыхала такого шума даже во время бури. Но ветер дул несильный, и дождь еле-еле накрапывал. Шумела Река. В полосе света, падающего из двери, стало видно, что черная вода поднялась уже до середины склона.

Дядя Кестрел прокричал мне что-то – правда, я ничегошеньки не расслышала – и заковылял прочь. Я захлопнула дверь, а потом мы с Хэрном забаррикадировали окна и двери. Нам даже не потребовалось ничего обсуждать. Мы просто носились как угорелые и заклинивали дверные ручки самыми тяжелыми стульями, а лавки и полки пристраивали поперек ставен. Дверь дровяного сарая подперли лодкой. Мы здорово шумели, пока закрывали окно над кроватью Гулла, но он не проснулся.

Все это время Утенок простоял, склонив голову, перед нишей с Бессмертными, а Робин так и сидела за столом с остатками ужина.

– Не могу в это поверить! – сказала она. А когда мы пробегали мимо нее в следующий раз, добавила: – В конце концов, мы знаем это только со слов нашего несчастного дяди Кестрела. А он сильно сдал. Может, он неправильно понял Звитта. Мы же прожили в Шеллинге всю жизнь! Они не могут…

– Еще как могут! – бросил Утенок, который так и стоял перед нишами. – Нам надо уходить.

Робин принялась заламывать руки. Ей всегда хотелось быть настоящей леди.

– Как мы уйдем?! На Реке половодье! И куда мы поведем Гулла, когда он в таком состоянии? Куда нам идти?

Робин сделалась совершенно беспомощной. А я терпеть не могла, когда она становилась такой.

– Мы можем отправиться вниз по Реке и найти какое-нибудь другое место для жизни, получше этого, – предложила я.

Никогда в жизни мне не доводилось говорить ничего более волнующего. И всегда хотелось посмотреть: а что там, дальше?

– Вот именно. Нельзя же притворяться, будто этой зимой нам здесь хорошо жилось, – сказал Хэрн. – Так что давайте и вправду уплывем.

– Но там же варвары! – воскликнула Робин и снова принялась заламывать руки.

Мне захотелось ее стукнуть.

– Ты что, забыла? Мы на них похожи, – напомнила я. – Так почему бы нам этим не воспользоваться? Все равно мы из-за этого уже натерпелись. Наверное, тетя Зара сказала нам убираться прочь, потому что решила, что мы – варвары.

– Нет, – возразила Робин. Теперь в ней, в дополнение к беспомощности, взыграла честность. От такого сочетания взбеситься можно. – Она не могла ничего такого думать. Просто имела в виду, что мы выглядим иначе. У нас волосы светлые и вьющиеся, а у всех остальных жителей Шеллинга – черные и прямые.

– Сегодня из-за этой разницы можно и умереть, – заметил Хэрн.

Я всегда говорила, что он не дурак.

– Но мы же знаем об этом только со слов дяди Кестрела! – снова возразила Робин. – И, кроме того, Гулл спит.

И мы уселись, так ничего толком и не решив. Спать никто из нас не пошел. А впрочем, никто и не смог бы заснуть – из-за шума половодья. Река журчала, рокотала, бурлила, бормотала. Вскоре к этому добавился стук дождя по крыше и шипение дождевых капель, падающих через трубу в очаг. А Река лаяла, ревела и била, словно в барабан. Весь этот шум так меня запутал, что уже начало казаться, будто я различаю сквозь шум половодья чьи-то пронзительные крики.

А потом, уже посреди ночи, раздалось отчаянное мычание, – это смыло нашу корову. Робин вскочила из-за стола и закричала: «Помогите!»

Хэрн дремал сидя. Утенок свернулся калачиком на коврике у очага. Я была самая бодрая, потому встала и помогла Робин расчистить заднюю дверь. Но как только мы убрали задвижку, дверь распахнулась, и на нас обрушился вал желтой воды.

– Помогите! – снова крикнула Робин.

Нам кое-как удалось закрыть дверь обратно. На полу осталась лужа, и я заметила, что из-под двери сочится вода.

