Мы двинулись дальше, так как гребень уже был недалеко. По крутому, но сравнительно нетрудному склону мы поднялись на гребень и совершенно неожиданно наткнулись на палатку, оставленную почти ровно год назад Ламбером и Тенсингом. Вернее, это были только изорванные в клочья остатки этой палатки. Так же как и на седловине, здесь торчали лишь стойки, сохранившие еще вертикальное положение, с клочьями развевающейся по ветру оранжевой материи. Мы повалились на небольшую ровную площадку как раз над палаткой. Казалось, мои лёгкие сейчас разорвутся. Со стонами я боролся за каждый глоток воздуха, теряя при этом ужасном и жестоком испытании всякое самообладание. К счастью, это продолжалось недолго. Так же как и раньше, в кулуаре, организм внезапно пришел в норму, а одновременно вновь возникло желание идти дальше и способность интересоваться окружающим.
Впервые я оглянулся вокруг на окружающий нас мир, ибо теперь мы находились на его крыше. Из моря быстро поднимающихся вокруг нас облаков вставали передо мной Кангченджунга и Макалу. Ветер уже заметно усилился, но мы были от него хорошо укрыты; он дул, как обычно, с северо-запада. Затем я взглянул вниз на Южную седловину и был вполне удовлетворен. С высоты 430 м, на преодоление которых мы потратили почти три часа, палатки лагеря казались микроскопическими. Под краем седловины моим взорам была открыта вся стена Лходзе и лагерь VII; несмотря на то, что последний расположен на высоте 7315 м, он казался лежащим бесконечно далеко внизу. Я удивлялся, как мы ухитрились преодолеть по виду отвесные склоны, лежащие выше и ниже его. Наконец я взглянул вверх, где надо мной вздымался наполовину окутанный туманом гребень. Шел снег и, когда я повернулся, ветер дул мне в лицо. Я увидел как Чарльз и Том преодолевали крутой участок перед Снежным плечом. Они поднимались с большой энергией и находились теперь не менее чем в девяноста метрах над нами. Приходилось удивляться, как могли они подниматься так упорно, не отдыхая.
До сих пор Да Намгьял шел как будто с меньшим трудом, чем я. Но сейчас он выглядел крайне измученным. Я предложил идти дальше, но он остался безучастным к моим словам. Такое поведение было не в его характере, и мне стало ясно, что вряд ли мы будем в состоянии уйти далеко. Оставив один баллон, который я собирался забрать обратно в помощь второй штурмовой группе, мы медленно двинулись по следам штурмовой связки. Узкий гребень вначале поднимался полого, и путь был сравнительно несложным. Однако на поверхности лежал слой сыпучего снега в семь-восемь сантиметров толщиной. Он покрывал скалы гребня и затруднял движение. Большую помощь оказывали нам следы наших товарищей, когда нам удавалось их обнаружить.
Я попытался придерживаться определенного ритма – шаг, четыре или шесть глубоких вздохов, опять шаг и т. д. Это было немного менее мучительно, чем примененная мной до этого тактика „рывка“, но быстрее мы все же не поднимались.
Прошло примерно двадцать минут, за которые мы поднялись быть может на тридцать метров над швейцарской палаткой, когда Да Намгьял заявил, что дальше он идти не может. Я слишком хорошо знал его, чтобы сомневаться в его словах. Вряд ли найдется более мужественный и менее склонный к жалобам человек. Я уговорил его пройти еще немного, так как здесь не было подходящего места, где мы могли бы оставить груз, а в каких-нибудь пятнадцати метрах выше виднелся подходящий уступ. Добравшись до него, мы остановились. Как это часто бывает в горах, нас постигло разочарование. После надежного размещения груза здесь едва хватило бы места, чтобы сесть. Я чувствовал, что смогу пройти еще метров пятнадцать, и вновь мне показалось, что выше по гребню, на более крутом участке перед Снежным плечом, виднеется более удобный уступ. К тому же само Снежное плечо казалось в каких-нибудь девяноста метрах выше нас. Однако Да Намгьял был не в состоянии двигаться дальше. Я не могу сказать, что это обстоятельство очень уж меня огорчало: я сам был на пределе своих сил. Дальше мы не пошли. На ближайшей скале гребня, над небольшой расселиной, где можно было уложить палатку и прочий груз, мы воздвигли тур.
