Нет сведений о воинственном противостоянии жречества христоносцам среди полян, в собственно Киевской Руси. Современный историк И.Я. Фроянов в монографии «Начало христианства на Руси» (Л-д., 1988) пишет, что «киевская, полянская община одобрила на вече замысел кн. Владимира обращения в христианскую веру».
В летописях упоминается лишь один случай решительного, кровопролитного сопротивления: в Северной Руси, где сильны были вольнолюбивые традиции, новгородский жрец Богомил Соловей возглавил народное восстание против «огня и меча» Добрыни и Путяты.
Всеми другими последующими антицерковными и одновременно антикняжескими, антифеодальными[14] «мятежами великими» руководили ВОЛХВЫ, которые «не боятся могучих владык». И здесь мы подходим к самому загадочному вопросу нашей истории: кем же были те, кого народ величал людьми Вещими, а власть имущие посылали на дыбу и на костёр?
Вопрос этот очень неясный, на чём сходятся все исследователи. Однако почти все писатели (и церковные, и светские, и даже в специальной научной литературе) смешивают, а чаще просто отождествляют Волхвов со жрецами-идолослужителями последних десятилетий Язычества. Это, разумеется, не совсем верно, или даже совсем неверно.
Все основные сведения о Волхвах относятся к периоду после начала иудохристианизации. Лишь XI веку (и позднее) принадлежат летописные известия о бурных событиях, связанных с действиями ярых Волхвов в северо-восточных землях. Однако в целом ко времени феодализации Киевской Руси Волхвы, выражающие религиозную идеологию родового строя, были уже анахронизмом, пережитком. Волхвы были носителями первобытнообщинных отношений, на что, в частности, указывает акад.
М.Н. Тихомиров в книге «Крестьянские и городские восстания на Руси» (М., 1955).
Социальный статус Волхва как верховоды, как духовного вождя был изначально выше статуса светских правителей. Знавшиеся с Дивами Ведуны находились под божественным покровительством: за их плечами стоял непререкаемый авторитет всего сонма Родных Сил – Духов – Опекунов, и потому их слова имели огромное воздействие на умы и чувства сородичей. Волхвы были главными руководителями общественного вечевого мнения: они облекали свою речь в такие притчевые образы, которые в равной мере обладали нравоучительным смыслом как для просвещённых, так и для заурядных слушателей. И в решении важнейших вопросов они пользовались неоспоримым влиянием.
С усилением княжеской власти Волхвы выступали против притязаний князя на руководство всеми сторонами жизни общества и отстаивали свободолюбивые вечевые традиции.
Вообще же Волхвы являлись хранителями и вестниками религиозного сознания, присущего раннему, анимистически-пантеистическому мировидению. Они не персонифицировали богов, но обожествляли животворящие Силы Природы в их первозданно-стихийном обличье. Поклонение человекоподобным богам-истуканам, возглавляемым Перуном, выглядело в их глазах просто глупостью, нелепой «ересью». И нигде, ни разу не говорится о том, что они унижались до того, чтобы класть требы рукотворным кумирам.
В тиши лесов исповедовали они молчаливое уединение, стяжая ведовские знания. Не было волхвов как наследственной касты, подобной индийским брахманам. Волхвы достигали своего звания в силу личных добродетелей, заслуг, подвижничества. Дар Волхвов – проникновенное мироощущение, а не мертвящая слепая вера. И потому они никогда не учили «вере», ибо веруют невежды.
Так кем же были Волхвы – Волшебники – Чародеи – Ведуны? Прежде всего, необходимо заметить, что те же названия имелись и в женском роде. И, как мы увидим далее, возможно даже, что первоначально именно в женском.
Волхвы были представителями и выразителями древнейшей мудрости, «последними могиканами» – наследниками вдохновенных Ведунов и Ведьм того Золотого (каменного) века, о котором помнят легенды, мифы и предания всех народов.
Волхвование, ведовство, знахарство связано с религией, но не исчерпывается ею. Ведовство – это целая особая НАУКА ПРИРОДОВЕДЕНИЯ И ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ; некий свод, включающий составляющие рационального, иррационального и поэтического мировидения.
Ведовство, вобравшее в себя многотысячелетний живой опыт общения с Природой, является взаимосвязанным сочетанием, сплавом обрядовых свещеннодейств, первобытной лесной науки и натурфилософии[15].
