Я слушала его болтовню и занималась своей работой. После выпроводила без сожаления. Что мне до чужой беды? Своя внутри завывает. Неужто крылатый хотел меня подбодрить, дескать, не тебе одной тяжело, не ты одна в осталась... Что ж, не вышло у него.
После чужака Вихр пришел. Он тяжело и долго топтался у двери, но все же вошел. Агнешка его чуток зацепила по руке. Он и сам с раной справился - не в первый раз ему свою шкуру латать, да и чужую приходилось, но решил травнице показаться. Я осмотрела его и сунула крынку с заживляющей мазью. Повязку само собой поменяла.
Этот тоже на язык богатый оказался. Рассказал, как они тетку мою по деревне гоняли. Сперва ведь волкодавы в деревню вошли, чтобы волки себя запахом не выдали. Они-то и выкурили упырицу, заставили ее показаться и разозлили так, что она голову совсем потеряла. Тут-то и вступили в игру оборотни. Навалились скопом, с четырех сторон дорогу перекрыли и в кольцо ее взяли. Остальное я видела...
И этого слушала. Спокойно. Не тронул меня его рассказ. Вихр хотел повиниться? И что? Разве его вина может воскресить тетку? Нет. Так для чего? Я ничего ему не сказала. Отпустила кивком и провожать не стала. А потом села на лавочку и в окно уставилась. Делать больше было нечего. Посидела немного и на лавку улеглась, дерюгой укрывшись. Заснуть не заснула, но задремала. И сквозь дрему показалось мне, что гладит меня ласковая рука по голове, шепчет слова ласковые и очень грустные. Хотелось мне к руке потянуться, прижаться к ней щекой и потереться, но не пускало что-то. Неправильно это... Неоткуда ведь в руке взяться-то...
Утром меня разбудил Вацлав. Он велел собираться и завтракать. Собирать мне было нечего. Есть я не хотела. Умылась, вышла на улицу и встала у калитки. Здесь меня и нашел крылатый.
- Меня Соулом кличут.
Я мазнула по нему взглядом. Соул, так Соул. Запоминать не собираюсь. Он все равно прохожий по моей жизни, пусть и необычный, так зачем мне?
- Плохо тебе.
Плохо? Да нет. Мне никак.
- Наш колдун говорит, тебя колдовство ломает.
Ну, может хоть оно доломает. А то один ломал-ломал, покорежил только. Второй тоже силушку приложил, да его самого хлестнуло.
- Не тому тетка твоя дар передала. Лучше было бы такому же одаренному отдать. В него влилось бы просто, а к тебе...
А ко мне как грушу-дичок к сортовой яблоне прививать. Или приживется, или оба погибнут.
- Непростая ситуация вокруг тебя складывается... - пожал плечами Соул. - И помочь тебе никто не сможет.
И надо ли? Помогать-то...
- Чую, на твоей стороне правда...
Может и так, только до правды той дело никому нет. И мне теперь тоже. А раз никому она не нужно, то разве правда это? И не важно на чьей она стороне.
- Одно сказать хочу: каждому есть для чего жить, даже если кажется, что это не так. Возможно, ты еще не знаешь, возможно, не пришло время узнать, но никто не живет просто так. Даже глупцы и ленивцы нужны нам, чтобы не быть похожими на них, - крылатый улыбнулся.
Я все еще смотрела в землю. И продолжала когда он отошел.
***
Сосновый Бор встретил нас с замиранием сердца. Вацлав поспешил успокоить народ. Селяне взорвались одобрительными криками. Они голосили долго. Подходили, хлопали волков и Князя по плечу, одобрительно кивали, свистели. От гомона у меня разболелась голова, но я не высовывалась из-за спины Вацлава. В мою сторону никто не смотрел. То ли им мое лицо не понравилось, то ли мне снова мое место показывали. Колко шевельнулась обида. И снова затихла. Какое это теперь имеет значение? Никакого. И тронувшая губы улыбка опять погасла. Внутри самой себя было тепло, уютно и безопасно.
Только одиноко.
Но к этому мне теперь придется привыкнуть, так?
Вслед за Вацлавом я вошла в его дом, сбросила сумку и села на лавку за столом. Что делать совершенно не представляла. О чем говорить тоже. Да и не хотелось мне: ни боятся, ни беседовать. Поспать бы, но кто же даст?
