— Не взорвётся, не бойся, я проверял, — хмыкнул я. — Положи его вон в люльку, пусть человек поспит, а ты пока поешь.

Она несколько секунд напряжённо смотрела на меня, потом всё-таки поднялась и уложила ребёнка в кроватку; удобная, кстати, штука, складывающаяся очень компактно.

— Почему ты назвал его именно так? — вполголоса спросила она, присаживаясь на соседнее кресло. Каюты здесь были весьма просторные; места хватило и на стол с креслами, и на небольшой диван, и на достаточно широкую кровать, и ещё осталось.

— Ну ты спросила, — я пожал плечами. — Понятия не имею. Вроде хорошее имя; не одобряешь?

— Пока он не родился, я… — заговорила она, запнулась, глубоко вздохнула и продолжила. — Я называла его Яр, в честь дедушки. Удивительно, как так совпало, что…

— У дураков мысли сходятся, — со смешком прокомментировал я. — Рури, поешь, на тебя действительно больно смотреть; ты заболела что ли?

— Ты умеешь говорить комплименты, — вымучено улыбнулась она, но к еде всё-таки потянулась.

— Это я ещё даже не начинал, — усмехнулся я в ответ. — А ты так и не ответила, что с тобой.

— Зуев, ты невыносим, — поморщилась она. — Какая тебе разница, если ты всё равно сейчас улетишь и выкинешь меня из головы?

Я задумчиво пожал плечами. Определённая логика в этих словах присутствовала, если бы не одно «но». Я уже здорово сомневался, что, если не получилось сделать это до сих пор, получится после. Опять же, Ярик с этим «выкидыванием» совершенно не сочетался.

А ещё, — и с этим тоже приходилось считаться, — перед глазами так и стояла её улыбка, когда женщина взяла ребёнка в руки. И от мысли, что вот сейчас я улечу, теперь уже в самом деле бессовестно разлучив этих двоих, вернулось то паскудное ощущение отвращения к самому себе. Совесть, будь она неладна, просыпалась во мне довольно редко и обычно легко затыкалась, но в этом случае почему-то стояла насмерть.

Кроме того, мне действительно было неприятно видеть её вот такой бледной и заморенной. Сейчас зверушка представляла собой натуральную женщиу-вамп, — в лице ни кровинки, глаза зелёные и совершенно кошачьи, губы тонкие, но удивительно яркие, чёрные волосы, — и сходство только усиливалось нарядом цвета запёкшейся крови. Смотрелось, спору нет, весьма эффектно; особенно вот этот странный комбинезон, соблазнительно обтягивающий ладную фигурку. Но, повторюсь, здоровье её вызывало определённые сомнения.

— Рури, я ведь не поленюсь оттащить тебя в медблок, — наконец, прожевав, невозмутимо ответил я.

— Это нервное, — скривившись, отмахнулась женщина. — Устаю и плохо сплю.

— Из-за Ярика? — предположил я. Она одарила меня странным взглядом и медленно кивнула. Некоторое время мы молчали. Я ел и думал, Рури — вяло ковырялась в тарелке, но тоже, кажется, что-то ела. — Наши головастики решат вашу проблему с защитой от излучения, — нарушил я молчание. — Это не сиюминутное дело, может потребоваться несколько лет, но ты сможешь забрать его. А до тех пор… ты без пяти минут гражданка Федерации, что тебе мешает перебраться на Землю? Уж теперь-то это сложно будет назвать предательством, согласись, — хмыкнул я. — Ты неглупая девочка, не думаю, что будут какие-то проблемы с обустройством. Опять же, я, конечно, помогу.

— Ты это сейчас серьёзно сказал? — в полном шоке глядя на меня, уточнила зверушка.

— Нет, блин, шучу я так, — я недовольно фыркнул.

— И ты отдашь его мне? — недоверчиво нахмурилась она.

— Ты его мать, ты ему нужнее, — я пожал плечами. — Ярик хороший парень, и мы вроде подружились. Но у меня служба, да и… вряд ли такая циничная расчётливая скотина, как я, может служить достойным примером для подражания. Меня вон самого до сих пор все воспитывать пытаются, где уж тут ребёнка доверять, — криво усмехнувшись, я кивнул на дверь, имея в виду намёки Джейн.

Вот, вроде бы, предложил хороший выход из положения. Никто не в обиде, Рури воссоединится со своим малышом, о котором так страдала. Я, конечно, вполне способен справиться с технической частью родительских обязанностей, но ведь даже я понимаю, что смысл воспитания детей совсем не в этом, и отец из меня объективно получится хреновый. То есть, я сейчас сказал чистую правду и в кои-то веки решил поступить не так, как хочется, а так, как надо. Всё логично, всё правильно, всё на своих местах.

