– Но как же твои родители? – спросила Элоэ.

– Я посылал им весточки время от времени о том, что я жив. Я, конечно, не осмеливался сообщать им, где я нахожусь, чтобы они не наводили справки и не подвели моих друзей. Я вернулся домой только, когда закончилась война.

– Это, наверное, было ужасно для твоей матери.

– Думаю, что да, – согласился Дикс. – Мой отец умер, когда шел последний год войны, и моя мать сказала мне, когда я вернулся, что он так и не простил меня, даже зная, что он умирает.

– Какие необычные бывают люди! – воскликнула Элоэ. – Я не могу себе представить, чтобы кто-то не простил своего собственного сына, когда тот попросил у него прощения, даже если это было самое великое преступление.

– Я думаю, мой отец меня обожал, но то, что для него значило намного больше, чем обожание и любовь, так это правильность поведения. Если кто-то повел себя не так, как он считал нужным, этот человек становился для него вычеркнутым из жизни.

– Конечно, с твоей стороны, было неправильным убегать из дома…

– Да, я знаю, – признал Дикс. – Но какова была альтернатива? Сидеть в Биаррице и не участвовать в войне? Позволить немцам топтать французскую землю, как они хотят, и ждать, когда англичане и американцы спасут нас?

– Я понимаю твои чувства, – с симпатией сказала Элоэ. – Но ты был всего лишь мальчиком.

– Вот почему я и был наиболее полезен. Только мальчик может сделать то, что не осмелится сделать ни один мужчина. Я был маленьким и шустрым. Я мог проколоть шины, вывернуть клапан, украсть ключи от машины или сделать что-нибудь еще полезное под самым носом у немцев в то время, как они будут искать злодея в виде взрослого мужчины.

– Так вот как ты начал воровать, – сказала Элоэ, не подумав.

Она еще не успела закончить эту фразу, как сама в ужасе попыталась прикрыть себе рот рукой.

– Да, вот так я научился воровать, – сказал Дикс с циничной улыбкой.

– Я не это имела в виду, – быстро произнесла она. – Это было нехорошо с моей стороны.

– С какой стати тебе извиняться? Когда ты меня встретила, ты подумала, что я вор; и ничего с тех пор не произошло, чтобы убедило тебя в обратном. Я признаюсь тебе в том, что машина, в которой я ехал, когда пришел тебе на выручку с тем мужчиной, пристававшим к тебе со своими неприятными домогательствами на окраине Аленкона, была краденой. На самом деле не я ее украл, но она краденая.

– Ох, Дикс!

Элоэ, задыхаясь, выдавила из себя эти слова, но, казалось, Дикс их не слышал, потому что он продолжал.

– Ты права. Я научился так воровать, что стал помехой для немцев. Я знал, как устроить побег летчикам Союзных войск, когда их брали в плен. Я знал, как передавать сообщения на другой конец Парижа в то время, когда ни один взрослый мужчина или женщина не осмеливались ступить за порог. Да, я был полезен, очень полезен нашим людям – и бельмом на глазу у немцев.

– Я думаю, ты был очень отважным…

– Я думаю, что в половине случаев из всех я был слишком молод, чтобы по-настоящему оценить опасность. Теперь я это знаю и просыпаюсь иногда по ночам в поту от ужаса, понимая, на какой риск я шел и что со мной могло бы быть, если бы меня схватили.

– Они бы не пощадили тебя только лишь потому, что ты всего лишь мальчик.

– Только не они! – ответил Дикс. – Я видел расстрелянных мальчиков, которые были вдвое моложе меня и которых уличили в шпионстве. Я видел растерзанных женщин после пыток в Гестапо. Зрелище не из приятных.

– И все же ты продолжал заниматься этим на протяжении всей войны?..

– Я не все время оставался в Париже, но наша штаб-квартира располагалась там, поэтому я постоянно туда возвращался. В последний год войны – 1945 – меня чуть не схватили. Они меня выследили. Они знали, как я выгляжу. Им оставалось всего ничего, чтобы схватить меня. Сегодня я познакомлю тебя с женщиной, которая спасла мне жизнь.