- Поесть бы что ли собрала, - сказал волк. Неуверенно как-то. Словно он был растерян. Знал, что со мной делать, да вдруг позабыл планы, а в голову совсем ничего не приходит.
Я встала, прошлась по знакомым сундукам, привычно разожгла печь, протерла сковороду и замерла, ожидая, когда печь нагреет плиту.
- Янэ... - едва ли не простонал Князь. - Не молчи...
Я обернулась. Несколько удивленно. Что мне ему сказать? Нечего... Если его языку не сидится спокойно, пусть чешет. Отвернулась к плите.
- Янэшка... - меня окатило грустью.
Я водрузила на плиту сковороду. Потянулась к яйцам...
Князь грубо перехватил мою руку, дернул на себя, заставляя развернуться, прижал и зарылся носом в мои волосы. Чем я таким для него пахну? С дороги, не мытая, усталая... Сама бы на такого мужика не позарилась бы, а он в меня носом тычется.
- Прости, ну прости меня! - выдохнул Вацлав. - За тетку твою прости, за слово вырванное, за любовь мою тоже прости. Только не могу я иначе! - с трудом давались волку слова. Не привык он извиняться за дела свои.
А ведь отпустить обещал... Забыл, наверное. У мужчин в голове почти ничего не держатся, да и хозяева они своего слова: дал - забрал. Разве велика потеря?
Оборотень отстранился. Вздохнул. Прижался лбом к моему и глаза закрыл.
- Не простишь? - усмехнулся. Дескать, сам виноват, знаю, но что же теперь в землю по маковку закопаться и не вылезать покуда не сдохну?
Так его решение. Чего он меня спрашивает? Я могу и вдовой остаться.
Вацлав рыкнул. Отошел и сел за стол, уронив голову на сложенные руки. Так и сидел, пока еда на столе не задымилась. После Князь истопил баню, бросил мне теплую простыню, дал рубаху свою и отправил намываться с дороги. Мылась я долго. С удивлением рассматривала себя, ища признаки колдовства, что поселилось во мне, но не находила ничего необычного. Кожа как была бледная, так и осталась. Чуть пылью серой припорошенная. Волос черный, жесткий по-прежнему плохо слушался гребня. И худоба не пропала, все еще стращая меня в водное зеркало выступающими на бедрах косточками.
Я вышла, прихватив узелок с грязной одеждой, вернулась в дом. Князь указал мне на кровать, где я уже спала, а сам ушел в баню. Отвернувшись к стене, я закрыла глаза и постаралась уснуть. Мне удалось потеряться в мешанине образов, но...
Жар зародился внизу живота. Он вспыхнул болью, прошелся по телу, расплавляя нутро и застыл под кожей невыносимым зудом. Он сводил с ума. Я встала, кое-как добрела до ведер с водой и выпила. Кажется, половину ведра точно. Остатки вылила на себя и потянулась к следующему. Пусто...
И новая вспышка. Я охнула и побежала во двор.
Третья волна настигла меня на крыльце. Если до нее я еще что-то соображала, то теперь разум мгновенно высох. Кожа на лице заветрилась. Губы съежились. Казалось, еще чуть-чуть, и я рассыплюсь потревоженным сухостоем.
Вода. Мне нужна была вода. Много воды.
Откуда-то тянуло свежестью. Я побрела на зов, едва переставляя скрипучие ноги. Меня попытались остановить, но я лишь отмахнулась, и от меня отстали. Желание погрузиться в холодную воду стало непреодолимым. Спящая деревня вокруг меня плыла дымным маревом: то ли перед глазами все плыло от затопившего меня невыносимого жара, то ли на самом деле Сосновому пожар грозил.
Я шла. На чистой воле. На одном упорстве. Мелькнула мысль лечь и умереть под чьим-то заборчиком, разом решив все свои проблемы, да вот незадача - не захотелось мне плохо на своих похоронах выглядеть. Все же весь Сосновый сбежится на радостях поплакать, что от меня избавились! Тут надо соответственно выглядеть... А если я ссохшимися косточками лежать буду, то какое уж тут соответствие? Боюсь, всю радость честным оборотням распугаю...
Вот и река. И мост. А силы кончились...
Я упала на колени и поползла.
Еще немного.
Еще совсем чуть-чуть.
Я перевалилась через мост и упала в реку.
Вода вокруг меня вскипела: пошла паром и огромными пузырями.
Хорошо-то как!
