Пешая разведка во всех направлениях всегда предшествовала пробиванию прохода в торосах (очень напоминавшему прокладывание в свое время «Бирманского тракта»), так как не было смысла ломиться напролом, когда отличные пути могли находиться совсем рядом. В самом деле, мечты о том, что преодолей мы всего один гребень и нам откроется чистое ледяное поле, не раз приводили нас к бесполезным переходам в обратном направлении. Мы скользили, падали, проваливались в скрытые наносами трещины с острыми краями, нас изматывали неторопливые нападения мороза на наши носы и щеки.

Два брата-близнеца — голод и жажда — преследовали нас. Голод был с нами каждый день, незримо присутствуя на утреннем кофепитии, когда мы поглощали только питье и смерзшиеся плитки «Марса» или конфетки, уместно прозванные «Ледник Фокс». Плитки «Марса» были восхитительны, когда удавалось отломить кусочек, удобный для того, чтобы сунуть его целиком в рот. Однако твердый шоколад губителен для зубов. Ко времени возвращения в Лондон мы все вместе потеряли девятнадцать пломб.

Оливера учили драть зубы и ставить пломбы, однако, несмотря на набор профессиональных зубоврачебных инструментов, которые он время от времени любовно демонстрировал мне и Чарли, и несмотря на все неприятности, которые доставляли дупла в зубах, никто из нас ни разу не обратился к нему за ремонтом, даже самым незначительным.

Днем мы страдали от жажды по четырнадцать часов в сухой атмосфере полярной пустыни, где не было иного питья, кроме крошечных снежинок. Ледяные «леденцы» выглядели привлекательней, но я старался не прибегать к ним после того, как однажды отколол острую пластинку от ледяной глыбы и положил ее в рот. Сначала я услышал какое-то слабое свистящее шипение, а потом почувствовал, что меня словно ужалили в язык. Я пошарил по лицу рукавицей и выбросил льдинку. Несколько дней потом я ходил с помороженным языком.

Поскольку я все время шел впереди, осматривая горизонт в поисках мест «наименьшего сопротивления», то не надевал очки. Мои глаза защищались от убийственно ослепительного сияния ледяными сосульками, свисавшими с ресниц. Я научился не смахивать их и удалял только те, что мешали открыть веки.

По мере того как проходили недели, мы все более и более убеждались в том, что идем над водами. Когда поднималась температура воздуха, паковый лед становился мягче. Если дул ветер, океан под нами проявлял активность, оживая от течений и обычной зыби. По ночам только пол палатки и тонкий изолирующий коврик «Карримат», [8] отделяли нас от вибрирующей поверхности льда, и мы слышали каждый удар или треск. От этого становилось тревожно на душе.

4 апреля сломался «скиду» Оливера. В этом не было ничего неожиданного, потому что мелкие аварии случались раз по десять в день. Чарли тоже остановился, чтобы оказать помощь, а я, бросив свои нарты с ними, отправился вперед на «скиду», чтобы разведать препятствия, которые могут оказаться впереди. Я заметил, что небо было темнее обычного. Коридор, которым я ехал, уходил на северо-восток, затем сужался наподобие бутылочного горлышка и потом расширялся, образуя нечто вроде поляны.

Словно силы зла нарочно сжали эту поляну так, что льдины, из которых она состояла, все переломались и встали на дыбы под всевозможными углами. Низины затопило, а в самой середине несколько льдин просто плавали по воде. Кое-где вода все же замерзла, но место казалось непроходимым.

Не выключая двигателя, я слез со «скиду» и пошел на разведку.

Сначала лед подо мной по своей упругости напоминал губку, потом — резину. И вот без малейшего предупреждения началась подвижка. В нескольких футах передо мной выступила черная вода и быстро разлилась по поверхности льда. Я остановился, но вода уже обошла меня, затопив ступни ног, и, то ли из-за большого веса массы этой воды, то ли от моих непроизвольных движений, молодой лед заколыхался, словно рядом прошла моторная лодка. Затем волны медленно приблизились ко мне, ледяная корка лопнула, и я стал тонуть. Стараясь не потревожить лед, я замер, как кролик под взглядом змеи.

