«Это самый продуктивный океан в мире, — сказал он, взмахом руки указывая на необозримое серое водное пространство, — его богатства и разнообразие жизни — приманка для ученых. Криль может оказаться важным источником питания, его так много, что здесь можно собирать урожаи в тысячи тонн. Несколько стран уже организовали промышленную добычу криля. Он поболтал пальцем в банке, полной слизистых морских организмов. К несчастью, в недавней истории немало фактов, когда отдают приоритет коммерческим интересам, пренебрегая простыми законами природы. Здесь мы имеем источник протеина, который очень ценен и посредством современных методов легко добывается. Поэтому всего за несколько лет его можно довести до полного уничтожения».

Крис разошелся.

«Криль — это центральное звено в обширной и сложной сети, образующей экологическое целое Южного океана. Изымите слишком большое количество криля — и в опасности окажутся киты, тюлени, морская птица и рыба. Для того чтобы создать новый источник пропитания для человека и эксплуатировать его с выгодой, чисто коммерческий подход может привести к хаосу».

Ирландский акцент Криса стал еще заметней от волнения.

«Если мы, исследователи, не установим все факторы, то не сможем представить убедительные доводы для обеспечения контроля. Однако наши силы ограниченны — нам не хватает людей, средств и возможностей в отличие от тех, кто занимается добычей криля. Их сторонников интересует только прибыль, и они доказывают необходимость такого промысла для человечества. Вот почему рейс на „Бенджи Би“ для нас — божий дар».

По мере того как приближался новый, 1980 год, паковый лед смыкался вокруг судна — оно ввязалось в бой. Корпус содрогался всякий раз, как мы врезались в льдину, и тотчас нос задирался высоко над ледяным полем. При ударе лед не выдерживал нашего веса и раскалывался пополам. Однако чаще такого не случалось. Тогда капитан повторял таранный удар до тех пор, пока не одерживал победу. По-прежнему дул сильный ветер, теперь он был заметно холоднее, однако море оставалось спокойным под своим тяжелым покровом.

Симон слег — у него разболелось горло, ломило кости, появилась головная боль, он сильно потел. Перед этим он занимался сваркой оцинкованных труб вместе с двумя механиками, и у тех тоже проявились те же симптомы. Мы обратились к медицинскому справочнику и определили, что они соответствуют, по-видимому, отравлению парами цинка.

Выполнявший обязанности медика Поль Кларк пытался помочь, однако Симон, так сказать, не оценил этого. Он писал: «Поль вцепился в меня пронзительным взглядом и заговорил о каких-то противоядиях, которых у нас не было. Боюсь, я оскорбил его, попросив забыть об этом, потому что будь у нас нужное лекарство, то все равно было уже поздно.»

В канун Нового года Эдди Пайк и Буззард приперли меня к стенке в нашем госпитале. «Вот эта мышь, — Эдди извлек коричневую фарфоровув мышку в дюйм длиной, — из семейства Пайков. Она проделала весь путь и Гринвича и обязана вернуться туда снова через полюс. Возьми ее с собой.»

Я осторожно принял мышку у него из рук. Мы назвали ее Мышело Пайк.

Буззард вручил мне запечатанную бутылку. Обитателем бутылочки бы гномик — его тезка.

«Гномик Буззард, — его владелец ткнул меня в грудь, — тоже должен обойти вокруг света и рассчитывает на вежливое обращение. Он не потерпит грубости и никаких фокусов с твоей стороны. Другие гномы, подобные твоему всемирно известному Джерому, плавали по Амазонке, спускались по порогам и бывали в других проклятых дырах на этой планете, но никто из них еще не ходил полярным маршрутом. Гномик Буззард будет первым». — Новый тычок в грудь.

Депутация ушла, а я упаковал вещицы вместе с карманным компасом и моим любимым карманным ножом. В ту ночь было весело. Киношники отсняли встречу Нового года, однако к полуночи операторы оказались навеселе, намного «веселей» объектов своей работы, и поэтому стали неспособны к дальнейшему проявлению своего искусства.

Тони Даттон, весьма трезвомыслящий человек, подружился чуть ли не со всеми членами наземной команды; такого не встречалось в моей практике общения с киношниками, тем не менее исключение лишь подтверждает правило. Подобные случаи и помогают вращаться Земле.

