В другие дни он размышлял о будущем, о том, как уговорить своих людей, увлечь на север – не тех, что приплыли с ним из Вест-Индии, а бывших магрибских невольников, гребцов с пиратских шебек, составлявших сейчас большую часть его экипажей. Насчет службы государю Петру с ними договора не было, но почему бы не сразиться им со шведом, не постоять за Россию, если царь окажется не скуп? К тому же они ненавидели турок, а Карл, властитель шведский, заключил союз с султаном… Карла побить – туркам ущерб… Может, эта идея сыграет? А может, соблазнят патенты, что привезет Михайло Паршин? Ведь все его люди, думал Серов, и старые, и новые – просто морские разбойники, и нет у них ни отчизны, ни законного государя, ни флага. Даже знамени нет, под коим не стыдно в бой вступить, а если случится, то и погибнуть! Все они изгои, бывшие каторжники или рабы, а для таких людей новая родина – честь и благо. Может, это их соблазнит? Или царское пожалование? Россия – страна богатая…

С такими мыслями он шел и шел вперед, и в урочный час открылся ему городок у моря, белые здания, церкви, мечети, крепость на холме, гавань и рейд, где дремали корабли со спущенными парусами. И среди них увидел Серов свой трехмачтовый «Ворон», и бригантину «Харис», и все свои шебеки – все они ждали его, нисколько не сомневаясь, что капитан де Серра вернется, поднимется на свой фрегат, встанет на мостике и скомандует: «Поднять якоря! Курс – на север!» При виде города и кораблей запела душа Серова и показалось ему, что сейчас он взлетит с горного склона, раскинет руки и помчится вниз, к домам среди персиковых садов, к узким извилистым улочкам, к морю и судам, застывшим в бухте. Невеликий городок Ла-Каль, не самый богатый на свете и, уж конечно, не самый красивый – не Москва и не Париж. Пусть так! Разве это имело значение? Пусть не самый красивый, зато теперь Серов в точности знал, как выглядит рай.

– Сюда, – промолвил Уот Стур, и он послушно начал спускаться к городской окраине. Приклад мушкета бил его по бедру, сзади гомонили корсары, предвкушая рейд по местным кабакам, жарко палило солнце, дул с моря бриз, но Серов не замечал ничего. Ничего, кроме белого домика в саду и мощенной камнем дорожки, что вела к распахнутым дверям. Окна в доме тоже были открыты, и ему почудилось, что там, в комнате, плавно двигается какой-то человек, то поднимает руки, то опускает их, то вроде машет белым полотном. Обогнав Стура, Серов бросился к домику, но войти не решился, замер у порога, услышав долгий, протяжный, облегченный вздох. Так вздыхают после тяжелой, очень тяжелой работы…

Затем раздался пронзительный крик младенца.

– Похоже, ты не опоздал, капитан, – сказал Уот Стур, направляясь к нему. – Голосистый у тебя паренек, сожри меня акула!

– Откуда ты знаешь, что это мальчик?

– Орет громко. Глотка как у боцмана. Верно, парни? – Он оглянулся на корсаров, столпившихся у дорожки под деревьями.

– Хр-р… Когда меня спишут на бер-рег, будет кому заменить, – сказал Хрипатый.

– Когда тебя спишут, парень уже в капитаны выйдет, – возразил Кактус Джо. – На кой хрен ему твоя боцманская дудка?

– Выше бери: адмиралом станет и знатным разбойником, – промолвил Брюс Кук.

– Разбойником? Почему? – удивился Серов. И ему тут же пояснили:

– Ты разбойник, Шейла разбойница – так кто у вас родился?

– Чтоб тебя чума взяла, Брюс! – Серов шагнул было к дому, но в дверях, загораживая вход, возник высокий худой старец.

Был он в белом арабским бурнусе, но на араба совсем не похож: глаза – серые, волосы – рыжие с сединой, лицо широкое, тщательно выбритое, с морщинками у губ и на высоком лбу, а на щеках сквозь слой загара просвечивают веснушки. При виде этого старика – несомненно, лекаря-табиба – сердце Серова дрогнуло, а мысли понеслись галопом. Было в нем что-то очень знакомое, привычное, словно здесь, на краю света, в чужой эпохе, Серов столкнулся с москвичом или, быть может, с парижанином, жителем Вены, Лондона или Берлина, только не нынешних городов, а тех, что когда-нибудь будут. Мнилось, что этот человек ездил не раз в машине и поезде, летал самолетом, разогревал обед на газовой плите, что не в диковинку ему метро, компьютер, телевизор и даже спутники Земли, что он способен перечислить все планеты Солнечной системы от Меркурия до Плутона и определенно знает, что все тела слагаются из атомов и молекул.

Серов, ошеломленный, глядел на старика и вдруг заметил, что тот улыбается.

– Вы – Андре де Серра? – У него был негромкий приятный голос, и на французском лекарь говорил отменно. – Поздравляю с наследником, сударь! Взвесить не могу за неимением детских весов, но ручаюсь, что в мальчугане фунтов восемь-девять. Шейла сейчас отдыхает. Хансена, коновала с фрегата, я к вашей супруге не допустил, так что с нею тоже все в порядке. Хотите ее повидать?

Горло Серова перехватило. Он чувствовал, что не может выдавить ни звука.

– Ах да! Чуть не забыл… ну, вы понимаете – память-то стариковская… – Лекарь вытащил из пояса что-то круглое, блестящее и протянул Серову. – Вот! Шейла попросила сразу вам отдать. Забавная вещица для этих мест… Но я такие видел – только давным-давно.

На его ладони лежали часы Серова, золотой швейцарский «Орион». Часы шли – должно быть, лекарь завел их и выставил верное время.

– Видели? Где и когда? – хрипло произнес Серов, не замечая, что в волнении говорит на русском. – Где вы могли видеть такие часы? Кто вы?

Теперь лекарю пришел черед удивляться. Его седоватые брови вспорхнули вверх, морщины обозначились резче. Он выдохнул воздух и тихо, почти что шепотом, промолвил:

– Здесь меня зовут доктор Эуген Штиль из Кельна. Но там, откуда пришли вы и я, мое имя было Евгений Зиновьевич Штильмарк.

Он тоже перешел на русский и явно был возбужден – его дыхание участилось, щеки порозовели, и россыпь веснушек стала заметнее.

– Вы – мой соотечественник? Понимаете, я-то думал, вы француз… Андре Серра… Выходит, не Андре, а Андрей? Так? Что же вы молчите?

Не отвечая, Серов повернулся к Уоту Стуру:

– Веди людей на «Ворон», Уот. Я останусь здесь, с Шейлой и лекарем. Теггу и де Пернелю скажешь, что к вечеру я буду на судне.