Некоторое время Кельман рассматривал ее нервно дрожащие плечи, потом поднялся, подошел к столу и налил себе самогона. Вчерашнее желание выпить воды вернулось с новой силой.

— У меня нет денег, — напомнил он сам себе. — Платить больше нечем.

«Все продать! Дом, мебель, утварь, только чтобы узнать, что со мной станет. Хоть глоточек. Хоть каплю. Я же должен научиться. Стать сильнее. Я уверен, что способен на большее».

— Крутит? — спросил чей-то сочувственный голос.

Кельман поднял голову и увидел стоящего рядом Перша. Криво улыбаясь, кузнец вынул из его руки осколки стакана.

— Прости, я не хотел… Сам не знаю, как оно получилось.

— Я понимаю.

— Надо надраться.

— Точно.

— Чтобы поскорее вырубиться.

— Избавиться от соблазна.

— Да.

Они обменялись понимающими взглядами.

— Берем бутыль — и на чердак.

— И никакой закуски.

— Правильно. Так оно надежнее.

Поднимаясь по лестнице вверх, Кельман заметил, что гостей сильно поубавилось. И уютное кресло возле камина стояло пустым.

Кельман проснулся от крика. На улице едва-едва рассвело, слабые солнечные лучики робко пробирались сквозь крошечное чердачное окошко.

— Господи! Господи! Господи! — повторял дикий, совершенно нечеловеческий голос.

Послышался равномерный стук. Отшвырнув пропахшие пылью одеяла, Кельман рывком поднялся и бросился к двери.

Происходящее внизу выходило за пределы его понимания. Перш стоял на коленях и ритмично, безостановочно бился головой о стенку.

— Мила! Мила! Мила! Моя Мила! — заслышав шаги, он повернул к лестнице слепое от слез лицо и сказал: — Она повесилась. Она повесилась в нашей спальне.

Он протянул Кельману слегка влажный листок бумаги. Тот самый рисунок. Туман. В левом верхнем углу четко была выведена одна-единственная строчка: «Столько я заплатить не могу».

— Она ходила к источнику.

— Я тоже туда пойду! — закричал кузнец. — Я отдам ему все, пусть только даст мне еще воды.

— Перш…

— Я стану искуснее и смогу вылечить Милу!

— Перш. Мила умерла. Ты не сможешь ее вылечить.

— У меня получится.

— Она умерла, понимаешь?

Тяжело опираясь о стену, кузнец поднялся и оглушенно глянул на него.

— Откуда ты знаешь, что я не сумею?

— Я не слышу ее мыслей. Совсем. Ничего. Ей никто уже не сможет помочь. Ее больше нет.

Перш обхватил голову руками и осел на пол. Он не плакал. Он сидел и смотрел на занавешенный тканью дверной проем, ведущий в спальню.

Возле источника стояла очередь. Длинная живая колонна, состоящая из подавленных, отчаявшихся людей.

— Ну, что тут у нас, — говорил Сирил, рассматривая очередное подношение. — Отрез лульского шелка?

— Да, достойный господин. Лучший в мире шелк, да и расцветочка какая — загляденье, — Амс искательно потирал пухлые ручки.

— Ладно, полведра, пожалуй.

— Ах, спасибо, спасибо.

— Посмотрите на эту вазу, господин, настоящее чудо!

— Неплохая ваза, очень неплохая. Даже странно видеть ее в такой глуши.

По мере того, как Кельман продвигался вперед, гора даров возле ног Сирила росла. Чего там только не было — золотые и серебряные монеты, искриты всех размеров и цветов, какие-то древние книги и рукописи.

— Показывай.

— У меня ничего нет, — сказал Кельман, тщетно пытаясь уловить мысли Сирила.

— Зачем тогда пришел?

— За водой.

— Ты должен мне чем-то заплатить.

Кельман напряженно всматривался в узор прожилок на каменной раковине. Близость источника сводила с ума.

— Я готов.

Сморщив длинный нос, Сирил изучал просителя.

— Хорошо. Вижу, твой талант — не в мастерской ловле мух и не в шевелении ушами.

— Я читаю мысли.

— Знаю.

— Смогу ли я со временем слышать духов?

Сирил приподнял бровь.

— Возможно. Я не провидец.

— Что ты хочешь получить?

— Твою жену, — быстро ответил Сирил. — Отдай мне свою жену.

— Арина не продается! Она живой человек!