Это место легко можно было найти снизу. Оно чуть выше пересечения гребня с продолжением оси кулуара, по которому мы поднимались. Здесь мы оставили палатку, продукты, керосин и наши собственные кислородные баллоны. К этому я добавил свечу и спички, чтобы обеспечить хоть минимальные удобства для второй штурмовой группы. Высота этой точки, так же как и других пунктов маршрута, теперь может быть точно определена. Исходя из того, что палатка швейцарцев, согласно их оценке, находилась на высоте 8320 м, я считал, что мной с Да Намгьялом была достигнута высота 8380 м. Впоследствии мы пришли к выводу, что некоторые высоты должны быть перевычислены, и высота нашего склада была установлена в 8336 м.
Сам не знаю почему, мы прошли несколько метров по южному склону и сделали слабую попытку разровнять площадку для лагеря. Это было нелогично, так как я давно уже решил, что штурмовой лагерь должен быть расположен на высоте около 8535 м. (я имел в виду Снежное плечо). Так как один из наших шерпов вышел из строя, было очевидно, что транспортировку грузов на последнем участке мы вынуждены оставить на долю второй группы. Затем мы вновь отдыхали до 11 час. 30 мин., когда мы почувствовали себя в силах начать спуск. Вероятно, во время пребывания вверху Да Намгьял снял свою варежку. Двумя днями позже в Передовом базовом лагере я узнал что у него сильно отморожен палец. Благодаря искусному лечению Майкла Уорда дело окончилось благополучно и никаких чрезвычайных мер не понадобилось. Вообще это был единственный случай серьезного обмораживания в течение всей экспедиции. Взвалив на плечи пустые станки от кислородных баллонов, мы начали спускаться по гребню, окутанному теперь туманом. Снег бил нам в спину. Мы шли ужасающе медленно и пошатывались; когда мы достигли площадки, на которой стоял остов швейцарской палатки, я решил для уменьшения опасности катастрофы захватить оставленный там баллон, чтобы пользоваться кислородом хотя бы в наиболее крутой части кулуара. Однако получилось еще хуже, и я вынужден был быстро снять маску. До этого я не думал, что кислородный аппарат мог быть неисправным. Никогда раньше он не отказывал в работе, и мне не приходилось проверять, нет ли где нибудь закупорки трубопровода. Ухудшение моего состояния в течение тех нескольких минут, когда аппарат был надет при спуске к кулуару, должно было, однако, зародить во мне подозрение. Лишь сутки спустя, отвинтив трубку, соединяющую маску с аппаратом, я обнаружил, что она была полностью забита льдом. Я привожу этот факт не для самооправдания, а лишь в качестве возможного объяснения, почему мне так исключительно трудно было при восхождении двигаться и дышать. Эти переживания резко отличались от того, что я испытывал в верхней части стены Лходзе, хотя разница высот обоих этих пунктов не очень значительна.
В кулуаре мы двигались крайне осторожно. Хотя до ледовых, покрытых камнями склонов седловины шел прекрасный спуск, но высота того места, где мы вошли в кулуар над седловиной, была более 300 м, и всякий срыв мог иметь серьезные последствия. Мы спускались попеременно и страховали друг друга, обернув один раз веревку вокруг воткнутого в снег ледоруба. Да Намгьял выходил вперед, затем я подходил к нему, и он опускался ниже; так мы шли, уходя каждый раз на длину веревки. Однажды он поскользнулся и пролетел несколько метров вниз, пока не натянулась веревка. Это было вызвано исключительно переутомлением, так как Да Намгьял – спокойный и осторожный альпинист. Срыв предостерегал нас, что нужна еще большая осторожность.
Во время спуска мы заметили людей, поднимающихся по стене Лходзе в направлении к Южной седловине. Вторая штурмовая группа подходила, чтобы присоединиться к нам. Это было весьма приятно увидеть. Наконец мы спустились на более легкий участок пути. Когда мы выходили из кулуара на верхние склоны над седловиной, двое восходителей подходили к палаткам; вскоре они вышли нам навстречу. К этому времени мы уже садились отдыхать через каждые десять шагов, хотя трудности остались позади и склон был пологий. Мы узнали Тенсинга и Хиллари, приближавшихся к нам по ледяной поверхности. Внезапно я почувствовал, что силы оставляют меня. Колени подогнулись, и самым нелепым образом я упал как раз в ту минуту, когда Тенсинг и Хиллари подошли к нам вплотную. Следом за мной повалился и Да Намгьял. Тенсинг стал нас отпаивать лимонадом из своей фляжки. Эд хотел мне помочь добраться до палаток, но, увидев, что я не смогу дойти, поспешил за кислородным аппаратом. При подаче 6 литров в минуту я скоро пришел в чувство (я хорошо помню, какую обильную и свободную струю я вдыхал) и смог преодолеть оставшиеся несколько метров. Я никогда не забуду, с каким терпением и заботой отнеслись к нам тогда наши товарищи.
