А ведь когда встретились — чуть не взвыла, за что мне такая обуза на мою голову, а ведь не бросишь. Сама тогда только оклемалась — ни меда, ни сахара, заползла, как гадюка, под корни, скрючилась, сколько лежала — Единый только знает. И вдруг стало отпускать. Чувствую — будто корни вокруг — как руки ласковые, обняла одну такую руку, прижалась щекой — вроде даже тепло человеческое почувствовала, как в детстве, когда Марисса перед сном меня обнимала. К утру — как огурец! И не зеленый и пупырчатый. Такая я с вечера была. А бодрячком и жить захотелось! Схватила котомку, которую с собой втихаря от матери в сундук дорожный сунула и которую, в беспамятстве отползая, за собой тянула, обняла толстый ствол на прощание — спасибо, дерево, как звать тебя не знаю. И вприпрыжку поскакала от дороги подальше — до заброшенного тракта, что в соседнее графство вел, а после набегов да погромов весь почти зарос.
Только на тракт выскочила — сидит горемыка, прямо на земле, сопли-слезы по лицу размазывает, а одета… Декольте — до пояса, юбка на кольцах, башмачки атласные, с лентами, прям пастушка с ярмарочных лубков. Волосы каштановые, локонами завиваются, в талии переломить можно, но все выпуклости по рангу положенные присутствуют, притащил как-то Кирин картинки срамные и в сарае при лучинке парням показывал, я-то у них за девку не считалась, какая из меня девка, если в штанах да рубахе, да тоща, да язва, каких свет не видел. Свой парень, друган, мне можно. Так вот на тех картинках такие вот крали с декольте во всяких позах с приличными господами такое вытворяли, что даже на моей бледной физии румянец пробился — так до ночи и держался.
Сама-то я постеснялась бы спросить, не из ТЕХ ли она. Спрашивать не пришлось — как только до ручья отвела, умыла, пелеринку дала на плечи накинуть, так и полилась сказка о бедной служанке — ручей отдыхает…»
Была Элия из дворни соседнего графа, потомственная, так сказать, служанка. Жила не тужила, хозяйство вести с малолетства была обучена, работы не чуралась, пока первая кровь не капнула. С тех самых пор мужиков к ней стало тянуть со страшной силой, и быть ей уж не девицей, если б не ее дар до потери пульса собеседника забалтывать. Начинает очередной кобель липнуть — включается сплошной поток красноречия, пока у невольного собеседника глаза пленочками подергиваться не начнут. Доктор местный со смехом сравнивал разрушительную силу ее УГОВОРОВ с легкой контузией.
А вот просто поболтать она не то что любила — остановиться не могла, и если от собеседника опасности не было, разговор шел веселый, легкий, радостный. Умела она даже о своих злоключениях так рассказать — Джу пару раз по траве от хохота каталась, слезы вытирала. А злоключения от смешных были очень и очень далеки…
Приехал в их поместье дальний родственник графов, титул носил баронский, рожу мерзкую, все глазками масляными ее мазал да ртом слюнявым причмокивал. А как уезжать собрался — взял да и купил ее у графа. Граф-то старым был, немощным, только удивился — на что тебе эта болтушка. Ответ его устроил — толковой, говорит, прислуги днем с огнем не найти. У тебя-то все вышколены, а мои распустились, сволочи ленивые. Лично в моих покоях прислуживать будет. Граф и продал, не задорого… В дорогу одел баронишка новую покупку в то самое, что сейчас на ней и было, — в приличный дом, голубушка, едешь, одеваться нужно соответственно, не позорить хозяина перед людьми, не быть деревенщиной.
А не успело поместье за лесом скрыться — накинулся как коршун, начал руки ремнями вязать, сундучок открыл — а там!.. Плети, ножи, щипцы всякие, боже, страху натерпелась, поняла к кому попала, — десять лет уже по всему графству то там, то тут находили изуродованные трупы молоденьких дев, узнать невозможно, взглянуть страшно, лучше сразу умереть, чем перед смертью такое вытерпеть. Хотел он ей кляп в рот сунуть — а она возьми да заговори. Постаралась на славу — само чудовище Элие и руки развязало, и себя связать дало, и петельку на шею приладить, а другой конец к лошадям привязать. Вывела его Элечка на дороженьку с лошадушками, как дитя сонного, да и шлепнула по крупам с оттяжкой. Одним трупом изуродованным при дороге больше найдут. Даст Единый — последний…
Себя не помня, брела долго, куда — не знает, а как силы кончились — села на дорогу и заплакала.
