Теперь Гитлер снова заговорил о необходимости тотальных разрушений французской промышленности. 19 августа, когда войска союзников находились еще к северо-западу от Парижа, мне все же удалось добиться его согласия на то, что попадающие в руки противника промышленные предприятия и электростанции должны быть выведены из строя, но не разрушены (10).

Однако, добиться от Гитлера общего принципиального решения по данному вопросу пока не удавалось, и мне приходилось по конкретным случаям всевремя пускать в ход уже ставший просто пошлым аргумент, что все отступления носят временный характер.

Когда в конце августа войска противника вплотную подошли к железнорудному бассейну между Лонгви и Бри, возникла в известном смысле новая ситуация, поскольку в 1940 г. лотарингская область была практически насильственно включена в Рейх, и мне впервые при исполнении приказа пришлось иметь дело с гауляйтером. Было очевидно, что убедить его в оставлении территории без разрушений не удастся, и я обратился непосредственно к Гитлеру и получил от него указание сохранить рудники и промышленные объекты, о чем и поставить в известность соответствующих гауляйтеров (11).

С середине сентября 1944 г. Рехлинг сообщил мне в Саарбрюккене, что французские рудники отошли к противнику в целости и сохранности. Но получилось так, что электростанция, от которой работали насосы этих рудников, осталась по нашу сторону линии фронта. Рехлинг осторожно зондировал, может ли он продолжить подачу энергии по еще неповрежденной линии элктропередач на насосную станцию рудников. Я дал свое согласие. Одобрил я и предложение командира какой-то воинской части снабжать электроэнергией оставленный нами Люттих, чтобы не оставить без нее госпитали и больницы — собственное городское энергоснабжение оказалось по другую сторону фронта.

Через несколько недель, с середины сентября, я оказался перед проблемой — что делать с немецкой промышленностью? Естественно, что руководители предприятий отнюдь не хотели разрушения своих заводов и фабрик. К моему изумлению, эту точку зрения поддержали некоторые гауляйтеры прифронтовой полосы. Настало какое-то странное время. В разговорах, полных двусмысленности, ловушек и обходных путей, прощупывались взгляды друг друга, заключались тайные договоренности, выскзав откровенно свою позицию, каждый становился заложником своего собеседника.

Чтобы обезопасить себя от Гитлера на тот случай, если до него дойдет информация о непроведении в немецкой прифронтовой полосе мероприятий по разрушению промышленности, я в отчете о поездке 10-14 сентября сообщал, что даже в непосредственной близости от фронта производство еще относительно прилично поддерживается. Стараясь преподнести ему свои предложения в удобоваримой форме, я пустился в рассуждение, что если, к примеру, в прифронтовом Ахене работает предприятие, дающее в месяц четыре миллиона патронов, то целесообразно до последней минуты продолжать, даже и под артобстрелом, производство для непосредственных нужд пехотно-стрелковых частей. Неразумно выводить из строя коксовые печи в Ахене, если они, располагая запасом угля, в состоянии, как и прежде, снабжать газом Кельн, да еще к тому же поставлять войскам ежедневно несколько тонн бензола. Неправильно было бы выводить из строя электростанции в непосредственной близости от фронта, поскольку от них зависит почтовая служба обширных регионов и в свою очередь телефонная система связи в армии. Одновременно, с ссылкой на прежние указания Гитлера, я направил всем гауляйтерам телеграммы о недопущении разрушений действующих промышлнных объектов (12).

Внезапно все мои усилия повисли в воздухе. По возвращении в Берлин из поездки в Саарбрюккен, остановившись в нашей гостинице для инженеров на Ванзее, я получил от начальника моего Центрального управления Либеля информацию, что в мое отсутствие поступили важные приказы Гитлера, адресованные всем министрам. В соответствии с ними принцип «выжженной земли» должен безоговорочно проводиться на территории Германии.

