– Просто знаю это, – сказал он.

– Мы хотим, чтобы ты построил очень-очень точные часы.

– Насколько точные?

– Точные.

– Но точность моих часов напрямую зависит от материалов, – объяснил Джереми. – Я… разработал определенные технологии, однако есть еще такие факторы, как вибрация от уличного движения, колебания температуры… Всякое разное.

Внимание леди ле Гион переключилось на полку, на которой были выставлены разные модели бесовских часов. Она взяла наугад одни из них и открыла заднюю крышку. Внутри располагались крошечное седло и педальки, но рабочее место выглядело пустым и давно покинутым.

– Никаких бесенят? – спросила она.

– Эти часы я храню лишь для истории, – пояснил Джереми. – Погрешность составляла несколько секунд в час, а на ночь они и вовсе останавливались. Такими часами можно пользоваться, если вас удовлетворяет точность, так сказать, на двоечку.

Произнося последнее слово, он поморщился. Для него это звучало подобно скрежету ногтей по письменной доске.

– А как насчет инвара? – спросила леди ле Гион, делая вид, что по-прежнему рассматривает часовой музей.

Лицо Джереми потрясенно вытянулось.

– Вы о сплаве? Вот уж не думал, что о его существовании известно кому-нибудь вне стен Гильдии. Инвар стоит очень дорого. Гораздо дороже золота.

Леди ле Гион резко выпрямилась.

– Деньги значения не имеют. Использование инвара позволит тебе добиться абсолютной точности?

– Нет. Я уже пытался использовать его. Да, он менее подвержен температурному воздействию, но и у него есть определенные… пределы. Из незначительных помех всегда вырастают большие проблемы. Парадокс Зенона. Слышали?

– Да, конечно. Эфебский философ, который утверждал, что в бегущего человека никогда не попадешь стрелой?

– Только чисто теоретически, ведь…

– Но всего Зенон создал четыре парадокса, насколько мы помним, – продолжала леди ле Гион. – И все они основаны на том, что в природе существует такая вещь, как наимельчайшая частица времени. И таковая частица должна существовать, не так ли? Возьмем настоящее. Оно просто обязано обладать продолжительностью, потому что один его конец связан с прошлым, а другой – с будущим, и если у настоящего нет продолжительности, значит, его не существует вовсе. Не существует времени, в котором помещалось бы это самое настоящее.

Джереми вдруг влюбился. Последний раз он испытывал подобное чувство в четырнадцать месяцев от роду, когда взломал заднюю дверцу стоявших в яслях часов.

– Вы говорите… о знаменитом «тике вселенной», – сказал он. – Но на целом свете не существует зубореза, который мог бы изготовить столь маленькие шестерни…

– Все зависит от того, что именно называть шестерней. Ты читал это?

Леди ле Гион махнула рукой одному из троллей, который тяжелым шагом пробухал к прилавку и положил на него продолговатый сверток.

Джереми развернул бумагу. И увидел небольшую книжку.

– «Гримуарные сказки»? – удивился он.

– Прочти историю о стеклянных часах Бад-Гутталлинна, – велела леди ле Гион.

– Но это же детские сказки! – удивился Джереми. – Чему из них можно научиться?

– Кто знает. Мы зайдем завтра, – сказала леди ле Гион, – и ты расскажешь нам о своих планах. А тем временем вот тебе скромный подарок, свидетельствующий о нашем добром расположении.

Тролль положил на прилавок тяжелый кожаный мешочек. Изнутри донесся глухой сочный звон, который способно издавать только золото. Джереми не обратил на мешочек ни малейшего внимания. Золота у него было много. Его часы покупали даже часовщики, причем самые искусные. Золото имело для него значение только потому, что его наличие позволяло Джереми работать над новыми часами. А новые часы приносили еще больше золота. Таким образом, золото лишь занимало пространство между часами, не более того.

– А еще мы можем добыть тебе инвар, причем в больших количествах, – продолжала леди ле Гион. – Это будет частью оплаты за твои услуги, хотя признаем, даже инвар не сможет послужить твоим целям. Мастер Джереми, мы оба понимаем, настоящей платой за создание тобой действительно точных часов будет возможность создать первые действительно точные часы, не так ли?