Чем глубже человек погружается в Природу, тем большее количество чудесных явлений он опытно познаёт, и ему уже не нужно в них верить. Иной раз происходят вещи не менее чудесные, чем если бы деревцо, над которым занесён топор, вдруг закричало бы, как в волшебной сказке, по-человечьи.
Ведьмы Природу ВЕДАЛИ, иначе говоря, внимали Её откровениям. Ведьме свойственна чрезвычайно обострённая чувствительность, глубочайшая, нередко экзальтированная сила сопереживания, предельно выраженное чувство причастности и ответственности за всё, что живёт. Это и есть НАСТОЯЩАЯ РЕЛИГИОЗНОСТЬ. Религиозность эта имеет в своей основе вполне здоровое чувство, присущее первобытному человеку и чуждое нашему времени. Чувство это – симпатическое восприятие внутренней жизни Природы. Оно встречается теперь так редко, что кажется людям ослепительным, экстатическим и безумным.
Язычество было в первую очередь образом жизни, а во вторую – мировоззрением. Ведовской дар – естественное следствие праведного, чистосердечного, природосообразного образа жизни. Он был достоянием тех, кто соблюдал неписаные заповеди Природы.
Ведьма понятия не имеет о ботанике, но ей ведомы сокровенные свойства всех зелий, что рождает Мать-Сыра-Земля. В лунатическом ясновидении познаёт она их своим тонким нутряным чутъём. В таком необычном состоянии Ведьма силой своей симпатии вживается в лесные биополя, сливается с ними, как бы непосредственно проникает в растение и познаёт его, так сказать, изнутри, тогда как учёные и философы – извне.
И ещё она знает ГЛАВНОЕ: как надо обращаться к травам, чтобы они помогли. Они ведь тоже живые: всё понимают, чувствуют и трепещут. Когда рвёшь цветок – дрожь пробегает по всему лугу. Значит, чтобы не причинять ему излишней боли, надо его усыпить, убаюкать, заговорить.
Ведьма знает толк в целительстве, только лечит не всех подряд. Она – искусная врачевательница: отсюда выражение «боль как рукой сняло». Может она и даровать наследников бездетным. Существовали обряды лечебной магии, или, другими словами, знахарства, отгоняющие от селения зловредных упырей, отвращающие моровые заразные болезни. Со всеми этими «суевериями» с равным рвением и равно безуспешно боролись и попы, и «научный материализм». Народ по-прежнему ходит к «бабкам», хотя нынешние «бабки», как правило, бывшие комсомолки, в одночасье ставшие православными, пользуют, в основном, «заговорённой» водой из-под крана.
На Язычество возведено такое множество злобных поклёпов, вылито такое огромное количество всяческих помоев, что одно это уже само по себе наводит на размышления. И каждый добросовестный исследователь просто не может не заподозрить, что если грязи так много, слишком много, то, значит, есть в Язычестве нечто ЧИСТОЕ, такое, что врагам обязательно надо опаскудить.
Никто никогда не расскажет о Язычестве всей правды, потому что всей правды не знает никто. Очень трудно докопаться хотя бы до её отголосков, ибо почти всегда изначальная Языческая сущность затемнена, загажена и переиначена иудохристианством.
Церковные (и не только) источники рисуют Волхвов обавниками, гадальщиками «по куроклику и воронграю», лиходеями и колдунами, связанными с «нечистой силой». Сельский же люд смотрел на них как на людей Вещих, дружных Дивам и Зелёным Лесным Хозяйкам, черпавших мощь и вдохновение в общении с таинственными и непредсказуемыми, но Родными Силами.
Н.М. Гальковский в двухтомном труде «Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси» (Харьков, 1916) пишет: «Верование в колдовство, как способ действовать при посредстве дьявола и вообще нечистой силы, явление у нас заносное и мало распространённое… Русские люди обращались к знахарям, ведуньям, шептунам и шептуньям, которые ворожат и врачуют совсем не при посредстве дьявола… Врачевания и волхвования совершаются при посредстве неведомой и таинственной силы, присущей Природе и мало кому известной. В сознании простого русского человека Природа рисуется мощной и таинственной: сверхъестественному в ней особенно нет места; Природа живёт особою сложною жизнью и управляется своими неведомыми законами».