Когда вода сомкнулась вокруг коленей, ледяная корка подо мной рухнула окончательно, и я медленно погрузился с головой. Я пробыл под водой не более секунды — меня спасла меховая одежда, послужившая спасательным жилетом. Поначалу я думал только о том, как бы поскорей выбраться. Однако ближайшая прочная льдина была метрах в тридцати.

Инстинктивно я позвал на помощь товарищей, но затем вспомнил, что они в доброй полумиле от меня и нас разделяли многочисленные гребни сжатия и нагромождение льдин. Я раскинул руки по поверхности молодого льда, который затопила вода на два-три дюйма, затем стал болтать ногами, чтобы мое тело всплыло. Это удалось, и я обрел надежду. Однако тонкий край льда подо мной все же обломился, и я стал тонуть снова.

Я отчаянно пытался выбраться. Несколько раз мне удавалось вылезти наполовину, но всякий раз я обрывался и тонул снова, заметно слабея. Мозг работал лихорадочно, но не конструктивно. Может быть, какой-нибудь прохожий бросит мне веревку? Осознание действительности произвело эффект разорвавшейся бомбы — не будет никакого прохожего!

Глубоко ли здесь? Ожившая в сознании карта Ледовитого океана из журнала «Нэшнл джиографик» вызвала приступ головокружения. Да, здесь было глубоко. Непосредственно подо мной, под моими дрыгающими ногами, чуть в стороне от хребта Ломоносова зияла студеная впадина, а это более 4 тысяч метров.

Я смутно вспомнил, что моряки мурманских конвоев считали пределом выживания в водах Ледовитого океана всего одну минуту.

Это вызвало в памяти слова лектора САС по выживанию: «Не пытайтесь барахтаться. Даже не пробуйте плыть. Просто держитесь на плаву и как можно спокойней, без движения. Пусть вода, проникшая в вашу одежду, хоть немного согреется, старайтесь удержать ее там».

Поэтому я попытался не делать ничего, кроме мелких гребков руками, чтобы хоть как-то удержаться на плаву. Однако, словно издалека, пришло ощущение, что пальцы ног немеют. Мои внутренние ботинки наполнились водой, брюки тоже промокли. Только там, где тело было прикрыто волчьим мехом, я «чувствовал себя самим собой». Внутри перчаток я тоже не чувствовал пальцев. Между тем мой подбородок, скрытый капюшоном парки, медленно погружался по мере того, как тяжелела одежда.

Возможно, что рекомендация держаться спокойно, без движения хороша для Средиземного или даже для Северного моря, однако не для здешних мест. Я почувствовал первые признаки паники — выбраться нужно сейчас либо никогда. Я стал стучать по льду одной рукой, а другой отчаянно греб, стараясь держать голову над водой.

Секунды казались минутами, минуты — часами. Ненадежная ледовая корка была слишком прочной, чтобы ее можно было разбить рукой. Только надавливая всей грудью, я мог раздробить ее, чтобы пробиться вперед всего на несколько дюймов, а мои силы быстро убывали.

Наконец моя рука ударила по чему-то твердому — это была ледяная глыба в несколько дюймов толщиной, подобная слою глины в зыбучем песке. Я подтянулся — глыба держала. Затем я вытянул бедра и колени.

Мгновение я лежал так, задыхаясь на этом островке безопасности, но тут же испытал воздействие минусовой температуры воздуха. В то утро было -39° по Цельсию, а скорость ветра достигала 13 км/час.

Передвигаясь на животе, работая руками наподобие черепахи, передвигающейся по мягкому песку, я подполз к ближайшему ледяному полю; молодой лед прогибался и пульсировал подо мной, словно живое существо, однако держал. Встав на ноги, я стал смотреть, как вода полилась из обуви, брюк и рукавов. Я слышал, как потрескивает ледяная корка на брюках. Меня пробрала дрожь, и я не мог сдержать ее, попробовал отжиматься на руках, но пять раз было моим пределом даже в лучшие времена.

Я заковылял к своему «скиду», и каждый порыв ветра отзывался болью на лице и в ногах. Идти обратно пешком было бы глупо. Двигатель снегохода заглох. Я мог бы запустить его, только сняв толстые рукавицы, но был не в силах сделать этого, как ни старался. Кожа задубела и не поддавалась.