— Так… не знаю. А далеко деревня?

— Туда почти полдня, да обратно столько же. По пути будем знакомиться, размышлять о будущем и сущем… Коренья и травы кое-какие подсоберем. Для еды, врачеваний… просто для интереса. Боюсь, погреб мой не выдержит этакого лета, вытечет весь ледник… Тоже надо будет что-то придумывать… Это хорошо, что мы вдвоем двинемся, собранному вольготнее будет.

Лин подумал, что дальше так молчать будет невежливым и решился еще на вопрос:

— Как это — вольготнее?

— Просто. Некоторые травы не любят, знаешь ли, соседства других трав, а также тесноты, но в двух заплечных мешках простору будет в полтора раза больше, чем в одном. Понял?

Лину показалось, что — да, понял, но выяснять поточнее — сколько это, полтора? — он постеснялся. Полтора — это один с половинкою… вроде бы… Но почему тогда в двух мешках…

— Ты что делаешь???

Лин смутился и выронил веник. В чужом доме любой окрик правильный, но ведь он хотел как лучше…

Снег поглядел на испуганного мальчишку и сбавил тон:

— Я не ругаюсь. Живя в одиночестве — отвыкаешь правильно и точно управлять силой голоса, поэтому иной раз тебе может показаться, что я кричу. Ошибочно показаться. Вот и сейчас я задумался и произнес слова громче, нежели собирался. Что ты сейчас хотел сделать с этим веником и палкой?

Лин мог возразить по впечатлениям вчерашнего дня, что на Зиэля Снег ни разу ошибочно не возвысил голос, но в этот миг он не нашелся об этом помыслить, его переполняла благодарность за то, хотя бы, что взрослый человек, во всех отношениях старший над ним, не кричит на него и объясняет свои оплошности.

— Я… подумал…

— Уже хорошо. Мыслящие сотоварищи, сотрапезники и соратники мне приятнее. Итак, о чем ты подумал?

— Если палка лишняя, то лучше бы ее на дрова не ломать, а засунуть в веник. И тогда получится метла.

— Как это? Покажи.

Лин показал. Для этого пришлось слегка ослабить натяжение сыромятного ремешка, которым был подвязан пучок ивовых прутьев, и осторожно просунуть в прутья конец палки, стараясь, чтобы палка вошла в самый центр пучка. И ремешок подтянуть покрепче…

— А можно, я еще возьму один шнурок?

— Да сколько угодно, вон их сотня лежит. — Снег указал на лавку возле смородинового куста, где лежала целая копна ремешков. Ими Снег зачем-то подвязывал ветки растений, живущих в углу дворика, в загончике…

Лин выбрал один, потоньше и подлиннее, и его приладил в дело. И все, и метла готова.

— Вот метла. Я так беру… за палку… и мету…

— Интересно! И что, так легче?

— Не знаю. Удобнее.

— Ну-ка, дай…

Невиданное приспособление, названное Лином — метла, из-за короткой палки пришлось взрослому высокому человеку не вполне по руке, но — все равно — так гораздо удобнее, чем подметать, согнувшись в три погибели.

— Откуда ты взял сие изобретение? Где ты его видел?

— У нас, в трактире «Побережье». Всю жизнь метлой мету. — Лин собирался сказать, что нигде больше метел он не видел, а эту — однажды придумал сам, совершенно случайно насадив веник на толстый и длинный прут… Но постеснялся. А кроме того, это было так давно, еще в прошлой жизни, что, быть может, и вовсе не с ним было…

— Любопытно. Что ж… Ты уже пользу приносишь. Да, молодец. Ну, пойдем? Коня у нас с тобой нет, путь долгий, в дороге договорим.

Дорога долгая, и Лин со Снегом, действительно, вдоволь наговорились. Первый раз в жизни Лину позволили, не обрывая на полуслове, вести такие длинные речи. Он и рассказывал: о себе, о смутно вспоминаемом детстве, о путешествии с Зиэлем, о старом Луне и Мошке, о том, какие страшные нафы, о… Только про Уфину он обмолвился чуть ли не скороговоркой, что, де, мол, на базаре познакомился с девчонкой, и они ели леденцы… И о Гвоздике рассказал, как он его, слепого и пищащего щеночка, нашел среди окровавленных останков его мамы, грозной охи-охи… А теперь — вон он какой вырос, почти по колено… А докуда взрослые охи-охи вырастают?

— Взрослые? Ну… Самец охи-охи в холке… надо думать — локтя на два. А в длину — гораздо больше.

— А два локтя — это столько, да? — Лин показал рукой — сколько, по его мнению, будет два локтя.

— Умерь пыл, ты целых три намерял. Он и с та-ким-то ростом меня сожрет, да тобою закусит… Если мы ему это позволим. Но — поглядим. Подстилку я ему отмерил с большим запасом, пусть растет. Главное — чтобы Мотону не обижал, не кусался, не царапался…

За разговором не заметили, как и в деревню пришли. Снег объяснил, что покупает хлеб всегда у одной хозяйки, а мелкую хозяйственную утварь — когда как. Кроме того, у Снега есть свои обязанности в той деревне — лечить иногда людей и скотину, но не от всего лечить, а от «травяных» болезней, которые травами лечатся. Если, к примеру, рубленая или колотая рана воспалилась и черным далеко внутрь побежала — травы уж не помогут. Если зуб сломался или сгнил — отваром можно боль унять, но основное должен сделать зубодер… Денег за лечение Снег с крестьян не берет, но мелкий местный властитель, благородный дворянин Олекин, владелец двух деревенек, снабжает его деньгами и натурой, потому что он тоже пользуется советами и знаниями Снега. Не всегда, а только когда по-настоящему подопрет, потому как святой отшельник Снег не любит общаться с людьми. То, что он появился с мальчиком, учеником, уже послужит поводом для нескончаемых пересудов, здесь, в избах, и в замке… Поэтому Лин должен всегда держать язык на привязи…

— А почему этот… Олекин… не приказывает тебе? Ты же на его земле живешь?

— Во-первых, я живу далеко за пределами его земель… личных земель… А за имперскими окрестностями он просто как бы поставлен приглядывать… кстати, за дополнительное содержание от Империи. А во-вторых, я однажды зимой зарубил двух нахалов, его посланцев, которые вздумали притеснить мою старость и пригнать меня в господский замок, дабы я рассеял занимательными рассказами скуку зимнего вечера…

— Здорово! А они?

— А они умерли на месте. Так что в этих краях никто, никак, и ни в чем мне не приказывает. Разве что Мотона, когда берется за большую уборку в моей пещере. Но и она знает свое место. Сегодня мы ее не увидим, она болеет, при этом мои травы здесь также необязательны, болезнь пустяковая. Я бы зашел проведать, да опять же пересуды людские. Мне они — пустое место, но Мотоне здесь жить…