Мы, чтобы оградить себя от чужих ушей, расположились на лужайке нашей виллы в Ванзее. Был прекрасный день уходящего лета, мимо нас по озеру медленно скользили яхты. Ни одному немцу непозволительно, резюмировал Либель наивысшую волю, оставаться на занимаесых противником землях. А те, кто все же ослушается, пусть прозябают в пустыне среди руин стертой с лица земли цивилизации. Разрушению подлежат не только системы снабжения газом, водой, электроэнергией, телефонная связь, но и вообще все, что необходимо для поддержания жизни: списки на получение продовольственных карточек, документация учреждений регистрации актов гражданского состояния, адресные бюро, должны быть прекращены все банковские операции; уничтожены, далее, должны быть все запасы продовольствия, сожжены дворы сельских хозяев, забит скот. На уничтожение были обречены даже произведения искусства, выстоявшие в бомбежках памятники архитектуры — дворцы и замки, соборы и театры. По указанию Гитлера несколькими днями раньше, 7 сентября 1944 Г., в «Фелькишер беобахтер» появилась редакционная статья, которая этот взрыв вандализма облекла в следующие слова: «Ни один немецкий стебелек не должен стать пищей врага, ни один немецкий рот не должен откликнуться на его вопросы, ни одна немецкая рука не должна протянуться ему на помощь. Вторгнувшись, пусть он увидит: каждая тропинка разрушена, каждая дорога отсечена. Никто и ничто не выйдет ему навстречу — только смерть, руины и ненависть» (13).

Безуспешно пытался я в своем отчете о поездке возбудить в Гитлере чувство сострадания: «В окрестностях Ахена можно видеть составы с эвакуированными; несчастные пускаются в путь с малыми детьми и стариками, совсем как во Франции в 1940 г. Если эвакуация примет большие масштабы, то эти бедствия, несомненно, будут нарастать, что вынуждает к ограничениям при отдаче приказов к эвакуации». Гитлеру следовало бы, взывал я, «поехать на запад, чтобы самому на месте убедиться в тамошних условиях… Народ ждет этого». (14)

Но Гитлер не приехал. Едва только стало известно, что руководитель партийной организации Ахена Шмеер применил при оставлении города не все меры принуждения к эвакуации, как он лишил его всех постов, исключил из партии и отправил на фронт рядовым. Не имело ни малейшего смысла пытаться уговорить Гитлера отменить свои решения. Для самостоятельного же действия у меня не хватало авторитета власти. Погоняемый тревогой и озабоченностью, я продиктовал экспромтом телеграмму, текст которой Борман после утверждения его Гитлером, должен был направить гауляйтерам западных регионов. Мне хотелось, чтобы Гитлер сам себя бы опроверг: радикальные постановления последних дней мной не упоминались, я подталкивал его к сведению воедино отдельных решений в виде обобщающего распоряжения. Психологически мой текст опять-таки был рассчитан на настоящую или мнимую уверенность Гитлера в победу: если он не отойдет от своего приказа — пытался я подловить его — то тем самым он признает поражение в войне; тогда лишаются всякой основы призывы к тотальному сопротивлению. Телеграмма начиналась с простых слов: «Фюрер пришел к выводу, что он в состоянии в ближайшее время вернуть оставленную территорию. Поскольку для продолжения войны западные области имеют важное значение с точки зрения производства военной продукции и вооружений, все осуществляемые при отходе мероприятия должны ориентироваться на то, что промышленность данных областей могла бы в полном объеме возобновить свою работу… Промышленные установки должны приводиться в негодность в самый последний момент для „парализации“ производства на более длительный срок… Электростанции в горнодобывающих центрах следует сохранять для поддержания нормального водного режима в шахтах. При выходе насосов из строя и затоплении шахт возвращение последних к жизни потребует нескольких месяцев». Вскоре я позвонил в ставку, чтобы узнать, была ли телеграмма положена Гитлеру на стол. И она прошла! Всего с одним единственным изменением. Я приготовился к вычеркиваниям, а также к тому, что пункт о «парализации» объектов будет ужесточен. Практически Гитлер оставил текст без смысловых изменений, но отредактировав собственноручно, значительно приглушил свою веру в победу. Второе предложение теперь читалось так: «Освобождение части в данный момент потерянной территории отнюдь не исключено». Борман, направивший телеграмму гауляйтерам, снабдил ее обязывающим дополнением: «По поручению фюрера направляю Вам нижеследующую телеграмму господина Имперского министра Шпеера для неукоснительного и точного исполнения» (15). Даже Борман поддержал! Он, казалось, яснее представлял себе опустошительные последствия политики тотального разрушения в оставляемых областях.