Двое суток мы шли в паковом льду со средней скоростью три узла. И лишь однажды капитану пришлось отступить и искать другого пути, отказавшись от таранного прорыва.

«Воронье гнездо» было достаточно вместительным — там с относительным удобством помещался один человек. Джинни, которая всегда боялась высоты, отказалась подняться туда — очень жаль, потому что открывающаяся оттуда панорама паковых льдов, окрашенных пастельными вечерними красками, стоила такого восхождения. Два часа — обычный срок для впередсмотрящего в «вороньем гнезде». Вахтенный там был вооружен биноклем, чтобы гарантировать выбор генерального направления в обозримом пространстве, а не просто захода в приглянувшуюся полынью.

Стюард Дейв Хикс заведовал запасами спиртного и, по-видимому, прихватывал с собой в «гнездо» «портативную систему центрального отопления», отчего во время его вахты курс судна всегда становился более извилистым, чем у других впередсмотрящих. Когда он не был занят сообщением направлений, то обычно бормотал что-то, присвистывал, изрыгал проклятия и нередко разговаривал сам с собой — все эти звуки достигали мостика по системе связи. Я не уверен в том, что вахты на мостике адмирала Отто совпадали по времени с выступлениями Дейва в «вороньем гнезде».

4 января мы вошли в прибрежную полынью и, обретя скорость девять узлов, двинулись назад, оставив вершины Антарктиды к югу, а кромку льдов — по правому борту.

Джинни связалась по радио с южноафриканцами на базе Санаэ, и их начальник обещал указать нам световыми сигналами время наступления наивыгоднейших условий для разгрузки в ледовой бухте. Он называл ее по-норвежски — Поларбьорнбухте. Сама база находилась в десяти милях от бухточки, и, по его сообщению, там стояла хорошая погода. Однако уповать на эту информацию было нельзя.

Примерно около полудня мы заметили вспышки света в бухте, ширина которой была около полумили. Она была окаймлена высокими утесами и врезалась в берег на полторы мили, сужаясь в виде буквы «у» в точке, где утесы уступили место снежному скату, который открывал доступ в глубь материка. Нам предстояло подойти туда как можно ближе, быстро выгрузиться, а затем как можно скорее переместить все грузы на две мили вверх по снежному склону подальше от береговой черты.

Антарктическое лето еще вступало в свои права, солнце висело в небе достаточно высоко, а температура воздуха держалась около нуля. Зимний лед все еще не покинул бухту и выглядел достаточно прочным. Однако сэр Вивиан Фукс предупреждал меня не доверять такому впечатлению. Стоило подняться сильному северному ветру, как началась бы подвижка льда там, где мы собирались разгружаться. Люди Вивиана Фукса потеряли при подобных обстоятельствах немало груза, включая 300 бочек бензина, один трактор «Фергюссон», много угля и прочего технического имущества.

Нашему судну предстояло покинуть Антарктиду как можно скорее, чтобы избежать вмерзания в лед, а мы должны были выгрузить из него сотни бочек с горючим, каждая весом около 200 килограммов, и свыше сотни тонн самого разнообразного снаряжения. Я продумывал детали этой операции во время путешествия по Африке и в Южной Атлантике, и если мои расчеты были правильными, то мы смогли бы закончить разгрузку за одиннадцать суток при участии всех участников экспедиции, несмотря на то, что далеко не все из них были знакомы с мотонартами и условиями работы при холодной погоде. В нашем распоряжении был один небольшой снегоход типа «сурок», которым мы пользовались еще в Гренландии, и пять мотонарт «скиду».

Как только появятся Жиль и Джерри со своим «Оттером», им сразу же придется начать переброску 45 тонн груза в глубь континента, примерно на 300 миль к краю Антарктического плато, где мы рассчитывали устроить наш передовой лагерь на высоте 1800 метров над уровнем моря неподалеку от заброшенной южноафриканской базы «Борга». Эта база оседлала ледяной хребет Кирван-Эскарпмент, южнее которого еще не ступала нога человека. Мы надеялись провести долгую темную зиму у подножия горы Ривинген.