Элоэ почувствовала неожиданный укол ревности от теплоты, появившейся в его голосе, и от улыбки, с которой он это произнес. Ей захотелось, чтобы именно она спасла ему жизнь и чтобы именно о ней он так говорил.

– Она единственный человек, которого ты сегодня узнаешь по имени, – продолжил Дикс. – Она известна как Мэри Бланшард, и, когда закончилась война, она получила не только орден французского Почетного легиона, но и награду от правительства Британии, которую она с гордостью носит рядом с орденом.

– Ты хочешь сказать, что имена всех остальных людей никому не известны? – удивилась Элоэ.

– Нет, мы знаем их только по их номерам, – ответил Дикс.

– Так вот почему тебя зовут Дикс.

– Да, поэтому. С той поры, как я ушел отсюда в 1940 году, и до того момента, как вернулся, меня знали только как Дикса. Теперь ты можешь понять, что для меня нет другого имени.

– Да, я могу понять это, – ответила Элоэ.

– Мэри Бланшард содержит кондитерский магазин здесь на одной из главных улиц. У ее сестры был магазин в Париже. Туда-то она и отправилась в 1940 году. Это был маленький, неприметный магазинчик в одном из закоулков города, но для нас он значил дом, уют, минутный отдых и мир после ужаса и страданий, творившихся вокруг.

– Как получилось, что они ее не заподозрили?

– Потому что сообщения передавались через магазин туда и обратно детьми. Даже немцы не могли заподозрить в передаче информации четырех-, пятилетнего ребенка, едва научившегося ходить, топающего в магазин с крепко зажатой в кулачке монетой в пять сантимов.

Пять сантимов – достаточно большая монета. Информация умещалась на клочке тончайшей бумаги, прилепленной к обратной стороне монеты, которую ребенок так естественно выкладывал на прилавок. Взамен он получал кулек с конфетами. В этом не было ничего подозрительного. В кульке находилась обратная информация.

– Какая умная идея!

– Мы устраивали иногда очень сложные побеги. Однажды британский летчик пролежал всю ночь на крыше во время снегопада. Он практически замерз, когда мы его оттуда сняли, но выжил и через месяц вернулся в Англию в свою эскадрилью.

– Я думаю, это был геройский поступок с твоей стороны!

– Чепуха! Я только помогал тем людям, которые были мозгом всей нашей системы. Но я хотел, чтобы ты поняла, с кем ты сегодня встречаешься и что они сделали.

– Я буду гордиться встречей с ними, – мягко сказала Элоэ.

– Они устраивают сбор раз в году. По этому случаю мы специально становимся тем, чем мы были во время войны – просто товарищами; все из нас равны, всех нас объединяет одно общее дело. На стороне у нас нет ничего личностного, мы просто номера. Только Мэри Бланшард остается Мэри Бланшард. Для остальных мы Ун, Декс, Труз, Дикс… и так далее. В наших номерах много пробелов – это те, кто погиб в борьбе.

– Ты заставляешь меня стыдиться того, что я так мало сделала в своей жизни.

– Для меня ты сделала самую великую вещь, на которую кто-либо способен: ты любишь меня.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, а затем завел машину.

– Мы опоздаем, но я хотел объяснить некоторые вещи, чтобы у тебя не сложилось неправильного впечатления, когда мы туда прибудем.

– Где состоится встреча?

– Она состоится там, где мы первоначально встретились здесь. В подвале одного из домов на окраине города. По вполне понятным причинам никто не упоминает имени владельца дома, но он тоже один из нас.

Они выехали из соснового бора и, развернувшись в глубь материка, поехали вниз к Биаррицу, но другим путем.

Уже темнело, но Элоэ удалось разглядеть очертания огромного внушительного замка, построенного из серого камня, с остроконечными башенками по обеим сторонам здания.

Дикс оставил машину на подъездной аллее и затем, повернувшись к дому спиной, взял Элоэ за руку и повел ее через кусты, растущие с одной стороны дома. Как она успела заметить, в кустах находился вход в подвал, который был сделан в виде туннеля со ступеньками, уходившими, по всей видимости, прямо вниз, под землю. Двери люка были не заперты и укреплены деревянными подпорками.