Вот только почему мне сейчас ещё поганей, чем было до этого, и хочется побиться головой об стену?

Вместо ответа Рури, судорожно вздохнув, бросилась ко мне. Едва не уронила стол, больно ткнула острой коленкой в бедро, наступила на ногу и, с размаху плюхнувшись на моё колено, обеими руками судорожно обняла за шею.

— Спасибо! — всхлипнула она мне на ухо.

— Ты меня в благодарность решила придушить? — с трудом уточнил я.

— Извини, — женщина немного ослабила хватку. — Зуев, ты…

— Невыносим, я помню, — хмыкнул я, осторожно придерживая её за талию.

— Нет. Ты замечательный, самый-самый, — тихо и как-то удивительно искренне, — так, что даже я сам почти поверил, — прошептала она, касаясь губами моей небритой щеки.

— Это у тебя пока шок, скоро пройдёт, — я усмехнулся, мягко погладив женщину по спине.

— Ничего уже не пройдёт, — непонятно возразила она, щекотно потёрлась носом о мой висок. — Я теперь точно знаю, ты вот такой — настоящий! Сильный, упрямый, нежный, заботливый, честный… — зашептала она.

— Рури! — перебил я зверушку.

— М-м? — мурлыкнула она мне в волосы.

— Ты мне ногу отсидела, — сознался я. Она на несколько секунд замерла, потом отстранилась, глядя на меня совершенно дикими глазами.

— Зуев, ты…

— Я честный, ты сама это сказала! — парировал я, не дожидаясь, пока она найдёт нужное слово, и чуть приподнял отчаянно хватающую ртом воздух женщину, устраивая её на своих коленях поудобнее.

— Шурайская язва ты! — сообщила она, наконец обретя дар речи, и обличительно ткнула меня пальцем в грудь. А мне при взгляде на её пылающее румянцем лицо и гневно горящие глаза почему-то стало легко и весело. — Я к нему искренне, со всей душой, а он… Ненавижу тебя! — обиженно прошипела женщина, пытаясь вывернуться из моих рук.

Вариантов дальнейших действий у меня было два. Разумный и неприятный, требовавший выпустить недовольную рунарку, и второй — приятный, но чреватый некоторыми травмами и совершенно неджентльменский. Махнув рукой, — гулять так гулять! — я сделал то, чего хотелось: покрепче прижал бьющуюся зверушку и поцеловал.

К моему искреннему недоумению, ответила она сразу и без сомнений, как будто только этого и ждала, и все её благодарности и объятия не были продиктованы состоянием аффекта и эйфорией от приятных новостей.

Если изначально я просто собирался её отвлечь и заставить замолчать, то теперь всё было совсем по-другому. Мы целовались отчаянно, самозабвенно, жадно; как будто обоим только этого и не хватало в жизни для полного счастья. Или, скорее, как будто именно вот это и была она — жизнь.

Я прижимал её к себе, гладил, целовал, чувствовал ответные прикосновения, и удивительно отчётливо понимал: я хочу эту женщину. Не только сейчас в постель, а в каком-то другом, более… широком и продолжительном смысле. Вот именно её и именно такую, раздражённо шипящую на мои подначки, с готовностью отзывающуюся на каждое прикосновение, вспыльчивую, нелогичную, порой по-детски наивную и искреннюю. Хочу видеть эту её удивительную сияющую улыбку, когда она держит на руках нашего сына, и не изредка по большим праздникам, а, желательно, каждый день. Хочу слышать её тихий мурлычущий голос, и неважно, будет она меня хвалить или ругать последними словами.

Главное только не представлять довольную рожу генерала Зуева, когда он об этом узнает и с удовольствием заявит, что был прав. А то сразу пропадает всякое желание идти на поводу у собственных эмоций и желаний.

Рури-Рааш.

Было такое странное ощущение, будто моё тело легче воздуха, и я вот-вот взлечу. Сердце колотилось быстро-быстро, норовя выскочить из груди, хотелось смеяться или даже кричать от счастья. Нестерпимо хотелось поделиться этой огромной пылающей радостью со всем миром и, главное, с этим невозможным мужчиной, так легко и невозмутимо предложившим мне такую простую возможность быть рядом с моим мальчиком. Пусть это было не совсем то, о чём я в глубине души мечтала, но это было гораздо больше, чем то, на что я смела надеяться.