Элия оказалась умелой, задорной, ягод насобирала, огонь развела, обмылись, обсушились, перекусили чем лес послал и пошли дальше, не сворачивая. Дело к ночи, трактир найти бы, поесть да поспать как люди.
А по дороге и Джурайя неожиданно для себя разговорилась — и про дар-проклятие свое, и про сватовство горемычное.
— И чем тебе де'Карри не угодил? — изумилась Элия. — Были у нас проездом его люди из дворни, граф их у себя разместил да расспрашивал, а потом они пошли девок наших на сеновале валять, кто не против. Так даже среди гвардейцев насильников не было, все полюбовно решали. А уж как о графе рассказывали — как об отце родном. Суров говорят, несдержан, это не отнять. Зато справедлив, как сто Поднебесных мандаринов.
Джу долго хмурилась, закусив губу, и наконец решилась:
— Да не в графе дело, а в даре моем. Цень говорит, если девственности лишусь, выплеск меня убьет. Или дар выжжет. И буду я либо телом бездыханным, либо пустышкой никчемной. Согласись, одно другого не лучше. А я в город иду — в соседнее графство. К любому магу — к самому захудалому, — только бы в ученицы. Ученика дипломированного мага тронуть никто не посмеет. А мне с этим проклятием только в маги и можно, да и противно мне — долг-то супружеский исполнять. Сожгу похотливого старичка в первую брачную ночь, а потом меня на костре сожгут. И не спросят, кто виноват.
Солнце уже садилось — было слышно, как стрекочут цикады в траве…
— Эль, ты что ЗАМОЛЧАЛА?!
— Ой, Джу… Не знаю, что и сказать. Первый раз в жизни. Я тебя ни за что не брошу. Ты мне как сестра теперь, если с тобой что случится — не прощу себе!
«…Ничего себе!!! Это она, Элия, оказывается, меня опекает! А я-то, дура, думала — я ее, бывает же такое. Не буду подруженцию разочаровывать. Я ведь тоже для себя решила — пока в хороший дом ее не пристрою, вместе будем пробиваться. Благо сваты в руки кошель сунули — на дорожные расходы, благо я его СРАЗУ к котомочку пихнула. Думаю, хоть на трактир-то хватит, а о том что будет завтра — подумаем завтра…»
Впервые в жизни у Джу была подруга. Странные, незнакомые ей раньше струны души затрагивала эта девушка с голосом русалки. Раньше, в прошлой жизни, ей не довелось испытать родства душ. Мать на себе одной зациклена, отец все больше прятался: или внутри себя, или в земляночке с настоечкой. Со сверстницами не сложилось — скучна и однообразна была их жизнь, наполненная скучными и однообразными маленькими радостями и игрушечными несчастьями, да и побаивались ее и сторонились. А вот мальчики… Пока детьми были — лучшие друзья, братья названые, вместе без портков купаться, вместе огород чужой разорять, вместе в амбаре страшные сказки Ценя слушать, которые Джу навострилась рассказывать страшным голосом, а со своей бледной рожицей да с костлявыми руками, страшные тени при лучине отбрасывающими, даже самые стойкие, бывало, не могли сдержать вскрика, когда рассказчица неожиданно выкрикивала, протягивая в их сторону скрюченные пальцы: «Отдай свое сердце!» А как повзрослели, интересы общие на задний план отошли, занялись парни взрослыми делами — дело семейное вести, работу выполнять. Кто в город подался — подмастерьями, школярами или в войско нанялись. А Цень — Цень учитель. Мастер. К нему у Джурайи было особое отношение. По-женски она его опекала в ведении хозяйства и в то же время, раскрыв рот, внимала всему, что он говорил. Джу училась у него, не только когда он УЧИЛ, а постоянно, наблюдая за ним, подмечая мелочи, не заметные равнодушному взгляду. Может быть, поэтому она так остро ощущала сейчас вынужденную разлуку. Учитель подсказал бы, куда ей идти, что делать, кого просить, а кого сторониться. Может быть, поэтому она так прикипела душой к своей неожиданной попутчице, словно пытаясь заполнить образовавшуюся где-то под сердцем пустоту.