— Мне она не нужна живой.

— Что?… — Кельман попятился.

— Убей ее. Здесь. И я тебе дам сколько угодно воды, — глаза у Сирила были стеклянные, не выражающие ничего, кроме легкого нетерпения.

— Ты ненормальный!

— А ты сам? А все остальные?

— Ты ненормальный, — снова сказал Кельман и побрел прочь.

Дома было тихо и спокойно. Пахло свежеиспеченной ковригой, на столе дымилась тарелка с жареной картошкой.

— А, вернулся? — Арина вышла из кухни, вытирая руки о передник. — Садись, наворачивай.

— Да я…

— Ешь, ешь. После возлияний надо обязательно горяченького покушать. Супца бы хорошо, да сам понимаешь — какие теперь супцы, когда за воду по пять серебряных просят.

Кельман отвел глаза и принялся орудовать ложкой. Пить хотелось невыносимо.

«Зачем я сюда пришел?» — думал он. — «Надо бежать скорее, как можно дальше. Или не бежать, а прыгнуть в лаву — и дело с концом. И никаких искусов, никаких желаний непотребных…»

— Хлеб бери, — сказала Арина. — И ягоды.

«Что с ним? Он сам не свой».

— Тут вот какое дело, — начал Кельман, старательно подбирая кусочком горбушки янтарно блестящее масло. — Надо пойти к источнику и поговорить с Сирилом. Серьезно поговорить. Объяснить, что мы можем хорошо его вознаградить, но только после того, как соберем Дор-Суровы камни. Он ведь неглупый человек, должен понять.

— А если он вообще не человек?

— Пусть объяснит, в чем наша вина, за что мы наказаны.

— Может это и не наказание вовсе?

— Ты идешь со мной?

«Откажись», — молил Кельман. — «Откажись, я не потяну тебя силой. Скажи, что у тебя много дел и некогда по поселку шляться».

Арина взяла у него опустевшую тарелку и недовольно пробурчала:

— И не вымыть теперь. Опять придется песком оттирать, — она зябко повела плечами. — Конечно, иду. Должен же там быть хоть кто-то, не одурманенный этой дрянной жижей.

В пути они молчали. Арина размышляла о том, как можно вытурить из поселка обнаглевшего иноземца, а Кельман украдкой поглядывал на ее потрескавшиеся губы, на тонкую шею, на шрамик на щеке.

«Я никогда этого не сделаю. Никогда», — он нащупал припрятанный за пазухой нож и крепко сжал рукоять. — «Я убью Сирила. Пусть это невозможно, все равно убью. Уничтожу, как слизняка, как мокрицу».

— Итак, вы пришли.

Площадка возле источника была совершенно безлюдна, если не считать одинокой фигуры возлежащей на ступенях.

Кельман втянул ноздрями воздух, и голова его закружилась. Здесь было влажно. Казалось, крошечные, невидимые капельки воды рассеяны повсюду, и стоит лишь сложить ладони ковшиком, немного подождать — и волшебная жидкость дождем прольется в руки.

— Господи, помоги мне, помоги мне, господи.

Сухой, непослушный язык с трудом ворочался во рту, каждое движение причиняло страдания. Только глоток, только самый маленький глоточек. Силуэт стоящей рядом жены расплылся, распался на отдельные фрагменты. В нем больше не было ничего человеческого — просто набор линий, изгибов, выпуклостей и впадин.

— Я жду, — голос Сирила подстегнул, взбодрил, в нем чувствовался звон ручья, а значит — спасение.

— Что с тобой? Тебе плохо? — спросила Арина, но Кельман услышал лишь какое-то невнятное скрежетание.

Он вскинул руку с ножом и несколько раз ударил жену — в грудь, в живот, в горло. Она закричала, и в этом крике было больше недоумения и обиды, чем боли.

Вокруг Кельмана пылала пустота. Он был один среди языков пламени, среди дышащих жаром печей и труб. Искрящаяся, волшебная влага была здесь, рядом, надо было лишь пробиться к ней сквозь что-то чужое, ненужное, мешающее. Когда Арина упала на землю, перед ним открылся светящийся коридор, в конце которого его ждал источник. Опустившись на колени, Кельман благоговейно коснулся синей холодной поверхности. Он пил и чувствовал, как меняется вкус воды, как она становится все более пресной, как уходит из нее особая, колдовская свежесть.