Он несколько натянуто улыбнулся.

– Это было бы… чудесно, да только вряд ли выполнимо. В противном случае это станет… концом всего часового дела.

– Да, – согласилась леди ле Гион. – Больше никто и никогда не будет делать часы.

Тик

А на этом письменном столе царил идеальный порядок.

Лежала стопка книг, рядом с ними – линейка.

И стояли сделанные из картона часы.

Госпожа взяла их в руки.

Других учительниц в школе называли Стефанией, Джоанной и так далее, но ее все без исключения называли «госпожа Сьюзен». Всегда только так, и никак иначе. Это выражение – «и никак иначе» – вообще очень подходило ко всему, что касалось госпожи Сьюзен. Она настаивала на обращении «госпожа Сьюзен» примерно так же, как, допустим, король настаивал на обращении к своей персоне «ваше величество». И примерно по тем же причинам.

Госпожа Сьюзен всегда была одета в черное, к чему директриса относилась весьма неодобрительно, но ничего не могла с этим поделать, потому что черный цвет был пристойным. Она была молода, хотя возраст ее не поддавался точному определению. Волосы, которые скорее казались белыми, чем светлыми, с одной иссиня-черной прядью, были всегда стянуты на затылке. К этому директриса относилась тоже неодобрительно и называла Архаичным Образом Учительницы, причем тоном человека, способного произносить заглавные буквы. Зато она никогда не выражала неодобрения по поводу того, как двигалась госпожа Сьюзен, потому что госпожа Сьюзен двигалась как тигрица.

Да и вообще, к госпоже Сьюзен было очень трудно относиться неодобрительно, потому что в таком случае она удостаивала вас Взглядом. Он не был угрожающим, напротив, был холодным и спокойным. Просто вам очень не хотелось почувствовать его на себе еще раз.

Взгляд оказывался полезным и на уроках. Взять, к примеру, домашние работы, еще одна Архаичная Практика, против которой безрезультатно выступала директриса. У учеников госпожи Сьюзен собака никогда не съедала тетрадку с домашней работой, потому что каждый ученик забирал с собой домой частичку госпожи Сьюзен; вместо этого собака приносила ручку и смотрела на тебя умоляющим взглядом, пока домашняя работа не была выполнена до конца. Госпожа Сьюзен умела безошибочно определять как проявления лени, так и приметы подлинного старания. И вопреки указаниям директрисы, госпожа Сьюзен никогда не позволяла детям делать то, что им нравится. Она, наоборот, позволяла им делать то, что нравится ей. И на поверку это было куда интереснее для всех. Госпожа Сьюзен подняла картонные часы и спросила:

– Кто может сказать, что это такое?

Поднялся целый лес рук.

– Да, Миранда.

– Это часы, госпожа Сьюзен.

Госпожа Сьюзен улыбнулась, перевела взгляд с отчаянно размахивающего рукой и тихонько подвывающего ученика по имени Винсент на мальчика за его спиной.

– Почти правильно, – согласилась она. – Да, Сэмюель?

– Это картонка, которой попытались придать вид часов, – сказал тот.

– Правильно. Всегда видьте то, что есть на самом деле. И они хотят, чтобы я учила вас определять время вот по этой штуке!

Госпожа Сьюзен презрительно фыркнула и отбросила картонные часы в сторону.

– Может, попробуем как-нибудь иначе? – предложила она, щелкнув пальцами.

– Да! – хором выкрикнул класс и ахнул, когда стены, потолок и пол исчезли, а парты зависли высоко над городом.

А прямо перед ними, буквально в нескольких футах, находился потрескавшийся огромный циферблат башенных часов Незримого Университета.

Дети принялись возбужденно пихать друг друга локтями. Их совершенно не беспокоил тот факт, что подошвы их ботинок от земли отделяли целых триста футов. Странно было и то, что дети не выглядели удивленными. Им было просто интересно. Они вели себя как знатоки, которые и не такое видали. Впрочем, на уроках госпожи Сьюзен действительно видали и не такое.