– Давай через дровяной сарай! – крикнула Робин.

И мы побежали в дровяной сарай, хотя я ясно слышала, что коровье мычание уже удаляется. А из-под двери дровяного сарая тоже текло. Мы отодвинули лодку – это оказалось совершенно нетрудно, потому что она уже плавала. А когда мы открыли дверь, оттуда хлынул поток. Робин настаивала, что нам надо выйти и отыскать корову. Мы подоткнули подолы и пошлепали наружу; приходилось одновременно придерживать одежду, сохранять равновесие и пытаться хоть что-то разглядеть. Дождь лил как из ведра. Он шипел, и Река шипела, и вода бурлила, да так, что меня едва не сбило с ног. Я видела, что это все без толку. Корову уже было еле видно. Но Робин все-таки ухитрилась одолеть несколько ярдов и лишь после этого сдалась и признала поражение.

– Что же мы будем делать без молока? – простонала она и добавила: – Бедная корова!

Нам не удалось закрыть дверь дровяного сарая. Я привязала лодку к балке, мы пробрались обратно в главную комнату и закрыли дверь. Дровяной сарай – он на ступеньку пониже дома. Но вскоре и из-под этой двери потекли ручейки воды, словно потянулись темные жадные пальцы.

Робин села у очага. Я опустилась рядом.

– Если вода поднимется еще, мы утонем, – сказала Робин.

– А Звитт скажет: «Туда им и дорога!» – и добавит, что это Река нас покарала.

Я сидела, привалившись к Робин, и смотрела, как с моих волос стекает вода. Каждая капелька по дороге проделывала поворотов двадцать, потому что волосы у меня, когда намокают, начинают сильно виться. И я поняла, что теперь нам и вправду нужно уплывать. Коровы у нас больше нет. Папы нет, и поле вспахать некому. Бедолага Гулл пахать не сможет, а у Хэрна пока для этого маловато сил. Денег, чтобы покупать еду, у нас нет, потому что никто не покупает мои накидки. А если бы деньги и были, жители Шеллинга вполне могут отказаться нам что-либо продавать. А потом я вспомнила, что они все равно собрались нас убить. Хотелось заплакать. Но опять не получилось. Я смотрела на Младшего – в свете очага казалось, будто он улыбается, – на Утенка – тот сопел во сне и то приоткрывал, то закрывал рот, – и на воду, которая сочилась из дровяного сарая и собиралась в лужу. Робин была теплая и мягкая. Она, конечно, иногда здорово меня злит, но все-таки старается как может.

– Робин, – встрепенулась я, – а мама выглядела так же, как мы? Она была из варваров?

– Не знаю, – отозвалась Робин. – Я плохо ее помню. Мне кажется, что волосы у нее были такие же, как у нас, – но, может, я это выдумываю. Я почти ничего не помню. Даже не помню, как она учила меня ткать.

Я, честно говоря, удивилась, что Робин ничего не помнит. Ей же было почти восемь лет, когда мама умерла. Вот мне было куда меньше, когда Робин учила меня ткать, но все прекрасно помню.

Например, что Робин не знала нужного узора для некоторых слов и мы с ней рассчитывали узор вместе. Я сильно сомневаюсь, что хоть кто-то, кроме нашей семьи, сможет прочесть то, что я сейчас рассказываю, – даже те, кто умеет читать письмена. Все прочие просто примут мою историю за очень красивую и необычную накидку, только и всего. Но я тку ее для себя. Когда вот так излагаю нашу историю на полотне, то лучше понимаю смысл нашего путешествия. Но сейчас мне придется прекратить, а то стук ткацкого станка беспокоит бедную Робин.

А потом мы окончательно решили уходить. Близился рассвет, но через ставни еще не пробивалось ни единого лучика света. У меня болела шея, а во рту стоял противный привкус. Огонь в очаге почти погас, но я все-таки видела в его отблеске, как Утенок ворочается с боку на бок. Хэрн сидел за столом.

– Пол уже весь мокрый, – сказал брат.

Я потрогала коврик перед очагом. Он и вправду был мокрый, словно болотный мох. Я охнула.