– Раб? Как то есть? Он тебя купил? – Да, он купил меня за большие деньги.

Мысль о том, что за него уплачены большие деньги, явно наполняла его наивной гордостью.

– За сколько же?

– За пять тысяч риалов!

– Пять тысяч риалов…

Переводим: «Пятьсот двадцать пять тысяч франков».

– Н-да, – заключил Дюпа. – Люди, видать, здесь в цене…

Мы смотрели на улыбавшегося Мабрука. Нельзя было представить, что это – «вещь», принадлежащая хозяину, который волен распоряжаться как угодно его жизнью.[9] Настоящий раб, признанный таковым, не скрывающийся под личиной так называемого свободного человека, как это принято в цивилизованном мире…

Едва мы покончили с чаем и Мабрук слил нам из тонкогорлого кувшина воду на руки, как в зал, сопровождаемый шуршанием своих просторных одежд, вошел араб с широкой черной бородой. Сверху на нем была черная безрукавная накидка, служившая подобием плаща. Это был один из вчерашних придворных, которому эмир поручил показать нам Лит.

Какое гостеприимство! Его высочество позаботился даже о нашем досуге!

Первым делом шейх повел смотреть то, что составляет гордость всех жителей пустыни, – воду. В селении было четырнадцать колодцев, прорытых до водоносного слоя, и нам пришлось полюбоваться каждым в отдельности… Одни были просто обнесены камнями, другие имели внушительную кирпичную кладку.

Тени от пальм было немного, поэтому то и дело приходилось шагать на солнцепеке. Шейх широким жестом приглашал полюбоваться очередным колодцем. Мы по очереди склонялись над темным отверстием, втягивали в себя сыроватый слегка затхлый воздух, пробовали освежающую чуть солоноватую влагу, потом выпрямлялись и, повернувшись к нашему гиду, выражали свое восхищение.

Из каждого бира (колодца) рабы доставали воду. Сосудом им служило делу (ведро) из овечьей шкуры, привязанной за лапы к длинной веревке. Подтянув воду к краю, они выливали ее в гербу (бурдюк) из овечьей или козьей шкуры; такие сосуды можно встретить в пустынях всего мира. Две полные гербы вешали с боков на осла, и маленький ослик брел, неся на себе сто литров воды и восседающего на нем раба.

Большинство рабов – африканцы из Судана или Сомали. Но есть и белокожие йеменцы. Нам рассказывали, что в глубинке встречаются даже рабы-европейцы (не знаю, насколько это правда)…

Дюпа немного поболтал с некоторыми встреченными – ни один не жаловался на свою судьбу. И потом, хвала аллаху, разве не была на то божья воля? Многие – сыновья, внуки и правнуки рабов. Это состояние для них столь же привычно, как для человека быть человеком. Кое-кто смутно помнил, что родился «свободным» по ту сторону Красного моря и был в младенчестве продан торговцу, который привез их в Аравию. Они не ропщут и не возмещаются своим уделом… Старик Барк, о котором писал Сент-Экзюпери, помнил время, когда он был человеком, прежде чем сделаться вещью. Эти же – рабы, и все идет своим чередом, как должно быть…

Колодцы, пальмовые рощи и сады вкруговую охватывают Лит. Пальмы, конечно, не такие пышные, как в сахарских оазисах… Сады – тоже скорее название, по сути это огороды, где растят тыкву и фасоль, а «хлебное поле» представляет собой песчаный пятачок, из которого торчат скудные пучки зеленых колосьев.

Гид ведет нас по селению. Вот главная уличка, протянувшаяся метров на сто; от нее разбегаются несколько переулков, петляя меж глинобитных желтых стен. В «центре» множество бедуинов, которые появляются и исчезают в темных проемах лавок. Ослепительное солнце не дает разглядеть, что там внутри. На выставленных прилавках – нехитрая снедь: бобы, зерно, мука, облюбованные мухами финики, кое-где помидоры и огурцы, корни маниоки, привезенные бог знает откуда. А вот, всем на удивление, ящики с великолепными краснощекими яблоками, доставленными из Италии через Джидду, банки американских консервов…

Торговцы позади прилавков, похоже, погружены в вечную дрему.

Мы почти не видели ремесленников, за исключением двух-трех сапожников и ювелиров. Один точал сапоги, второй склонился над крохотной наковальней, третий колдовал над очажком, который он раздувал кожаными мехами, орудуя поразительно подвижным большим пальцем ноги.

Для кочевников-бедуинов Лит – целый город. В прибрежной провинции Хиджаз, одной из самых населенных в Саудовской Аравии, городов мало.

Самые близкие отстоят на двести – триста километров: Джидда, Эль-Кунфида, Мекка, Эт-Таиф. Между ними – пустыня. Лит – это рынок, на котором можно купить рис, зерно, иголки, чай. Это отдых после иссушающих песчаных ветров, после месяцев караванного пути, где расстояния тысячелетиями меряются от пастбища до пастбища, от колодца до колодца. Это город, где растут чахлые пальмы и где есть целых четырнадцать колодцев – райское место в глазах людей, живущих среди изваянных ветром скал, а колодец, до которого они добираются после тяжелого пути, дает вместо воды мутную жижу, если вообще не пересыхает…

В Лите кочевники блаженствуют: с удовольствием бродят, распахнув одежду, по укрытым от безжалостного солнца уличкам, ложатся отдохнуть на циновки в прохладных темных убежищах – кафе, где долгими часами потягивают сладкий зеленый чай, который хозяин готовит тут же на врытом в землю очаге, внимательно, не прерывая рассказчика, слушают нескончаемые истории, поблескивая живыми глазами, готовые в любой момент разразиться громким смехом, – тогда во тьме блестят их поразительно крупные зубы.

К полудню мы возвратились к себе в ксар, наш друг Мабрук принес большое блюдо с желтым от шафрана рисом, в котором виднелись кусочки баранины; каждому полагалось по пресной лепешке. Еда показалась нам замечательной. Единственное – надо было ухитриться набирать рис, не захватывая при этом мух.

От посланного гонца не было никаких вестей. Мы переждали дома томительную жару, а потом снова вышли на улицу, смешавшись с негустой толпой пустынного города. Вокруг скользили неясные тени, гордо жевали губами верблюды, мимо шли, не обращая на нас внимания, бедуины.

Над селением кружили коршуны и луни – внимательные санитары и мусорщики. Из широких ворот слепого – без окон – дома с торжественной медлительностью вышел караван, груженный бурдюками с водой, мешками с рисом и зерном. Несколько бедуинов внимательно проверяли каждый ремешок сбруи, каждый узел, и по тому, как тщательно они это делали, чувствовалось, что от таких мелких деталей в каменистом океане зависит человеческая жизнь.

Мы ведь тоже надеялись выступить сегодня… Но тени удлинялись, а муэдзин уже взошел на верхушку минарета, чтобы пронзительным гортанным голосом созвать правоверных на молитву. Медленно побрели мы назад к крепости.

Безмятежность и неторопливость здешнего бытия начинала проникать в нас. Мы словно погрузились в библейские времена. «И пришли в Елим; там было двенадцать источников воды и семьдесят финиковых дерев; и расположились там станом при водах» («Исход», XV, 27). Елим, Лит, какая разница? И караванщики, выходящие в путь, разве не похожи они на исмаэлитов из Галаада, тянущих за пропущенную через ноздри веревку верблюдов, груженных бальзамом, ладаном и миррой?…